.. Вот именно — денежное взыскание!.. И тебе будет наказанье, и государевой казне польза! Так! Ты уплатишь сто звонких тенег. Потом, ты еще не внес тягловый налог. И еще налог с садов и клеверника. И наверное, забыл внести налог за мельницу... Кроме того, за тобой еще и базарный сбор!.. Вот, все это посчитай, сложи, прибавь к ста монетам взыскания — и уплатишь все сразу до базарного дня. Вот именно: срок — до базарного дня. Сегодня какой день недели? Четверг. Значит, к среде где хочешь найди и внеси... Если вовремя не уплатишь, я по установлениям нашего богом любимого государства увеличу начет — за каждые пять дней просрочки причитающийся с тебя взыск будет удвоен. Вот именно — увеличен вдвое!.. Так! Все! Конец разговору. Иди, раб божий, не отлынивай от своего дела!
.Выйдя от управителя, Восэ встретился со своим соседом Назимом и с младшим братом Касымом. Прослышав, что Восэ уведен в Ховалинг, они, встревоженные, пришли туда же. Теперь все трое отправились в обратный путь. Касым по дороге свернул в сельцо Богча — приселок Дара-и-Мухтора. В этот присел он, недавно женившись, перебрался жить и обзавелся там своим хозяйством. Восэ и Назим во второй половине дня достигли своего селения.
Увидев усталого, бледного мужа, Аноргуль переполошилась,— она весь день провела в тревоге, ожидая большой беды.
— Что случилось? Что сделал тебе управитель?
Наложил взыскание.
— И больше ничего? — почти с радостью воскликнула Аноргуль, полагая, что отделаться небольшими деньгами не так уж страшно.— Сколько же потребовал?
— Сто монет «ради памяти моего отца». Абдукаюм, оказывается, весьма почитает дух моего отца! Поэтому он сказал: налоги за сад, за клевер, за мельницу, за тягло и не базарный сбор прибавить к этой сотне — и через пять дней внести, а не то мой долг за следующие каждые пять дней будет увеличиваться вдвое. Всего, получается, я должен внести триста монет. Ровно столько, сколько стоят до нынешним ценам восемьдесят пудов зерна!
У Аноргуль едва не помутился рассудок. Миска с пшеничной похлебкой, которую она налила из котла и принесла Восэ, чуть не выпала из ее #ук. Дрожащими руками поставив миску перед мужем, с острой жалостью она стала утешать его:
— Не смотри с таким отчаянием, не мучь себя... Давай подумаем, какой-нибудь выход найдется же!
Гулизор, опустившись на шерстяную плетенку рядом с отцом, молча обняла его. Пришел Даулят, а за ним Хасан, и оба взобрались на колени к отцу, но им было непонятно, почему он не целует их, как всегда, не ласкает.
Восэ не притронулся к пище, сказав: «Мне не хочется!» Снял ребят с колен, с усилием встал и направился к калитке во внешний двор. Миновав ее, он вошел в гостиный домик, закрыл за собой дверь и бросился ничком на застилавший пол войлок: Восэ необходимо было побыть наедине с самим собою.
Спустя несколько минут Гулизор неслышно вошла в ^домик вслед за отцом, разостлала возле него скатерку,
поставила миску с пшеничной похлебкой, глиняную чашку с кислым молоком, положила лепешку, испеченную из коры каркаса — железного дерева — с примесью ячменной муки, и, жалостливо поглядев на неподвижную спину отца, потихоньку вышла.
Восэ до вечера не выходил из гостиного домика. В горах темнота сгущается сразу после захода солнца. И когда Аноргуль с куском тлеющего угля в щипцах и пучком хвороста вошла в домик, она едва не споткнулась о ноги мужа. На ощупь нашла плоский камень в обмазанной глиною стенной нише, положила прутики на камень, прижала к ним уголек, раздула огонь и от него зажгла кусок льняного жмыха, что всегда в залитой льняным маслом глиняной мисочке находился в нише,— такие светильники были во всех домах горцев, считавших спички слишком для них дорогими.
