..
Сборщик налогов Джобир, озираясь как волк, следит за всеми. Вот глаза его загорелись, он увидел снопы стеблей с колосьями за спиной пяти-шести мальчишек и девчонок, пробирающихся по тропинке в низине к селению* Крякнув, он зычно крикнул своим подручным: «Бегите!»
Два рослых парня вскочили и бегом устремились в _ низину. Детвора бросилась наутек, но подручные Джобира догнали детей, отняли у них связки, принесли сборщику. Три мальчика и две девочки с плачем пришли вслед за ними.
— Отродья проклятых отцов! — заорал Джобир.— Вам что? Закон неведом? Или, может быть, ваши отцы и старшие братья уже уплатили налог за зерно? Кто вам позволил стащить колосья?
Выхватив плеть и широко размахнувшись, Джобир хотел хлестнуть детей, но тем удалось отскочить, разбежаться в разные стороны. Сразу же на току появилась, какая- то женщина с плачущим грудным ребенком на руках и с двумя малышами, держащимися за подол ее платья. Это была жена Назима — тощая, босоногая, с желтым, изборожденным морщинами гневным лицом. Возбужденная, она крикнула мужу:
— Эй, чем я накормлю этих голодных? В доме — ни горсти муки! Утром я вытрясла баранью шкуру, на которой разделываю тесто. Пыль! А муки и ложки не собрала!.. Натолкла сушеного ревеня, спекла две тонких лепешки, накормила дитяток, но разве это еда? Больше они весь день ничего не ели, ноют: «Дай хлеба, мать!» Неужели ты из честно выращенного тобой урожая не можешь взять одну тюбетейку пшеницы? Возьми, дай, я хоть зерна наварю для твоих сирот!
Назим, встав, обратился к сборщику налогов:
— Ты, бессовестный! Сними свою печать с моего зерна. Я возьму, дам жене одну-две тюбетейки зерна. До коих пор, наконец, ждать амлякдара?
— Печать эта — государственная! — угрюмо ответил Джобир.— Пока амлякдар не разрешит, не сорву ее!
— Черная твоя морда! — запальчиво крикнул Назим, в гневе сорвал, с кучи своего зерна глиняные нашлепки, швырнул эти печати оземь и стал насыпать пшеницу в мешок.
Подручные сборщика подбежали и набросились на Назима. Он вступил с ними в драку, отбиваясь кулаками и головой. Они не могли с ним справиться, пока сборщик сам не кинулся им на подмогу, хлеща плетью. Втроем они одолели Назима, подтащили и привязали к столбу, к которому на току обычно привязывают быков.
— Пусть немного поест солнца, ум у него прояснится! — отдуваясь, издевательски произнес Джобир.
Жена Назима подняла крик, ругая Джобира, возопила о помощи. Ближние и дальние жнецы, наблюдавшие эту сцену, оторвались от работы, подошли, окружили Джобира и его молодчиков.
— Слушай, брат Джобир! — сдерживаясь, вежливо попросил один из них.— На этот раз ты уж прости его грех, он больше не будет.
— Прости его! — поддержал другой.— Ну чего там скандалить: его дети голодные. Ну, чего тебе стоит?
Поддержали говорящих и другие жнецы. Но Джобир остался непреклонен.
Подошел Восэ, жавший свою пшеницу дальше других. Его загорелое лицо, покрытое капельками пота, было мрачным.
— Развяжи ему руки! — спокойно сказал он сборщику, показывая на палимого солнцем связанного Назима.
— Не развяжу! — угрожающе буркнул Джобир.— Он, негодяй, сорвал печать!
— Развяжи! — медленно, с металлом в голосе, повторил Восэ.
— Ты не вмешивайся, Восэ! — произнес Джобир. Или ты забыл о прошлогоднем взыске? Может быть, напомнить тебе?
В тоне Джобира звучала насмешка. Глаза его выражали презрительность и угрозу.
Восэ решительно подошел к Назиму и стал развязывать ремень от лошадиного оголовья, которым были крепко стянуты руки Назима. Джобир, пойдя за Восэ, схватил его за руку:
— Восэ! Не зли меня!
— Отойди! — произнес Восэ.
— Не выводи меня из себя, говорю!
— Милость бога на мне! — едва слышно прошептал Восэ, желавший сдержать свой гнев, но Джобир, вызывающе глядя в глаза Восэ, еще крепче сжал его руку. Назим вдруг с силой пнул Джобира ногой. Выпустив руку Восэ, Джобир схватился за свою плеть, в ярости размахнулся, чтобы во всю силу нанести удар по голове Назима, но Восэ успел сжать руку Джобира так, что он выпустил плеть.
