Медали не имели никакого отношения к отваге, но горцы об этом не подозревали. А отцы-командиры не возникали из-за того, что спецназовцы раздавали своим стрелкам ничего не значащие награды.
Я принял коробочку из рук вождя так, словно в ней была Почетная медаль конгресса Высшая военная награда США. Учреждена во время Гражданской войны в 1862 г. Вручается президентом США от имени конгресса.

, и показал Сьюзан.
– Видишь, Джон получил ее за исключительное мужество. Он совершил гораздо больше, чем требовал от него долг.
Сьюзан кивнула и что-то почтительно сказала старику.
Джон улыбнулся, взял у меня коробочку, закрыл и осторожно положил в сундук.
Я вспомнил свой вьетнамский крест «За храбрость», который, расцеловав в обе щеки, вручил мне вьетнамский полковник, и подумал: может, у них это тоже награда за чистый подворотничок?
Но вот старик достал из сундука последний предмет – нечто длинное в промасленной тряпке. Оказывается, вождь владел десантной винтовкой «М-16». Пластмассовый приклад и пистолетная рукоять блестели от масла. А вороненая сталь ствола и алюминий ствольной коробки выглядели так, словно только что закончился ротный смотр.
Он протянул мне ее обеими руками, будто священный талисман, и наши взгляды встретились. Я положил ладони на винтовку. Вождь посерьезнел, и я тоже посуровел лицом. Мы кивнули друг другу – вспомнили прошлое: войну, погибших товарищей и поражение.
Джон молча завернул винтовку в тряпку, положил в сундук и закрыл крышку. Мы встали и вышли из хижины.
Старик вывел нас на тропу. Мы помахали всем на прощание. И пока шли, он что-то сказал Сьюзан, она ответила. И повернулась ко мне:
– Джон желает нам благополучной дороги и приглашает снова приехать в горную страну.
– Передай Джону, – ответил я, – что я ему благодарен за то, что он показал мне медаль и познакомил со своим народом. – Я не знал, справляют ли горцы Тет, и поэтому сказал: – Я желаю его племени удачи, доброй охоты и счастья.
Джон улыбнулся и что-то ответил.
– Он хочет знать, – перевела Сьюзан, – когда вернутся американские солдаты.
– А как насчет того, чтобы никогда? Это достаточно скоро? Скажи ему, американцы вернутся только с миром. Войны больше не будет.
Мне показалось, что вождь немного обескуражен. Он и без того слишком долго тянул и не мог начать гробить вьетнамцев.
Я полез в карман и достал перочинный нож. Джон улыбнулся – он явно видел такие штуки, потому что начал открывать лезвия и другие приспособления.
– Это крестообразная отвертка, – объяснил я, – на тот случай, если понадобится отвернуть кому-нибудь яйца, а эта странная хреновина – штопор: можешь откупоривать шато-лафит «Ротшильд», а можешь захреначивать в комиссарские головы.
Я демонстрировал все преимущества ножа, а Сьюзан в это время закатывала глаза.
Джон снял с шеи шарф и повязал на шею моей спутнице. Они обменялись несколькими словами, и мы распрощались.
– Потрясающе и очень... трогательно, – призналась Сьюзан, пока мы спускались по тропе. – Он до сих пор боготворит американцев.
– Еще они любили французов, – поддакнул я, – и в обоих случаях проявляли неспособность здравомыслия. А ненавидят только вьетнамцев. И те отвечают им взаимностью.
– Я могу это понять. – Сьюзан немного подумала и добавила: – Как странно: я здесь уже три года и ничего об этом не знала.
– Естественно. Об этом не пишут ни в «Уолл-стрит джорнал», ни в «Экономик таймс».
– Не пишут. Ну как, ты рад, что мы остановились?
– Это ты остановилась. А я пошел проследить, чтобы ты не попала на вертел. – Мы были уже почти у самого подножия, когда я заметил: – Готов поспорить, что мистер Лок висит на дереве вниз головой с перерезанным горлом, и собаки лакают его кровь.
– Пол, ты говоришь ужасные вещи.
– Извини. Очень хочется сесть за руль.
Мы обнаружили шофера за рулем машины – живого и в полном здравии, но немного раздосадованного и разнервничавшегося.
– Ку-ди, – сказал я ему.
– Вспомнил-таки вьетнамский, – рассмеялась Сьюзан.
– А то! – Мой вьетнамский лексикон был в основном связан с тем, как бы потрахаться. Но я помнил и кое-какие общие выражения. И не преминул выдать одно из них: – Сат конг. – Это значило: «Убивай коммунистов!»
Мистеру Локу моя фразочка не понравилась, и он обернулся ко мне.
– Смотри на дорогу, – приказал я.
Ужасная колея вела все дальше на север, и нам попалось местечко, которое на карте называлось Тайай, – скопище примитивных бамбуковых хижин на плоском горном лугу. Ее жители выглядели вьетнамцами. Вьеты жили в деревнях и возделывали землю; горские племена обитали на холмах и на кручах и жили за счет земли. Потрясающе, как выразилась Сьюзан. Я бы тоже восхищался этим фактом, если бы сам не хлебнул на этих холмах.
