) доведет до сведения бека, кто убил его племянника, чей сын дерзкой ложью сделал себя личным врагом каратегинского сборщика податей... словом, нужно ли объяснять, почему в доме Шакара поселилась тревога?
Вскоре после панического бегства каратегинского сборщика податей Шакар из предосторожности заставил своего сына скрыться на территории Бальджуана в стороне Сари-Хосора, пожить в хитросплетении не слишком высоких, но глубоко и причудливо изрезанных гор.
Во время своих скитаний в горах молодой Восэ познакомился с охотником по имени Назир. Однажды они, взяв фитильное ружье, которое заряжается с дула круглой самодельной пулей, решили поохотиться. Восэ подранил лисицу, та, хромая, бросилась наутек. Восэ кинулся за ней. Назир крикнул: «Оставь! Ни за что тебе не поймать ее!» Но Восэ не послушал охотника, занялся преследованием зверя, бегал за лисицей, карабкаясь по оврагам и кручам с полудня до вечера, и наконец на скальном карнизе над обрывом поймал ее... *
Энергичный, ловкий, сильнорукий юноша понравился Назиру, и после охоты Назир повел своего знакомца к себе домой, угостил его, приютил у себя. Зная, что каратегинским беком объявлено обещание нахрадить двумя откормленными баранами всякого, кто схватит беглого сына Ша- кара, Восэ не открыл свою тайну Назиру. Только поверив в бескорыстно-доброе отношение Назира к себе, Восэ ему доверился. Назир, расспросив обо всех подробностях этой истории, уяснив чистоту побуждений своего гостя, желавшего выручить односельчан из беды, сказал: «Не печалься, брат! Мой дом — твой дом. Сколько хочешь, живи!»
И Восэ, укрываясь от посторонних глаз, две недели прожил в доме Назира, в маленьком селении Сари-Хосорского тумена; жена Назира постирала и починила ему одежду, готовила еду, вместе с Назиром объявила в селении, что гостит у них близкий родственник. Отправляясь на охоту, Назир неизменно брал Восэ с собой, и оба были довольны возникшей между ними дружбой.
В конце второй недели Назир съездил в Сари-Хосор на базар. Случайно встретившись там с норинджскими пастухами, пригнавшими на продажу овец, Назир узнал от них, что люди каратегинского бека все это время не давали покоя отцу Восэ — Шакару, требуя от него выкупа за кровь племянника, допытываясь, куда делся Восэ. Шакар не вытерпел притеснений и, опасаясь неумолимо назревавшей беды, бросил свой дом и со всей семьей быстренько перебрался из родного селения Нориндж на территорию Бальджуанского бекства, в уже знакомый читателю городок Ховалинг, расположенный в широко раскрывшейся в этих
местах каменистой долине реки Оби-Мазар, успокоенно, после тесных круч сбегающей к могучему Сурхобу, на берегу которого расположен Бальджуан и перед которым горные теснины снова сдвигаются так, что даже маленьким селениям не остается места в долине; они лепятся на кручах, как птичьи гнезда-.
Вернувшись с базара, Назир рассказал Восэ все, что узнал. Он хорошо понимал, что Восэ захочет отправиться к своему отцу.
Так и получилось. Гость Назира сразу же стал благодарить хозяев, заспешил, быстро собрался в путь. Назир проводил друга до входа в первое же ущелье. Здесь Восэ, обняв на прощанье друга, сказал:
— Отныне, Назир, ты — мой брат до Судного дня. Где бы ты ни был, какая бы горесть или трудность тебе ни встретились, извести меня, я прибудут к тебе и ради помощи тебе не пожалею своей души.
...Но не только эту историю помнил спустя много лет Восэ, отправляясь из своего ховалингского селения Дараи-Мухтор далеко на запад, в неведомый ему Шахрисябз, чтобы выручить из тюрьмы Назира. Мы расскажем читателю и другую историю, о том, как, спустя несколько лет после первой, жизнь заставила Восэ еще раз обратиться к помощи Назира, в полной мере почувствовать благородство его души... Что поделаешь, интересных историй, связанных с жизнью Восэ и окружавших его людей, у нас в за-> пасе много, их не перескажешь в одной главе..»
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Ховалинг, Ховалинг!.. Год завоевания эмиром Бухары горных бекств еще не настал, никакой Восточной Бухары еще не было, правитель Бальджуана, живя зимами в своей родовой крепости, а летом в недалеком от нее замке в великолепном «Саду правителя», считал себя всесильным и всевластным владыкой, и только ему одному подчинялись маленькие его чиновники в древних горных гнездышках, городках-поместьях, к иным из которых и дорогу-то знали одни только местные жители... Одним из тех городков в те годы был Ховалинг...
