— Я не боюсь побоев,—усмехнулся Ризо.
— Все же и впрямь нехорошо воровать чужую пшеницу.
— Воровства нет, Восэ! Весной я сам на паре волов Сангали вспахал эту его землю. В его пшенице есть и моя доля.
Восэ уселся на солому, вытянул ноги.
— Если хочешь, чтоб было вкуснее, зарывай колосья в горячую золу!
— А мне больше нравятся испеченные над огнем.
Ты голоден?
— От двух шариков сыра разве сыт будешь?
— Если так, то ты не насытишься и этой горстью незрелых колосьев, хоть их пеки, хоть жарь!.. Но если ты съешь их с половиной пусть даже тонкой лепешки...— Восэ разостлал на соломе поясной платок, разломал на куски и разложил на платке сбереженную им лепешку.— Бери, дружок, ешь!..
И пока, в молчании, неторопливо, они ели сначала лепешку, потом жареную пшеницу, Восэ, размышляя о Ризо, поглядывал на красивое, загорелое лицо юноши, на его смелые черные глаза и тонкие черные брови. Весь облик статного, отлично сложенного юноши, его способность держать себя независимо располагали Восэ к нему. Восэ знал, что, родившись в селении Куль-Богион, Ризо в малолетстве потерял родителей, взят был в дом дяди — жадного и жестокого человека, который решил превратить сироту в своего батрака, но просчитался: мальчонка не стерпел рукоприкладства, без которого не обходился дядя, и сбежал от милого дяденьки два или три года назад, став адирием — «обитателем горных склонов». Восэ не раз слыхал, что в свое одиноком бродяжничестве Ризо научился хорошо, охотиться; что при встречах с диким зверьем
проявлял бесстрашие, даже отвагу, был сообразителен, расторопен и всегда рассчитывал только на свои силы. Даже нынешний, будто и незначительный случай: избавляя невинного мальчонку от побоев Сангали, пришел с повинною сам, отдал украденные шарики сыра,— не свидетельство ли благородства души и мужества Ризо? Поглядывая сейчас на него, Восэ подумал, что каждый отец и каждая мать могли бы гордиться таким сыном, и не обидно ли, что голод, нужда и унижения, испытываемые этим одиноким юношей, вынуждают его оставаться полудиким бродяжкой?.. Да, мир наш соткан из несправедливостей.
— Ризо! До каких пор ты будешь бродяжничать?
— Что же мне делать?
— А разве нельзя тебе жить при доме какого-нибудь справедливого человека, помогать в хозяйстве... Или, допустим, стать пастухом,— плохо ль пасти овец?
— Противно мне!
— Что?
— Люди обрыдли мне. Хозяева.
— Почему?
— Никому не хочу быть обязанным, кланяться, благодарить.
— Но ведь тебя бы кормил твой труд! Кому же и за что тут кланяться?
— Э, друг Восэ, то, что знаю я, того тебе не довелось знать...
Ризо вдруг, сунув руку в остывший очаг, захватил пригоршню золы, посыпал ею свои спутанные длинные волосы, вымазал себе руки, лицо и, подобный истопнику восточной бани, оскалив зубы, гримасничая, сказал:
— Буду ходить вот таким!
— Да ты что? С ума сходишь, Ризо? — рассердился Восэ.
— Я хочу, чтобы люди называли меня нечистым духом, чертом, чтоб боялись меня!
— Разве ты дикий, что хочешь бежать от людей?
— Дикий не я. Другие.
Кто же?
— Все!
— Откуда ты это взял?
— Ты Саргали видел? Что он сделал с тем мальчишкой? Что сделал бы и со мной, если б не ты? Он дикий или я?
— Он действительно низкий человек. Но ты всех называешь плохими!
Не всех. Тебя не называю плохим.
Ризо,— сказал, помолчав, Восэ,— если ты бросишь свою дурь, свои неблаговидные выходки, я сделаю тебя своим приёмным сыном. Что скажешь?
