«Москва Ц Третий Рим, а четвертому Риму не бывать.»
Наверно, читателю непросто поверить, что основоположник учения, определ
ившего якобы внешнеполитическую линию России на протяжении пяти веков,
от казанских походов Ивана Грозного и до афганских Леонида Брежнева, изл
ожил его в 15 строчках: в адресе (даже не в тексте) послания Василию iii о необхо
димости искоренять в «святом великом княжестве»… гомосексуализм («Об и
скоренении блуда содомского»):
«Тебе, светлейшему и высокостолнейшему великому князю… иже вместо Римс
кия и Константинопольския просиявишя. Старого убо Рима церкви падеся не
верием аполлинариевой ереси, второго Рима, Константинова града, церкви а
гаряне секирами и омкордами рассекоша двери, сия же ныне третьего, новог
о Рима державного твоего царствия святыя соборная апостольския церкви,
иже в концех вселенной православной христианской веры во всей поднебес
ной паче солнца светится. И да весть твоя держава, благочестивый царю, яко
все царства православные христианской веры снидошеся в твое единое цар
ство. Един ты во всей поднебесной христианам царь.»
Как ни парадоксально звучит, но в конкретной политической и дипломатиче
ской практике своего времени мессианизм Филофея был… формулой российс
кого изоляционизма.
«Москва Ц третий Рим» означало, что московский князь не нуждается во вн
ешнеполитических санкциях, ратификациях и союзах для утверждения его с
уверенных прав в «европейском клубе». Ergo, царь Всея Руси будет заниматься
наследственными делами Рюриковичей (например, захватом Украины и Белор
уссии) и не станет вмешиваться в вековые османо-европейские конфликты.
Разумеется, империализм составлял стержневую линию всей русской внешн
ей политики, но не более, чем британской, французской, испанской, даже поль
ской и шведской… («Русский народ и русские политики были ни более воинст
венны, ни менее миролюбивы, чем политики других государств», Ц формулир
овали в 1951 году социалистические эмигранты-публицисты С. Шварц, Р. Абрамов
ич, Б. Николаевский свой ответ на утверждение, что «Сталин Ц есть продолж
атель традиционной русской политики…»)
Спецификой российской имперской стратегии и тактики, в отличие от други
х великих держав, можно считать, пожалуй, лишь два любопытных обстоятель
ства. Первое Ц боязнь заморских завоеваний (Аляска и Гавайи б
ыли мирно уступлены Штатам; Курилы отдали Японии в обмен на прибрежный С
ахалин; удачливого конкистадора Ашинова отозвали из православной Эфио
пии и т д.)
Второе обстоятельство гораздо важнее и имело прямое отношение к сюжету
этой книги. Хотя, повторяю, российский империализм в целом продублировал
общеевропейскую модель, но в его идеологии, в его духовном импульсе имел
ась некая составляющая, которая действительно позволяла политологам и
историкам считать старца Филофея пророком имперской философии.
Сформулировать романтический островок, мистическое Эльдорадо в целом
весьма прагматичной русской политики можно так:
«Рано ли, поздно ли, а Константинополь будет наш.»
Русское Эльдорадо звалось Константинополем, Царьградом, а по-современн
ому Ц Истанбулом, столицей Османской империи.
Когда Филофей определил великого московского князя единым царем всех х
ристиан, то не следует понимать подобное титулование в сегодняшнем, моде
рнизированном смысле: Филофей имел в виду не власть над еретиками христи
анства, папистами или там схизматиками-протестантами, но над «истинными
», православными христианами. С него действительно началась та духовная
русская традиция, которая видела смысл существования этого народа в сох
ранении православия на Земле и воссоздании в кульминационном моменте и
стории Второй Византии (которая, как известно, себя не называла ни Визант
ией, ни империей греков, но гордилась званием Новой Римской империи с «ро
меями' т. е. римлянами, во главе), Великого Общеправославного царства.
Подобно тому как идея Священной Римской империи германской нации тысяч
елетия владела немецким сознанием, так витал и над русским сознанием миф
Воскресшей Византии.
Претензия московских царей занять бывший престол Комнинов и Палеолого
в выглядела, однако, дерзостным мечтанием со стороны всего лишь стольник
ов былого константинопольского двора (именно такой невысокий придворн
ый титул Ц «стольник» Ц носил великий князь киевский в славном Царь-гр
аде). Хотя Романовы, наследники дома Рюрика, остались с XV века единственны
ми суверенами православного региона, но только коронация одного из них в
соборе святой Софии на берегах Босфора могла бы сделать его легитимным
повелителем православных христиан, наподобие римского папы в католиче
стве и султана-халифа, владыки правоверных.