В мерцающем тусклом свете Аноргуль увидела, что Восэ — лицом к стене — спит, что остывшая похлебка, кислое молоко и лепешка не тронуты... Прикоснувшись рукой к плечу мужа, Аноргуль спросила:
— Отец Хасана, ты спишь или бодрствуешь?
Восэ, просыпаясь, сел. Аноргуль притронулась к его лбу ладонью — не горячий ли?
— Я здоров,— сказал Восэ.
Разогреть еду?
— Сперва принеси воды.
Аноргуль вышла и принесла в носатом глиняном кувшине холодной родниковой воды из-под желоба. Восэ, прильнув губами к горлышку кувшина, жадно выпил почти всю воду. Аноргуль кликнула дочь, та, приняв из рук матерц миску с похлебкой, побежала разогревать ее* Аноргуль подсела к Восэ, заговорила ласково:
— Не принимай печаль к сердцу! Да прольет господь черноту на головы этих мангытов, чтоб им провалиться в могилу... Знаешь... Обойдется! Я все, как надо, придумала! Пойдешь на базар, продашь приданое Гулизор,— у меня в сундуке два ситцевых отреза на платье давно хранятся. И еще отрез домотканки на халат и два шелковых узорчатых платка... Мало?.. Есть пара бухарских туфель и два отреза красной материи для одеяла,— не такие уж мы бедняки, ведь всю жизнь накапливали дочке приданое!.. И еще у меня... Ты мне на нашу с тобой свадьбу коралловое ожерелье подарил... А другое, такое же, я сама припасла для Гулизор. Вот — два... И кроме того, слушай, отец Хасана, те мягкие сапожки с калошами, что в позапрошлом году ты привез из Гиссара, они ведь совсем новые, эти шахрисябзские сапожки, я их надевала только два раза,— помнишь, раз, когда был пир по случаю обрезания сына твоей сестры Фатимы, а другой раз — недавно, перед свадьбой Касыма... А, беды нет,— продай все это!.. Лучше же, чем попасть в тюрьму. Ты мангытов проклятых знаешь, от них, змей, никуда не денешься, уж если взялись за тебя, откупись!
Тут Гулизор внесла в домик разогретую похлебку, ушла. Восэ стал есть.
— Скажи, муж: продав все, что есть в сундуке, от зла откупиться нам денег хватит?
. Восэ с чувством благодарности положил руку на плечо жены:
— Хватит или не хватит, мы не тронем приданого нашей дочери, душенька ты моя! Приданое собирают на счастье дочери, а не для продажи в черный день. И твои новые сапожки с калошами так твоими и будут!
Аноргуль, доложив голову на колени мужа, вымолвила с тревогой:
— Тогда твой долг, этот взыск, чем покроешь? Знай, я не позволю продать мою телку-трехлеточку. У нас ведь и малые дети есть!..
Восэ промолчал. Рука его на плече Аноргуль, прижавшейся к его коленям, лучше слов передавала их полные любви чувства. Так они оба? в единящем их молчании сидели долго. Потом встали, пошли па внутренний двор, в комнату Аноргуль. Восэ чувствовал: тяжкий груз его забот стал как будто легче. Простые слова жены, ее удивительная душевность, ласкающая сердце Восэ, всегда укрепляли в нем веру в жизнь, возвращали хорошее наст- роение..«
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Стучит пест, скрипит ступа маслобойни. Однообразные, размеренные звуки делают еще более глубокой обступившую Восэ тишину. Аноргуль и Гулизор, уйдя в сад присмотреть за телкою и козой с козлятами, собирают хъедобную траву, чтоб испечь пирожки. В доме тихо и пусто. Стучит пест, скрипит ступа. В полутьме, вертя
маслобойку, ходит по кругу бык с завязанными глазами, Восэ сбивает масло, гонит его, но все думы его об одном: как, откуда добыть деньги для проклятого взыска?.. Продать своего коня? Нет, остаться без лошади нехорошо. Продать этого быка? Но тогда придется закрыть маслобойку — источник пропитания всей семьи!.. Продать сад?., Или не продать, а хотя бы заложить,— сад, или дом, или землю, взять под проценты деньги у какого-нибудь ростовщика? Но такой долг был бы в сто раз худшим бедствием, чем взыскание, наложенное амлякдаром, так как постепенно сделал бы должника нищим, собирающим милостыню для покупки савана...