Ризо опешил. Недоверчиво посмотрел в глаза Восэ. Спросил:
И что ты будешь делать, приняв меня в сыновья?
Что человек делает со своим сыном, то буду делать и я.
Бить будешь?
Если станешь плохо поступать, не слушаться меня, то, конечно, побью.
— Я что буду делать?
— Все, что я прикажу. Но у тебя будет отец.— И Восэ повторил: — От е ц!
Восэ сложил платок, встав, подпоясался им.
— Если ты согласен стать моим приемным сыном, то завтра в это же время приходи в Дара-и-Мухтор, ко мне. Если не согласен — не приходи. Хорошо?
Глядя в землю, Ризо ответил только чуть заметным кивком.
На другой день, после полудня, Ризо явился в дом Восэ.
— Пришел? Молодец! — обрадовался Восэ Указал на желоб с родниковой водой: — Вымой здесь руки, лицо, ноги.
Ризо умылся.
— Иди сюда, садись!
Усадив Ризо на застланное войлочной катанкой глинобитное ложе, Восэ позвал, жену. Аноргуль, а за нею и Гулизор вышли к гостиному домику, остановились в недоумении, глядя на чинно сидевшего рядом с хозяином Ризо, о встрече и о разговоре с которым на горном склоне вблизи Камоли Восэ ничего не сообщал им.
— Ты знаешь этого сироту, жена?
Кто же его не знает? — молвила Аноргуль.
-— С этого дня Ризо станет нашим названым сыном,— непререкаемым тоном объявил Восэ.— Он дал слово, что не выйдет из послушания мне, бросит все свои дурацкие, некрасивые выходки. Не так ли, Ризо?
Юноша стеснительно смотрел в землю и только беззвучно шевельнул губами. Аноргуль и ее дочь в упор изучали лицо Восэ, их взгляды выражали изумление и непонимание. Поняв, что отец не шутит, Гулизор презрительно скривила губы, отвернулась и с кислым лицом направилась к калитке во двор женской половины дома. Было так тихо, что звук резко захлопнутой калитки заставил Аноргуль вздрогнуть. Но Восэ казался довольным; будто не замечая настроения жены и дочери, спокойно приказал Аноргуль:
— Принеси чего-нибудь поесть, чтобы по-матерински добром встретить новую жизнь сына! — И, переиначивая по-своему известную пословицу, добавил: — Говорят, быть мусульманином хорошо на сытый желудок, а я скажу: и названым сыном быть тоже хорошо на сытый желудок. Не так ли, Ризо?
Аноргуль, не произнеся ни слова, ушла. Ризо молчал. Не нарушал молчания и Восэ. Долго ждать не пришлось: Гулизор вынесла две ячменные лепешки и миску с кислым молоком. И беззвучно удалилась.
— Ешь, Ризо, потом поговорим.
Восэ встал, пошел на внутренний двор. На краю террасы жена встретила его вопросом:
— Что затеял ты, отец Хасана?
Восэ, присев на низенькие перильца, рассказал жене обо всем, что накануне произошло в Камоли,—о случае е сыром, о разговоре с Ризо в глинобитной мазанке, под карагачем.
— Но я говорю, он хороший парень. Нарекая его своим сыном, мы делаем богоугодное дело. Ты не обращай внимания на его неряшливый вид и забудь о его глупых выходках. Жена моя дорогая, это ведь все от беспризорности, от одиночества. Я понял главное: душа у парня — честная, если воспитаем его — человека сделаем. И будет он мне хорошим помощником.
— Так. Так! — все еще не сдавалась Аноргуль.— Но ведь время-то какое голодное! Мы и своих-то детей с трудом кормим, а ты на нашу голову приводишь полновесного едока и истрепывателя одежды. Как справлять ему все? Разве хорошо это?
— От Ризо нам не убыток будет, а польза! Он сам найдет себе все и будет есть свой хлеб. Он, жена, человеком будет!
Что еще могла тут возразить Аноргуль? Да и вообще, разве может жена пойти поперек воли мужа? Жена вправе выразить сомнение, но отменить решение мужа никакая жена не может.