Сначала, чтобы достичь константинопольского «Золотого стола», петербу
ргские императоры нападали на Блистательную Порту с запада, со стороны С
редиземноморья. Потом двинули армию по кратчайшему направлению, через Б
олгарию. Одержав с огромным трудом военную победу, потерпели и там, и тут п
олитическое поражение: оба воссозданных с русской помощью южнославянс
ких княжества, Сербия на западе Балкан и Болгария на востоке, не горели ст
растью возложить свои народы на алтарь битвы за реставрацию Византии. Ра
здраженные вмешательством в их дела благодетелей-освободителей, прави
тели новых государств переориентировали внешнеполитические связи в на
правлении другого старшего партнера в регионе Ц империи Габсбургов.
Более того, монарх восстановленой Болгарии сам начал претендовать на ко
нстантинопольский трон и в XX веке едва не ворвался со своей армией в Истан
бул к неописуемому ужасу петербургских правителей.
Александр III угрюмо пошутил по поводу русских успехов в славянском мире: «
Я пью за нашего единственного союзника, Николу Черногорского.» (Черногор
ия была самым крохотным из балканских государств.)
Нужно оговорить: фактором, устремлявшим Россию на Балканы и к проливам, в
о всяком случае, в XIX-XX веках, не были ее хозяйственные или военно-стратегич
еские интересы, а только религиозно-идеологические. Но это единственное
романтическое добавление к вполне реалистической внешней политике: «Р
ано ли, поздно ли, а наш будет Константинополь» Ц вот оно-то, безмерно раз
дутое в обществе группой иррационально мысливших панславистов, оказал
ось тем капсюлем, который воспламенил балканский пороховой погреб под Е
вропой и уничтожил континент традиционых монархий. В их числе Ц монархи
ю Николая Романова.

Глава 11
ДВУХЪЯРУСНАЯ СТРУКТУРА

Как ни возмущались «русские патриоты» трудами Ричарда Пайпса, они не в с
илах оспорить факты, приводимые в его сочинениях, а именно: в кодексе зако
нов империи даже простое укрывание лица, виновного в злоумышлении проти
в царя или замыслившего ограничить права самодержца, каралось более сер
ьезно, чем убийство собственной матери («сравните параграфы Свода закон
ов No243 и No1449») или что еще в России был писан закон, напоминавший по формулиров
ке ленинскую 58/10 или андроповскую «семидесятку». («Произнесение речи или
написание статьи, оспаривающей или подвергающей сомнению неприкоснове
нность прав или привилегий Верховной власти» Ц это каралось наравне с и
знасилованием, «сравни No252 и No1525»).
Конечно, в юридической практике необычайно редко встречалось использо
вание этих статей (мне, например, известен единственный случай Ц при осу
ждении Михаила Новорусского на процессе по делу 1 марта 1887 года). Обычно о т
аком юридическом инструментарии никто не вспоминал, это правда. Но правд
а и то, что существование бездействовавших законов в самом узле устоев г
ражданских прав, являлось злом, развращавшим российское общество.
Право МВД использовать или не использовать по своему произволу законы г
осударства постепенно приводило к деморализации обеих борющихся общес
твенных сил Ц как политической полиции, так и революционеров. «Нигилист
ов» полиция воспитывала в атмосфере «чрезвычайных» и «временных» пост
ановлений: «Это была единственная конституция, которую они знали. Их пре
дставление, каким должно быть правительство, явилось зеркальным отраже
нием царского режима: прозванное им «крамолой» они нарекли «контрревол
юцией» (Р.Пайпс).
(Самая мягкость, с которой обращались с ними многие судьи, приучала к мысл
и: «Народ и общество за нас и власти это знают», а законы в государстве ест
ь не ограничители произвола властей, а нечто вроде красных флажков при о
хоте на волков, пугающих объект охоты, но на самом деле вовсе не страшных и
по окончании отстрела небрежно бросаемых охотниками на днища сумок.)
В следственных кабинетах приучали интеллигентов к непорядочности: хоч
ешь выиграть партию, где ставкой будет твоя жизнь на воле, позабудь о мора
ли, потом об уважении к закону («закон Ц это мы»), соответственно и к госуд
арству, источнику всех законов, в этом заключается твой шанс! Не хочешь ги
бнуть Ц губи других. Не хочешь лгать и обманывать Ц откровенничай и пре
давай. Твой выбор…
Особенно острые конфликты возникали в судах, которые эти идеологически (
то есть в согласии с заранее избранными логически-словесными схемами) в
оспитанные молодые подсудимые первоначально воспринимали как некую тр
етейскую и независимую инстанцию в споре между ними и властями. Когда же
они убеждались, что действительность редко совпадала с книжками кавале
ра де Монтескье, то впадали в необузданный нигилизм.