Проклят будь этот злокозненный Джобир! Нужно же было связаться, взять за грудки этого подлеца!.. Если поразмыслить — может быть, и не нужно было... Но, с другой стороны, как мог Восэ не схватить Джобира — ведь всех, мерзавец, извел, на малых и старых лает, как остервенелый пес, всех кусает!..
Размышления Восэ прервал скрип ворот, Восэ услышал чьи-то шаги. Нет, это не Аноргуль с детьми. Может быть, это Касым, оседлавший утром коня Восэ и уехавший верхом на мельницу?
Но за открытой дверью маслобойни Восэ увидел шедшего к нему высокорослого мужчину с прямыми, как два кинжала, усами. За поясом моталась плеть. «Вот тебе раз, и в уголке моих мыслей этого человека не было. Это же Сайд Али из Зувайра!»
. Гость вошел прямиком в маслобойню, протянул Восэ обе руки, усмехнулся, открыв ряд великолепных белых зубов:
— Не предполагал, что приду к тебе? Путь мой лежал через это ущелье, заеду-ка, решил я, повидаю Восэ... Жив-здоров?
Восэ хотел усадить гостя под платаном, но тот не согласился:
— Не беспокойся! Чем плохо здесь,— укромное, хорошее место! Посижу, поболтаю с тобой и поеду. Лошадь я привязал за воротами!
«Зачем ему понадобилось укромное место?» — подумал Восэ, усаживая гостя на козью шкуру возле двери и садясь напротив него.
Они не были близко знакомы, но — то тут, то там — встречались но раз. Бывая на разных праздничных сборищах, Восэ не однажды участвовал в азартной конной игре — козлодранье,— без какой ни одно празднество в здешних краях не обходится. Сайд Али был известным игроком, частенько бросал к ногам судьи призового козла... С тех пор как Сайда Али — месяца два назад — постигла большая беда, он как в пропасть провалился — исчез и никому в окрестных селениях не показывался. Всем было известно, что за беда навалилась на Сайда Али, но кто и чем мог бы ему помочь в государстве, в котором не было и нет справедливости?.. Знаменитым был чудесный сад на пустынном, каменистом склоне горы Чаган, выращенный как оазис в песках Саидом Али, но за полдня в рлобе своей истребил этот сад властительный чиновник — «главный хранитель высокого порога бека» Давлят,— истребил, уничтожил, показав себя этаким новоявленным Чингисханом...
Впрочем, о том, с каким садом Сайда Али и что именно произошло на горе Чаган, вблизи селения Зувайр,— мы расскажем читателю в другой главе этой книги, а здесь пока отвлекаться от беседы Сайда Али с Восэ не будем...
— Почему тебя не видно, Сайд Али?
— Я из Зувайра переехал в Боги-Загон. Зувайр стал для меня поганым местом.
— Родина никому не бывает поганым местом!
— Клянусь великим господом, место, на которое ступила нога главного хранителя высокого порога эмира,—а поганое!
— Слушай, Сайд Али! Чиновник может быть столбом, но никакой чиновник не бывает столпом, держащим небо! В один прекрасный день и этот эмирский насильник воевода Давлят умрет. А твое селение останется на прежнем, родимом для тебя месте.
— Плохой скоро не умирает! Сперва нескольким хорошим голову отъест.
— И то верно!.. Так ты, значит, перебрался в Боги- Загон? А что там делаешь?