Разыскивая своих повергнутых в несчастье родителей, зная только, что поселились они в Ховалинге, Восэ пришел
в этот глиняно-каменный городок, но не нашел их здесь: «Да, не твои только родители переселились к нам из Каратегина, мало ли таких бедняков ходит с места на место в поисках пристанища! Ищи! Много селений в нашей хова- лингской глуши, где-нибудь найдешь!» И впрямь, расспросы в чайных и на базарах привели Восэ в селение Дараи- Мухтор, жители которого, пожалев пришельцев «с домом за плечами», посоветовали им не скитаться долее, остаться жить в их селении. Шакар с женой и Малолетними в ту пору детьми — Касымом и Фатимой — приютились на краю селения, в брошенном, полуразрушенном доме.
Здесь, в этом доме, и нашел своих близких Восэ. Вместе с отцом и младшим братом Касымом Восэ сразу принялся восстанавливать дом. Пятидесятилетний Шакар был сильным и работящим мужчиной, умели работать и его сыновья. Глина, камень, солома с помощью воды и солнца быстро превратились в добротный строительный материал, начало благоустройству на новом месте было положено, а затем ранней весною на горном склоне был очищен от камней участок земли, распахан кривою карагачевой корягой, засеян взятыми в долг семенами яровой пшеницы. Мать Восэ работала не меньше других — ходила пахтать масло в дома к соседям, трепала хлопок, нанималась стирать одежду... Когда семья кое-как обстроилась, наладила свой нехитрый крестьянский быт, Шакар отдал Восэ в табунщики к Ходжа-Муроду, правителю такого же, как Ховалинг, бальджуанского городка Кангурта, раположенного в трех днях пешего пути от Дара-и-Мухтора, западней Бальджуана, под склонами горного хребта Гуль-и-Зиндон, за которым мчится стесненный глухим ущельем могучий Вахщ... Там, на густотравянистых горных склонах, в почти безлюдных долинах, Восэ весь год пас большой косяк лошадей.
А на следующее лето 1865 года отец и его старший сын нанялись жать хлеб к бальджуанскому богачу Муминджану...
Да!.. Каждый юноша немного раньше или чуть позже переживает ту счастливую пору своей жизни, когда какая- либо девушка, сначала сама того не зная, становится средоточием его сновидений и робкихдум...
Вот он, Восэ, громким голосом распевающий песню молотильщиков хлеба, гоняющий быков по кругу на току, застеленном снопами, у берега озорной многоводной реки
Сурхоб. Солнце самого жаркого в году месяца — асада —- после полудня уже цепляется за острозубье крутого горного гребня, теряет часть своих пламенеющих лучей, лютый зной начинает смиряться под нежным, но все более настойчивым веяньем надречного ветерка, обещающего принести в долину к вечеру приятную прохладу...
Откуда может знать Восэ, что слова его песни «Май- да» — «Молотите, волы, молотите, волы» — древни как мир, что еще тысячи лет назад их распевали египтяне над берегом Нила?.. Миролюбиво похлестывает Восэ хворостиной быков, они устало шагают по кругу, копытами вымолачивая из растаптываемых снопов зерно. Быки равнодушны к ударам, чуют, что ветер близко и распевающий песни погонщик скоро от них отступится...
И вот уже сборщики колосьев, сгибаясь под тяжестью туго скрученных вязанок, разошлись по своим селениям. На жнитве вблизи тока лишь одна тоненькая, изящная девушка все еще подбирает колосья. Когда она наклоняется, ее черные косички соскальзывают ей на лицо, как будто стремясь скрыть ее красоту от взоров чужих людей. Уже несколько дней, увидев на жнитве эту девушку в ситцевом красном с набивными цветами платье, Восэ чувствует сердцебиение; бросив хворостину, беспокойно ждет, когда они останутся одни. Быки останавливаются, Восэ присаживается на берегу спиной к девушке... Но едва все уйдут, он обретает силы и смелость, веселый подходит к девушке, шутливо здоровается...
— Уйди! — продолжая подбирать колосья, говорит она.— Зачем бросил работу?
— Ты чья дочь? — на этот раз решился напрямик спросить он.
— Папина! Мамина! — с озорством отвечает девушка.
Как твое имя?
Какое тебе дело до моего имени?
— Колосья собираешь?
Девушка не отвечает на этот вопрос, и Восэ, сразу смутившись, думает: «Какой же удивительный дурацкий вопрос я задал!..» Но вовлечь девушку в разговор ему необходимо, а смелости уже нет.
— Ты не хочешь разговаривать?
— Иди разговаривай со своими быками!
Своим резким ответом девушка опустошила сердце Восэ, но не остудила его. Оно забилось пуще прежнего оттого, что нить разговора оборвалась, а девушка, показав ему спину, передернув узкими плечиками, удалилась... Восэ остался один со своими быками на берегу стучащей камнями реки.. Освежил водою лицо, грудь, плечи, прошелся к одинокому прибрежному карагачу, под сенью которого жнецы отдыхали днем возле тока. Сюда, в тень, после полудня девушка приносила охапки собранных ею колосьев, связывала их в снопы веткой ивы или тутового дерева, чтобы перед вечером, положив на голову, отнести в селение, в котором поселилась вместе с мачехой и отцом, приехавшими с нею из Дарваза. Отец нанялся к здешнему богатею жнецом... Размышляя об этой девушке, Восэ, позабыв о быках и молотьбе, стал собирать колосья, набрал до темноты шесть снопов и спрятал их под соломой.