По приказу Восэ мать и дочь за два дня сшили для Ризо из грубой домотканки рубаху и штаны. А его грязную изорванную одежду выстирали, испещрили заплатами, так что она могла считаться вполне приличной рабочей одеждой. Местом для жилья юноши Восэ назначил внешний двор, спальное ложе предоставили в гостином домике.
Аноргуль никак не могла привыкнуть к его положению приемного сына и про себя не считала его таким. Не сажала есть в свой семейный круг, а поручала Хасану выносить ему пищу в гостиный домик, утверждая,— в мыслях о Гулизор,— что в дом, где живет взрослая девушка, входить чужому молодому человеку недопустимо: Ризо сам сказал, что ему уже восемнадцать лет... «О чем только, мой муж, ты думаешь?»
А Восэ отвечал жене:
— Ризо — наш названый сын! Значит, Гулизор и он должны быть между собой как сестра и брат, и они оба обязаны к этому привыкнуть.
Эту мысль он внушал и своей дочери и Ризо, но, понимая, что вопрос тут — во всяком случае, на первых порах — щепетильный и тонкий, не стал прекословить жене: пусть парень спит отдельно и ест отдельно. И пусть не входит во двор женской половины дома. Однако, чтобы не обижать Ризо, Восэ стал питаться с ним вместе на внешнем дворе... Он не сомневался, что Ризо не нарушит оказываемого ему доверия.
А Ризо — быстрый, легкий, расторопный — старался быть полезным в доме во всем, сделать больше, чем даже могли ожидать от него принявшие его в свою семью люди. Охотно ухаживал за конем, с усердием заботился о воде и дровах, работал в саду, предупреждая любые просьбы...
Но, боже мой, какие пересуды пошли по всему селению! Соседи никак не могли угомониться: «Ты, Восэ, всегда был человеком рассудительным, но что с тобой произошло теперь? Взять к себе в дом этого шаталу по горным склонам!..» Одни из почтенных соседей напоминали Восэ старинное мудрое изречение: «Рожденный волком, хотя бы вырос с людьми, в конце концов опять станет волком!» Другие, не менее солидные, предупреждали: «Смотри, Восэ, этот злокозненный прислоняла еще украдет у тебя коня, раскаешься, да не сыщешь нигде его!» Третьи, выслушав, как Восэ хвалит Ризо, объясняя, что названый сын послушен, исполнителен, ко всякому делу способен, смеялись: «Наивен ты, простодушен ты, друг Восэ! Неужели не понимаешь, что этот хитрый лукавец хочет втереться к тебе в доверие?..»
Соседки Аноргуль нашептывали ей на ухо всякие небылицы: «Вот пойди скажи своему простофиле мужу — пусть скорее одумается: ведь у вас же есть дочь!»
Как ни отбрасывал от себя Восэ все эти наветы и предостережения, как ни надоели они ему, а все же яд сомнения понемножечку да потихонечку начал отравлять его. Угнетенный раздумьями, Восэ решил одним разом испытать Ризо: либо навсегда увериться и уверить всех окружающих в том, что Ризо честен и чист душой, либо... ну что ж, без риска в жизни не обойдешься.
Далеко от Дара-и-Мухтора, в горах соседнего с Бальджуаном бекства Каратегин, за многоводной и бурной рекой Хингоу, есть селение Нориндж. В нем живет старый, поседевший в трудах человек Бобо-Шариф, брат матери Восэ, его родной дядя. В начале весны старик приезжал в Бальджуан к старинной гробнице святого ходжи Бальджуана, поклониться праху его. По пути старик заезжал к своему племяннику, в Дара-и-Мухтор, ночевал у него и, по доброте сердечной, видя, как трудно живется Восэ с его семьей, сказал: «Если будешь нуждаться, приезжай! Я тебе дам в долг четверть меры пшеницы или ячменя. Вернешь, когда тебе бог поможет».