— С вершины горы камни собрал. Распахал макушку вершины, на дожди надеясь, засеял. А кроме того... подыскал себе пять-шесть надежных друзей, с ними... скрывать от тебя не хочу — по горам и ущельям хожу... во время и во безвременье..
Восэ, слушая, опустил голову, —
Недавно, на дороге Ховалинг — Сари-Хосор было два случая ограбления местных богатеев, взяли у них деньги и вещи. Другой раз, между Оксу и Сари-Хосором, неизвестные грабители напали на сборщика налогов, похитили собранные с крестьян деньги... В разговорах селян между собой о том, кто мог быть разбойником, упоминалось имя Сайда Али, но Восэ, знавший его как человека честного и достойного, не поверил тем слухам. А вот сейчас... Неужели правда?
— Сайд Али, сборщика налогов на Оксу ты ограбил?
Погладив усы, Сайд Али прямо и честно глянул Восэ в глаза:
— Не спрашивай, Восэ!
«Там, где ясно, нет нужды рассказывать!» — поговоркой ответил себе Восэ. Благорасположение к Сайду Али у него сразу пропало, разговор стал натужным. Сайд Али, однако, ничуть не смутился, сам перешел к вопросам:
— Я слышал, управитель тебя обидел? Какое взыскание наложил?
— Сто монет,—нехотя ответил Восэ.
— Дашь?
— А какой иной выход?
— Из-за чего началась ссора?
— Слышал, наверное, сам знаешь.
— Соглядатая-сборщика побил?
Восэ не нашел нужным ответить. Сайд Али усмехнулся:
— Хорошо сделал! Клянусь богом великим, мангытов и их прихлебателей бить, убивать, уничтожать надо, нет другого им наказания!
— Сайд Али, у тебя ко мне какое-нибудь дело?
— Да, есть дело. Ты давай, Восэ, присоединяйся к нам!
— Присоединиться к вам? — раскрыв шире глаза, посмотрел на собеседника Восэ.— А кто это — вы?
— Мы?.. По словам мангытов, мы — бунтари, «горные люди»! Мели ты придешь, будешь нашим главой, старшим но братству, Восэ. Давай, будь что будет, соберем из ущелий молодцов с сердцами львов, повернем в горную глухомань. Когда ты станешь нашим главой, молодцы сами к тебе набегут,— твоя отвага разнесла весть о тебе, народ тебя -знает и уважает... Слушай, Восэ! Повсюду, где увидим мангыта,— ограбим. Управителя, сборщика податей, охранного надзирателя, любого чиновника, сколько ни есть их, всегда и везде будем бить! Клянусь всемогущим богом, до каких же пор нам мучиться? До каких пор мы, вот как этот твой бык с завязанными глазами, будем носить ярмо на шее? Не довольно ли унижений от угнетателей? Лишений, подчиненья, повиновенья? Волк-мангыт всех нас сделал баранами, давай же и мы один раз станем волками!
Сайд Али резко оборвал свою речь, в упор глядя в глаза Восэ, проверяя действие своих слов. Восэ, который, слушая искусителя, в раздумье покачивал головой, выдержал взгляд Сайда Али.
— Клянусь всемогущим! — опять побожился Сайд Али.— Нас в горах никто не сумеет схватить!
— Будем воровать, грабить? — в сомнении спросил Восэ.
— Не грабить... Мангытов бить!
- Сколько времени ты будешь мангытов бить? До коих пор?
— Пока душа в нас и пока сможем бить!
— Потом что?
— Потом будь что будет. Рожденный человеком один раз приходит на свет и один раз умирает.
— А что с бедняками будет?
— С бедняками? А беднякам до этого какое дело?
— Разве и мы с тобой не из бедняков?
— Не понял я твоих слов, что ты хочешь сказать?
— Если ты ограбишь, убьешь мангыта,— пояснил Восэ,— и скроешься в горах, разве другие мангыты не отомстят вместо тебя невинным беднякам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59