«Подсудимые считали, что они одни тут порядочные люди, суд же, прокуратур
а и прочие Ц жулье, сброд, с которыми им по воле судьбы приходится разгова
ривать» … «Это не суд, а нечто худшее, чем дом терпимости: там же
нщина из-за нужды торгует телом, а здесь сенаторы (члены Верховного суда.
Ц М. X.) из подлости, холопства, из-за чинов а окладов торгуют чужой жизнью, и
стиной и справедливостью», Ц вспоминались мне цитаты из речей на «юбил
ейных» процессах, когда я сам сидел на той же скамье или в том же кабинете (
процессам исполнилось как раз 100 лет). «Господа судьи, если вы меня взяли, то
держите крепче, не выпускайте, потому если выпустите Ц я уже буду знать,
что делать» (слова рабочего Ковалева, неграмотного.)
Кстати, я заметил, что когда судьи прошлого века пытались серьезно разоб
раться в ситуации политического преступления, это нередко предотвраща
ло будущие правонарушения. Верховный уголовный суд с исключительным бе
спристрастием разобрался в деле террористической группы «Ад», и хотя вы
нес несколько очень тяжелых приговоров (один, Каракозову, Ц смертный), ни
один из подсудимых более никогда не занимался революционными делами. На
процессе «нечаевцев» тоже были крайне тяжелые приговоры (ведь их загово
р закончился убийством) Ц но ни один из участников кружка не состоял пот
ом в подпольных организациях. Еще пример: Веру Засулич присяжные, возмущ
енные безнаказанными должностными преступлениями жертвы ее террорист
ического акта, столичного градоначальника, взяли и оправдали. Ошибку при
сяжных вспоминают сегодня часто, но почти никогда о том, что оправданная
подсудимая стала противницей революционного террора, сначала в народн
ическом движении, потом в социал-демократии.
Так вот, когда революционное движение стало массовым, люди, сидевшие в эт
о время напротив следователей в их кабинетах, не могли не принять правил
игры, которые им здесь навязывали: что произвол МВД и его пренебрежение к
писаному закону и есть та практика государственной работы, к
оторой не знают оторванные от жизни интеллигенты. Когда, волею революции
пересев в те кресла, которые раньше занимали их правительственные оппон
енты, они натыкались на неодолимое сопротивление косной историко-общес
твенной материи, на память былым борцам неизбежно приходили навыки и при
емы, усвоенные когда-то в этих же следственных кабинетах. Именно это и хот
ел сказать Пайпс о преемственности развития России от монархической к с
оветской: речь шла об опухолевых заболеваниях общественного организма,
который уже начал было отторгать болевшие клетки, но внезапно обостривш
аяся вспышка (война) привела к злокачественному перерождению государст
венных тканей.
«Исторический опыт показывает, что чем упорнее не хотят допустить никак
их изменений правящие круги, тем более крайние формы принимает борьба пр
отив них. Власти в значительной мере сами формируют стиль оппозиции. И ес
ли говорить о том, кто виноват в послереволюционных ужасах, через которы
е прошла и все еще идет Россия, я склонен обвинять в первую очередь Никола
я II, а уже во вторую Ц Ленина. Называю эти имена в собирательном смысле Ц к
ак выражение того, что они олицетворяли» (Андрей Амальрик).
Ленин проницательно заметил, что революционная ситуация возникает, ког
да низы не хотят жить по-старому, но и верхи уже не могут по-старому управл
ять. В начале второй декады XX века русские низы не желали жить по-старому в
условиях подлинного расцвета страны, который ощущался буквально во все
х отраслях (парадоксально, но это чувство расцвета отразилось в постоянн
ой на протяжении полувека мании большевиков сравнивать все их достижен
ия с 1913 годом).
Но и верхи не могли больше управлять по-старому, ибо «двухъярусность», пр
отиворечие обычных и чрезвычайных, писаных и принятых на практике прием
ов управления империей делали всю ситуацию крайне нестабильной. К рычаг
ам власти протягивались руки не только левых, о которых мы говорили выше,
но и их антиподов, правых губителей империи.
Чтобы взорвать свою страну, им потребовалась война.

Глава 12
БАЛКАНСКИЙ КАПСЮЛЬ

Синдром «двухъярусности» поразил не только внутренние, но и внешнеполи
тические государственные структуры России.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55