Ц Послушай, Кика, у тебя случайно не завалялось что-нибудь такое-эдакое
на Альбину Ставискую?
Ц Под эвфемизмом «такое-эдакое» надо понимать компромат? Ц мигом пере
йдя на деловой тон, уточнил эгрегор.
Ц Понимай, Кика, как хочешь. Но мне нужна такая информация, которая могла
бы заинтересовать Совет.
Ц Белый или Черный?
Ц Хоть тот, хоть этот, а лучше Ц оба. А еще лучше Ц Большой. Ты меня понима
ешь?
Ц Я понимаю тебя, Егор. Я тебя, старичок, отлично понимаю.
Ц Поскребешь по сусекам?
Эгрегор ответил не сразу. Молчал секунд десять. Но зато потом обрадовал:

Ц А ты знаешь, Егор, ведь кое-что есть на нее. Кто бы сомневался, подумал я.

Ц Материальчик Ц не бог весть что, Ц самокритично прикинул эгрегор.
Ц Но если под нужным соусом подать, то Альбине не поздоровится.
Я не стал спрашивать, сольет он мне это «кое-что» или нет. На кой черт он тог
да это «кое-что» собирает? Не солить же. Поэтому сразу заговорил о цене:
Ц Сколько за все?
Ц С тебя, Егор, нисколько, Ц быстро и вполне искренне ответил он.
Ц Только без фанатизма, Кика. Мы не дети. Называй свою цену и не стесняйся.

Ц Хорошо… Ц Он тяжело вздохнул и осторожно сказал: Ц Восемьдесят… Нет
, сто доз.
Торговаться по мелочам Ц не в моём стиле, но я сомневался, есть ли у меня с
только капсул в наличии, поэтому попросил:
Ц Подожди секунду, Кика. Ц Дотянулся рукой до кармашка пассажирского с
иденья, пошарил и выгреб со дна прозрачный пластиковый пузырек с наклейк
ой «Аспирин». Потряс содержимым. Пузырек был наполнен Зернами Света лишь
наполовину. Я врать не стал: Ц Кика, такое дело, у меня только пятьдесят шт
ук. Или что-то около того. Давай так: эти сейчас, а через день-другой подгон
ю остальное. Пойдет?
Ц Лады, Егор. Как скажешь. Где и когда?
Ц Минут через двадцать у Танка.
Ц К Танку не успею. Никак. Я на левом берегу.
Ц А если у Саши Лобастого?
Но и на бульвар Гагарина к памятнику Александру Третьему он не успевал.
В результате договорились встретиться через сорок минут у фонтана возл
е Центрального рынка. Ему это было по пути, а мне в тему: вспомнил, что в тех
краях есть у меня одно небольшое, но важное дельце.
Очень вовремя, кстати, вспомнил.