Мы проехали еще одну деревню – судя по карте, Тонке, и дорога повернула на запад, к лаосской границе, потом скатилась в узкую долину и петляла по ней, пока через час мы не выехали на рисовые поля, где путь пролегал по дамбе мимо деревни Литон. Тропа Хо Ши Мина. Удивительно, если задуматься. Тем более удивительно сейчас – в мирное время.
Через два часа после того, как мы покинули Алуой, нам встретился в Дакронге бетонный мост, а через несколько километров тропа Хо Ши Мина пересекала шоссе № 9 – двухполосную дорогу с асфальтовым покрытием, за которое частично спасибо американским инженерным войскам. Лок повернул налево, и мы направились в Кесанг.
– С начала января по апрель шестьдесят восьмого года, когда происходила осада Кесанга, эту дорогу блокировали коммунисты, – сообщил я Сьюзан. – Но в начале апреля мы выбросили десант на холмы вокруг блокированного лагеря, и примерно через неделю бронированная колонна с несколькими полками морской пехоты и южновьетнамскими солдатами освободила дорогу и сняла осаду.
– Ты там был?
– Да. Первая воздушно-кавалерийская дивизия много где побывала. Хорошо, когда есть сотни вертолетов и можно быстро перебросить солдат в любую точку. Но солдатам почему-то, как правило, не хочется лететь туда, куда их везут.
Мы еще немного проехали по шоссе № 9. Движение было не сильным – в основном мопеды, велосипедисты и грузовички.
Направо раскинулось плато, где находилась база Кесанг, а за ним возвышались подернутые туманом лесистые холмы. Географически это место напоминало долину Ашау, хотя казалось не таким диким и не было так сильно зажато склонами.
В прошлом здесь, как в Ашау и Дьенбьенфу – в Богом забытых долинах, – сосредоточивались западные армии, чтобы дать вьетнамцам бой. Дьенбьенфу стал местом сокрушительного поражения, а Кесанг и Ашау – примером блестящих патовых ситуаций и в итоге психологическим провалом американцев, потому что общий счет и победа совсем не одно и то же.
Мы миновали плато и въехали в Кесанг – город, который, подобно Алуой, исчез во время войны, но потом возродился опять.
Небо все еще хмурилось, облака низко висели над головами. Точно так же было в апреле 1968 года: мрачный, тяжелый, как мое настроение, небесный свод, место, где вонь тысяч разлагающихся тел предрекала собственную судьбу.

Глава 32

Теперь в Кесанге на прилично мощенных улицах появились солидные каменные дома под красными черепичными крышами.
Мы въехали на широкую площадь, где строилось большое здание рынка. Город был явно показным. Это было место со значимым именем, и власти хотели, чтобы Кесанг нравился туристам и журналистам. И действительно, на площади стояло пять экскурсионных автобусов, и западные туристы бродили вдоль рыночных лотков и наверняка задавали себе вопрос, на кой черт их занесло в этот удаленный уголок страны.
Лок завернул на бензоколонку, а мы со Сьюзан вылезли из машины и потянулись.
– Хочу холодного пива, – объявил я.
Сьюзан что-то сказала наполнявшему бак шоферу, и мы направились через площадь в уличное кафе.
– База ведь была не здесь? – спросила меня Сьюзан.
– Не здесь, – ответил я. – На плато, которое мы проезжали по дороге. База получила название по имени города, но сам город к тому времени перестал существовать. Мы туда съездим потом.
По пути к желанному пиву нам попалось несколько ларьков, и верная себе Сьюзан останавливалась у каждого. Большинство торговцев продавали двухкилограммовые пакеты кофе, видимо, местного производства. Другие – ананасы и овощи. Еще торговали военными сувенирами, в основном всяким хламом из медных снарядных гильз, который пытались превратить в украшения. Я заметал 105-миллиметровую медную гильзу, в которой рос цветок, – сложный, противоречивый образ, если именно такой задумывая автор. Были тут вазы из гильз крупнокалиберного пулемета и кружки из трубы гранатомета, к которой приделали ручки.
– Откуда все это барахло? – спросила Сьюзан.
– Из Соединенных Штатов Америки, – ответил я.
– Боже, но его так много!
– Осада продолжалась сто дней. Артиллерия славно поработала.
Сьюзан подошла к прилавку с обломками оружия: пластмассовыми прикладами от винтовок «М-16», чеками, снятыми с ручных гранат, картонными телескопическими трубами от легких противотанковых ракет «М-72» и тому подобным. Тут же валялись пластиковые солдатские фляги, ремни, подсумки, ножны, пряжки и прочие археологические свидетельства того, что здесь некогда воевала армия. А теперь – сувениры на продажу тем, кто остался в живых и хотел привезти домой кусочек ада.
Сьюзан спрашивала меня о назначении каждого предмета. Я отвечал и добавлял: «А где холодное пиво?»
– Подожди, а вот это что?