Об этом своем дяде вспомнил Восэ и однажды вечером, сидя в саду под платаном вдвоем с Ризо, заговорил с ним так:
— Сын мой! У меня к тебе важное дело. В твоих силах помочь мне. Хочу послать тебя в дальний путь. Поедешь?
— Куда хочешь пойду, отец! Хоть в Бухару, хоть в Мекку!
— Так далеко не надо,— усмехнулся Восэ.— Вот слушай: моя лошадь и мой осел принадлежат не только мне, а и моему младшему брату Касыму, живущему в селении Богча. Эти дни осел у Касыма. Сейчас сходи в Богчу, сразу же приведи осла... Не успеет взойти луна, ты уже будешь здесь. Тогда объясню тебе все остальное...
Действительно, луна только успела показать свой серп над гребнем горы, как Ризо верхом на осле въехал во двор Восэ.
— Вот тебе две ячменных лепешки! — сказал Восэ.— Завяжешь их в поясной платок. И вот тебе мешочек толокна на дорогу. Сейчас ложись спать, а с рассветом, пока все мои еще спят, отправишься. Поедешь на этом осле через Сурх-Сакау, минуешь Боги-Загон, достигнешь Шахи-дона, там на берегу речки Булугри есть селение Афарди.., Слушай внимательно, запоминай названия!.. Ты приедешь в Афарди, спросишь дом Маджида, сына Назира, моего друга. Найдя, скажешь ему: «Я еду в Нориндж, меня послал Восэ». Ночь переспишь у него, утром-—в путь дальше. Доедешь до Тавиль-Дары, переночуешь где придется, на третье утро переправишься через Хингоу, там переправа есть, перевозчики с надутыми бычьими шкурами, и по тропинкам Каратегина доберешься до селения Нориндж, спросишь в нем дом Бобо-Шарифа, моего дяди. Скажешь ему: «Меня твой племянник Восэ прислал за пшеницей или ячменем». Он даст тебе четверть меры, погрузишь на осла, привезешь сюда... Понял?
— Все понял. Сделаю.
— Слушай еще раз названия остановок, перегонов, имена людей! И повторяй за мной!
Ризо повторил все два-три раза, пока не запомнил.
Еще до рассвета Ризо отправился в путь. За завтраком Аноргуль спросила: «Куда делся Ризо?» Восэ ответил: «Я послал его с одним делом в Сари-Хосор».
Днем из Богчи за ослом приходил Касым. Брат рассказал ему все и попросил: «Знаю я, знаешь ты! Пока никому ничего не говори!»
Касым, хмурясь, наморщив лоб, искоса глянул на брата:
— Не посоветовавшись ты поступил, Восэ. Вот увидишь, твой Ризо не вернется. И осла выпустил ты из рук, и ячмень!
— Будь что будет! — сказал Восэ.— Я утверждаю, что мужчина иногда должен рисковать. Если я выиграл, той сам успокоюсь, и людям рот завяжу,-- кто против Ризо посмеет хоть слово сказать тогда? Если проиграл, если окажется Ризо вором, то с невеликим убытком навсегда от него избавлюсь... Но только я не проиграю: Ризо честен, как ты, как я .. А если тебе нужно вьючное животное — возьми вон коня, поработай на нем!
И все же Восэ не переубедил Касыма — тот, выходя за ворота дома, подумал: «Что тут поделаешь, коли мой старший брат съел свой разум!»
Если б можно было глядеть сквозь горы, разделяющие долины и ущелья Бальджуана, Каратегина, Дарваза, Куляба и других бекств Восточной Бухары, то, куда ни глянь из родного селения, Восэ увидел бы среди обрывистых скал и на склонах мягких холмов селения, в которых жили его друзья,— на юге ли, на юго-западе — в самом ли Бальджуане или в близком к нему Кальтачинаре; на западе ли — еще дальше, в городе Файзабаде; на северо-востоке — в крутосклонной Тавиль-Даре или, наконец, на северо-западе — в желтопшеничном Сари-Хосор...
Конечно, все это в пределах трех-четырех дней пути, вскарабкиваясь на перевалы, спускаясь с них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59