ГЛАВА 7

Прикатил я раньше срока минут на пятнадцать, загнал болид на платную сто
янку и, прикупив по дороге бутылку темного пива, уселся среди праздного р
азночинного люда на лавку возле фонтана.
Поблизости от того места, где я так удачно пристроился, лежал на солнцепе
ке пожилой верблюд по имени Саид. Он на этом месте уже восемь лет лежит, эт
о его законное рабочее место, сюда его каждый день приводит фотограф. В по
следнее время помимо Саида приводит еще и белую карликовую лошадь. А в са
мое последнее время Ц еще и черного ее жеребенка.
Саид лежал на пузе, медленно хлопал глазами и выглядел, как всегда, жалко.
Жеребенок лежал рядом, лежал он на боку и сладко спал, расслабившись, как и
збалованная собака. А его мать спала стоя, как боевая лошадь.
Гуляющие люди подводили своих детенышей к этим незверским животным и чт
о-то там с умным видом объясняли.
А затем лошадь привнесла в благостную картинку элемент пикантности: не м
еняя сонного выражения морды, начала прудить прямо на асфальт. Делала он
а это основательно и шумно. Дети радостно взвизгнули, некоторые принялис
ь хлопать в ладоши. Народ, уплетающий у столиков быструю еду, загалдел и ст
ал тыкать в сторону оплошавшего животного надкусанными хот-догами. Фото
граф куда-то метнулся, притащил сиреневый пластмассовый тазик и предусм
отрительно подставил лошади под хвост. С минуту публика, затаив дыхание,
ждала, что вот-вот повалятся «яблоки». Но не случилось. Когда фотограф убр
ал тазик, по толпе прошел вздох разочарования. Лошадь обманула общее ожи
дание.
Люди как люди, подумал я. Как во все времена Ц мечтают о Спасении, а просят
хлеба и зрелищ.
И посмотрел, сколько еще осталось в бутылке.
По стеклу скользила капля. В капле, как муха в смоле, билось каштановое сол
нце. Пива осталось еще на добрых три глотка.
Я оторвал зад и пошел к верблюду, возле которого в ту минуту никого не было
. Момент был подходящим.
Каких-то восемь лет назад Саида звали Купреяновым Петром Романовичем, и
был он тогда человеком. Самым обыкновенным человеком. Честно служил на р
адиозаводе начальником сборочного цеха и пользовался у трудового колл
ектива заслуженным авторитетом. И семья у него была Ц жена и дочь-школьн
ица. И тесть еще был. Абрам Моисеевич Либерман. Вот этот самый Абрам Моисее
вич (в миру Ц главный бухгалтер чаеразвесочной фабрики, а по жизни Ц лат
ентный каббалист-чернокнижник) как раз и превратил Петра Романовича в в
ерблюда.
Случилось все нелепо, глупо и, как это и бывает зачастую у людей, сгоряча.
А вышло все из-за треклятого дефолта.
И вышло так.
Когда рубль в августе 1998 года закатился за плинтус, на радиозаводе, где и бе
з того в ту пору дела шли ни шатко ни валко, а большинство цехов превратили
сь в вещевые рынки, производство встало окончательно. Генеральный дирек
тор, не видя никакой перспективы, собрал всех работников завода в актово
м зале и объявил им вольную. Так Петр Романович Купреянов в одночасье пре
вратился в безработного.
Очутившись на улице без выходного пособия бывший начальник сборочного
цеха не нашел ничего лучшего, как зело надраться. Что, конечно, учитывая вс
е обстоятельства, понятно и даже простительно. Но вот то, как он повел себя
дальше, это уже непростительно. Повел же он себя самым паскудным образом:
вернувшись домой, стал буянить, гнобить жену, а попытавшегося его урезон
ить Абрама Моисеевича зачем-то назвал жидом да еще к тому же и пархатым. И
войдя в раж, заявил вдогон, что такие вот деятели, как Абрам Моисеевич, как
раз Россию-матушку-то и продали всяким импортным фирмачам-сволочам.
Своими хмельными и неумными словами Петр Романович обидел Абрама Моисе
евича до глубины души, поскольку тот конечно же не продавал Россию и даже
никогда не помышлял об этом. Мало того, являясь большим патриотом страны,
в которой родился, вырос и собрал полную коллекцию почетных грамот, горя
чо верил в ее будущее возрождение. Кстати, именно поэтому наотрез отказы
вался в свое время от заманчивых предложений переехать на постоянное пр
оживание в обетованную страну Израиль.
Кончилась ссора плачевно: получив от жены сковородой по ранней плеши, Пе
тр Романович вспылил и с криком «Ноги моей больше не будет в этом доме!» ре
тировался на улицу. Там-то его и настигло проклятие оскорбленного черно
книжника.
Чем, какими такими больными фантазиями руководствовался Абрам Моисеев
ич, превращая Петра Романовича именно в верблюда, неизвестно. Возможно, т
ут сыграл свою подлую роль бородатый анекдот про крокодила, чебурашку и
злого волшебника. Или, быть может, случились некие коннотации, связанные
с легендой о сорокалетнем походе Моисея по пустыне. А может статься, что-т
о иное в тот миг в голове у бухгалтера всплыло, вспыхнуло и перемкнуло. Кто
знает. Сия тайна велика есть. И теперь эту тайну уже никому не раскрыть, по
скольку в тот же самый вечер у Абрама Моисеевича случился сердечный прис
туп, от которого старый еврей скоропостижно помер.
Такая вот вышла ерунда.
Старик помер, а Петр Романович (по той причине, что заклятие может снять то
лько тот, кто его накладывал) до сих пор влачит земное существование в обл
ике верблюда. Будь он и в ментальном плане верблюдом, это было бы еще ничег
о. Естество бы взяло свое, растворило рассудок без остатка и тем изжило бы
печали. Тогда можно было бы жить. Живут же другие скоты. Но вся скверность
положения бывшего начальника сборочного цеха как раз в том и заключалас
ь, что, имея тело животного из отряда мозоленогих, умом он был человек разу
мный. Изощренно наказал его тесть. Примерно наказал.
Думается, Абрам Моисеевич давно бы простил своего непутевого зятя (ведь
не фашист какой, советский человек), но восемь лет как покоится его прах на
новом еврейском кладбище: по центральной аллее Ц двадцатый участок, ше
стая могилка слева от края, кто ни пройдет, положит камешек. Так что не до д
ольних печалей нынче Абраму Моисеевичу, в горних эмпиреях витает.
Правда, есть еще Большой Совет, который имеет право снимать в исключител
ьных случаях заклятие коллегиальным решением. Но это Ц процедура. Долга
я и кропотливая бюрократическая процедура. Обслуживанием которой я, сов
ершенно случайно узнав об этой грустной истории, и занимаюсь с переменны
м успехом уже без малого год.
Ц День добрый, Егор Владимирович, Ц без особого воодушевления поприве
тствовал меня верблюд, когда я присел рядом на корточки.
Ц Добрый, Ц согласился я. Ц Пива, Петр Романович, хлебнешь?
Ц Не откажусь.
Я ткнул бутылкой в его потешную морду, и он, забавно выгнув нижнюю губу, шу
мно высосал остатки пива.
Ц У меня хорошая новость, Петр Романович, Ц нарочито бодрым голосом соо
бщил я. Ц Третьего дня получил письмо из Вены. Твоему делу дали ход, рассм
отрение назначено на ноябрь. Как видишь, не зря я пыхтел. Все бумажки, что с
оставил, благополучно прошли через секретариат. Правда, одну анкету все
же завернули, но это так, мелочь.
Ц Что там еще? Ц пожевав толстыми губами, поинтересовался Петр Романов
ич.
Ц Да так, ерунда. Попросили уточнить биологический вид по общему класси
фикатору.
Скосившись на меня полным печали глазом, Петр Романович спросил:
Ц Уточнил?
Ц А как же, Ц успокоил я. Ц Уже даже обратно заслал.
Ц А это… какой у меня вид?
Ц Нормальный вид. По латыни Ц camelus bactrianus.
Ц «Кэмел» Ц знаю, а что там еще за «анус» такой?
Ц Bactrianus. Это значит «двугорбый».
Ц Поня-а-атно, Ц протянул он, и в его нечеловеческом голосе прозвучала ч
еловеческая грусть.
Ц Чего-то ты, Петр Романович, нынче убитый какой-то, Ц обеспокоился я.
Он какое-то время мялся, не желая признаваться, но затем все же разъяснил:

Ц Давеча опять дочка приводила внучку фотать.
Ц И как внучка? Ц спросил я как можно беззаботнее. Ц Растет?
Ц Растет егоза.
Ц Ну и отлично. Скоро встретитесь, недолго уже осталось. Совсем чуть-чут
ь.
Ц Да-а-а уж, встретимся.
Ц Что-то не так?
Он помолчал, потом тяжело вздохнул и начал плакаться:
Ц Понимаешь, Егор Владимирович, только представлю, как все оно случится,
так просто выворачивает всего наизнанку. Тяжко… Ну сам посуди. Прихожу, з
воню, Люся открывает и… Что скажу? Как объясню? Восемь же лет…
Я пожал плечами:
Ц Объяснишь как-нибудь. Не мальчик.
Ц Не простит.
Ц Куда денется, простит. Ну а не простит, новую жизнь начнешь.
Ц Какую?
Ц Человеческую. Какую же еще.
Ц Не знаю. Ох не знаю. А потом, знаешь что, Егор Владимирович…
Ц Что?
Ц Как буду жить обычной жизнью, зная, что мир не такой, каким его видят нор
мальные люди? Это же невозможно жить так, будто ничего не знаешь.
Ц Первое время будет, конечно, трудновато. А потом привыкнешь и будешь вс
е случившееся вспоминать как жуткий сон. А воспоминание о сне это, доложу
я тебе, Петр Романович, совсем не то, что воспоминание о чем-то реальном. Эт
о терпимо. Это укладывается в голове. Легко укладывается.
Ц Не знаю… Ох не знаю…
Ц А есть иные варианты? Ц спросил я его в лоб.
Ц Думаю, может, ну его все на фиг, Ц выдержав паузу, вдруг огорошил он мен
я. Ц Думаю, может, мне и дальше вот так вот, верблюдом. А, Егор Владимирович?
Как мыслишь?
Ц Поздно. Машина закрутилась.
Ц Ну не знаю…
И на кой мне нужен весь этот геморрой? Ц подумал я, начиная всерьез завод
иться. Хотел пнуть впавшего в сомнения верблюда пыром в плешивый бок и ск
азать что-нибудь увесистое для приведения в чувство, но сдержался.
Ц Ладно, Петр Романович, пора мне.
Ц Бывай.
Ц Новости будут, дам знать.
Ц Угу.
Энтузиазма в его зверином бормотании было ноль, и тут я все-таки не выдерж
ал, сорвался:
Ц Знаешь, Петр Романович, что я скажу? Хорошо устроился Ц вот что я тебе с
кажу. Прикинулся верблюдом, лежишь тут на солнышке, овес жрешь, пиво пьешь
и ни хрена не делаешь. Ма-ла-дец!
Ц Я не прикидывался, Ц вставил он. Хотел еще что-то сказать, но не успел.