– Как ни странно, чехол от саперной лопатки. Он крепится на ремень, а лопатка держится внутри.
Сьюзан положила чехол и перешла к другому лотку, где семья горцев торговала своими поделками.
– Пол, ты знаешь, что это за племя?
Торговцы были в ярких красных с синим украшенных вышивкой одеждах; женщины заплетали волосы на макушке в большой пучок и перевязывали ярким шарфом. В ушах дамы носили огромные кольца и курили длинные трубки.
– Мне кажется, они из Калифорнии, – предположил я.
– Все смеешься! Из какого они племени?
– Откуда, черт возьми, мне знать? Горцы, и все. Спроси у них сама.
Сьюзан обратилась к старухе и удивилась, что все торговцы говорили по-вьетнамски, хотя признала, что ей их трудно понимать.
– Ну и что из того? – пожал я плечами – Я и тебя-то с трудом понимаю.
Вокруг нас собралась вся семья: женщины пыхали трубками, мужчины курили сигареты, и все одновременно болтали. Обсуждали повязанный на шее Сьюзан шарфик таой и показывали свои, более яркие. Но вдруг перевели взгляды на меня, и я догадался, что Сьюзан им сообщила, что я здесь не впервые.
Ко мне подошел маленький старичок с кривыми ногами в перевязанном кушаком оранжевом балахоне. Взял меня за руку и заглянул в глаза. Его руки и лицо были сплошь в морщинах, как плохо выделанная кожа. Он что-то пытался мне объяснить.
– Он говорит, – перевела Сьюзан, – что был американским солдатом.
– Неужели? Но он как будто не подходит по росту для строевой службы?
Старичок продолжал говорить, а Сьюзан переводила:
– Он воевал на стороне американцев... с «зелеными беретами»... был с ними семь лет... они ему хорошо платили... дали отличную винтовку и нож. Он убил много, очень много. Ты слышишь, он говорит по-французски: «Beacoup, beacoup»?
– Beacoup, beacoup! – повторял старик и при этом резко взмахивал рукой, будто резал глотку врагу.
Я повернулся к Сьюзан.
– Спроси, его винтовка все еще у него?
Старик выслушал вопрос, посмотрел на меня и едва заметно кивнул.
Невероятно сморщенное лицо, щелочки-глаза. Мы стояли на площади Кесанга и держались за руки. Было ли у нас что-то общее? Ничего, кроме того, что мы воевали на одной войне, которая могла никогда не вспыхнуть.
– Он спрашивает, – перевела Сьюзан, – не знаешь ли ты капитана Боба, который был его командиром?
– Скажи ему, – ответил я, – что я как-то встретил его в Америке. Капитан Боб живет хорошо и всем рассказывает о своих храбрых горских стрелках.
Старик поверил всему. Он еще крепче сжал мои руки, а потом взял с лотка бронзовый горский браслет и протянул мне. Такие браслеты они продавали. Но если человек нравился или если он был храбр, они могли подарить. Он защелкнул тонкий браслетик на моем левом запястье, отошел на шаг и отдал мне честь. Я ответил тем же.
Вокруг нас собрались несколько американцев и десяток вьетнамцев. Последние были явно раздосадованы.
– Поблагодари его, – попросил я Сьюзан. – И скажи, что мы с капитаном Бобом вернемся и организуем новую горскую армию.
Сьюзан что-то сказала старику. Он улыбнулся, и мы пожали друг другу руки. А ей внезапно потребовалось целых шесть платков и цветных кушачков, и впервые во Вьетнаме Сьюзан не стала торговаться и сразу дала старухе десятку. Конечно же, ей захотелось пофотографировать. И хотя я предупреждал, что ей отрежут голову, она попросила у горцев разрешения. И те ее не тронули. Мы тоже позировали в горских платках, а потом попрощались с продавцами и пошли в кафе.
– Они из племени бру, – объяснила мне Сьюзан. – Дай-ка посмотреть твой браслет.
Я протянул ей руку.
– В нем есть какой-то смысл?
– Это знак дружбы. У меня уже один такой хранится дома. Теперь будет два.
– Правда? А кто тебе подарил?
– Естественно, горец.
– А почему он это сделал? Или это была она?
– Он. Мы не приставали к их женщинам, иначе наши кочаны вполне могли насадить на кол.
– Ну хорошо, он. За что он подарил тебе браслет?
– В знак дружбы. Они легко с ними расстаются, если человек им нравится. Но к несчастью, горцы ждут, что друг разделит с ними стол, а их трапеза куда отвратительнее, чем ротный рацион.
– Неужели?
– Самое ужасное блюдо – это вьетнамцы. Горцы вообще любители мяса: олени, медведи, птица и другая дикая живность. Они запекают добычу в золе. Но предлагают запить кушанье стаканом крови. А это с непривычки непросто.
– Ты сумел выпить кровь?
– Ничего. Под мясо нормально идет.
Когда мы вошли в кафе, было около часа и за столиками оказалось много белых: европейцев, американцев, даже рюкзачников. Кое-кто по возрасту мог участвовать в войне, но в основном – групповые туристы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95