...На другой день все шло своим чередом; Восэ гонял на току быков, молодежь из соседних селений собирала колосья, тем же занималась и пленившая воображение Восэ девушка. Собрав три охапки, она принесла их под карагач, связала в снопы, положила, пошла собирать еще. Тем временем Восэ извлек из-под соломы один из больших спрятанных им накануне снопов, незаметно отнес его под карагач, положил поверх трех собранных девушкой. Подойдя с вновь собранными колосьями, девушка с удивлением увидела, что вместо трех положенных ею снопов стало четыре. Сдержав улыбку, она взглянула на не успевшего удалиться Восэ, который с невинным видом изучал плывущее над горой облачко. Положила новые принесенные ею колосья, ушла, принесла еще и увидела, что ожидавшие ее возвращения пучки колосьев опять «родили» новый сноп. Тут уж она рассмеялась:
— Ты, оказывается, хитер!
Я ничего не знаю! — с лукавством проронил Восэ и отвернулся.
— А вот не возьму я твои колосья! — с кокетливой презрительностью девушка отложила в сторону подложенные снопы, но ей не удалось удержать улыбку.
Сразу осмелев, Восэ выхватил из-под соломы остальные снопы, поднес их девушке:
— Бери! Вот еще четыре!
— Не возьму, уходи!
— Возьми! Да стану я твоей жертвой, незнакомушка! Ведь мы же оба тут чужеродные скитальцы! Что станет, если ты хоть раз порадуешь такого, как я, неприкаянного?
Девушка молча смотрела в землю,
— Как тебя зовут?
— Аноргуль! — тихо сказала девушка.
— Цветок Анор!.. Да осветит мне жизнь красота твоего имени! Иди посиди, отдохни немного. У меня есть толокно,— можно, я угощу тебя?
Аноргуль прикрыла рот концом рукава,— как было не понять, что это знак согласия?
Оба сели в тени под стогом сжатой пшеницы. Восэ разостлал поясной платок, выложил на него из своего мешка сушеные и мелко перемолотые сладкие ягоды тутовника, разломил сухую ячменную лепешку, сказал: «Бери, не стесняйся, это твоя доля!», стал есть сам, искоса — впервые в такой близи — всматриваясь в черты лица той, возле которой чувствовал себя сидящим у жаркого огня. Его лоб был в испарине, его дыхание стало прерывистым, он прилагал все усилия, чтобы не выказать девушке свою мелкую, будто в лихорадке, дрожь... Сейчас он видел перед собой только ее брови, изогнутые как лук, ее полные блеска и света, как черный алмаз, глаза, ее нежные бледно-розовые щеки-—такой цвет бывает только у тонкой, почти прозрачной лепешки в момент, когда ее вынимают из печи и она еще не остылал Все складки, все линии ее ситцевого ветхого платья с красными набивными цветами подчеркивали изящество и стройность фигуры девушки,— ведь, .кроме этого ситца, ничто не облегало девичьего тела, а прореха по шву, обнажавшая маленький кусочек ее плеча, так до боли в глазах манила Восэ, что у него не хватало терпения спокойно смотреть на этот блаженно-бесстыдный кусочек кожи, но и отвести от него взор силы не было. Даже запыленные ноги девушки в старой, рваной, латаной сыромятной обувке казались Восэ красивыми и изящными... Читатель, конечно, может представить себе состояние Восэ, вспомнив дни зарождения той первой любви, какую конечно же испытал сам!.. Но при всем принтом обхождение Восэ с угощаемой- им тутовым толокном и ячменным хлебом девушкой было столь бескорыстно-искренним, что Аноргуль быстро преодолела свое смущение и чувствовала себя в общении с этим мужественным, крепколицым и уже бородатым парнем просто. Ей захотелось все узнать о нем.
Я родом из других мест, а теперь я — ховалингский»
из селения Дара-и-Мухтор,— ответил ей Восэ и назвал свое имя.— А ты чья дочь?
— Наимшаха дочь.
— Шахская дочь ты, оказывается!—пошутил Восэ.—? А мой отец Шакар, я всего только сын жнеца.
— Значит, сахарный сынок ты!..
Немудреные это были шутки, но окончательно рассеяли отчужденность,— Восэ и Аноргуль уже могли болтать запросто и не стремились скрыть свое влечение друг к другу.
После этого свидания их встречи стали ежедневными. Задерживаясь здесь, на току, после работы, они подолгу болтали бог весть о чем, а вечерами Аноргуль уходила в селение, где, как говорила она, спала с отцом и мачехой на крыше дома. Восэ никуда не уходил. Ему нравилось ночевать здесь, под карагачем, слушать шепот и каменные перестуки реки и шелест трав, колеблемых ветерком, и петь любовные песни, подыгрывая себе на двухструнке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59