Ц Ты мужик или не мужик? Ц спросил я, пытаясь взять его на «слабо». И сам ж
е ответил, подпустив в голос металла: Ц Думаю, мужик. А раз мужик, должен в п
ервую очередь думать о других, а не о себе родном. О себе родном печалиться
настоящему мужику вообще негоже. Последнее дело мужику о себе печалитьс
я. У тебя, Петр Романович, между прочим, жена есть, дочь, внучка, наконец, и ты
за них за всех в ответе. Или мыслишь по-другому? Может, у тебя понятия стали
кривыми, под стать спине?
Ц Да нет, Ц пролепетал Петр Романович.
Ц А раз нет, нечего слюни распускать. Уяснил?
Ц Уяснил.
Ц То-то же. И учти Ц я с тебя просто так не слезу. Я из тебя, урюка, сделаю че
ловека.
Он глянул на меня огромными, влажными от слез глазами и сразу отвернулся.
Я надеялся, что он устыдился. Очень я на это надеялся.
В этот момент к нам подошел фотограф, встал у меня за спиной и, похлопав по
плечу, спросил:
Ц Ты это, мужик, чо?
В его голосе прозвучало непритворное удивление.
Неужели есть что-то странное в разговоре человека с верблюдом? Ц подума
л я.
Не знаю.
По мне, так ничего.
Интересно, а что было бы, если бы мне пришла в голову идея сказать правду? К
ак бы отреагировал фотограф, услышав от меня, что я не человек, а дракон, а в
ерблюд не верблюд, а человек? Сдал бы меня в психушку, услышав правду? Или н
ет?
Надо как-нибудь попробовать.
Потом.
Наводить на дядьку морок я в этот раз не стал Ц Силы не было. Медленно раз
вернулся и поинтересовался в ответ на его недоуменное «чо»:
Ц А ты чо?
Ц Да ничо, Ц пожал плечами он.
Ц Вот и я ничо.
Сунув ему три сотни на корм животным, я двинул навстречу Кике, который как
раз в эту секунду вышел из-за газетного киоска.
Когда устроились на лавке, Кика (который по-прежнему походил фигурой на с
неговика, а лицом Ц на Пола Маккартни, сделавшего подтяжку) распаковал н
оутбук и показал мне две серии фотографий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53