Окружающие молча смотрели на вспыхнувшую драку. Сцепившиеся свалились на солому, их халаты превратились в клочья. Восэ выбил Джобиру зуб, и у того изо рта потекла кровь. Окровавлен оказался и нос Восэ... Теперь жнецы попытались растащить дерущихся, но те, будто объятые бешенством, вертелись так, что к ним нельзя было подступиться. Когда же развязали руки Назима, то и он бросился на сборщика. А на него в свою очередь наскочили, подмяв под себя, подручные сборщика...
Если б в эти минуты со стороны селения не приблизилась группа всадников, то неизвестно, чем кончилась бы свалка. Подскакав к току, всадники растащили дерущихся. Всадниками оказались амлякдар Абдукаюм, приближенные нового правителя бекства Мирзо Акрама и шесть сопровождавших их солдат, еще некий бай, Алайкбахш из Бальджуана, и староста селения. Вслед за ними на ослах приехали священнослужители ближайшей мечети, чтобы получить причитающуюся им долю зернового сбора, и сельские ремесленники: кузнец, медник, плотник, починщик посуды...
Сборщик передал амлякдару происшедшее, объявив зачинщиками драки Восэ и Назима.
— Итак, ты опять проявил непокорность? —»обратился к Восэ амлякдар.— В прошлом году избил моего сборщика, но я тебя тогда пожалел ради памяти твоего отца, уважаемого человека. Но будет несправедливо, если теперь я не накажу тебя за твое безобразное поведение!
По знаку амлякдара Восэ был схвачен солдатами, привязан к тому же столбу, к которому привязывали Назима.
Абдукаюм заявил, что, как только он разберется с делом Назима, Восэ будет отведен в Ховалинг, а оттуда в Бальджуан, к почтеннейшему правителю бекства Мирзо Акраму. Как ни шумели крестьяне, крича, что Восэ неповинен, проку от их шума и криков не получилось.
Что касается Назима и якобы расхищенного им урожая, то приговор по только что возникшему делу был отложен: амлякдар прежде всего был заинтересован во взыскании с него налога. Крестьяне примолкли: каждому хотелось поскорее узнать о размере налога в нынешнем году.
О поземельном налоге этого года ходили разные слухи. Одни говорили, что при взыскивании к налогу этого года будет прибавлен тот, что не был взят за три предшествовавших голодных года. Другие утверждали, будто новый эмир велел бекам не облагать голодавших крестьян за те три года, милость эмира-де столь велика, что даже «несправедливый сбор» — «нохакона» — с нынешнего года отменен навсегда. Вопреки пословице: «Новый правитель — новая беда и новое притеснение», некоторые надеялись, что, исправляя бесчинства отца, молодой эмир «сделает хоть шаг по дороге справедливости».
Уповая на справедливость, в ожидании обнародования нового закона о податях и налогах, большинство крестьян не торопилось с обмолотом хлебов. Только подобные На- зиму бедняки-одиночки обмолотили и сложили в кучи свою пшеницу.
Поднявшись на стременах, не слезая с коня, амлякдар Абдукаюм объявил, что, по указанию эмира и правителя Бальджуана, поземельный налог будет взыскан не только за этот, но и за три предшествовавших года. И что этот налог и здесь, в Бальджуане, и в Гиссаре, и в Кулябе, и в других бекствах должен быть выплачен деньгами — из расчета по четырнадцать тенег за меру зерна. Такова, дескать, государственная цена пшеницы, пусть и не совпадающая с. рыночной...
Высказанное ленивым скрипучим голосом изъявление эмирской воли потрясло крестьян. Как говорят, «рассудок вылетел из головы, а из печени исторгся вопль!» У несчастного Назима сразу ослабли ноги, и он сел на землю. А привязанный к столбу Восэ закричал:
— Эй, народ, не соглашайся! Открой свои глаза! Они всех нас уморят голодом!
За этот дерзкий выкрик Восэ тут же получил от солдат несколько безжалостных ударов плетьми. Затем солдаты набросились и на зашумевших крестьян, часть из них разогнали, других «успокоили» ударами плетей и ружейных прикладов.
Амлякдар распорядился разделить урожай Назима. Подручные Абдукаюма отделили от кучи зерна долю сборщику, долю мулле, сельскому плотнику и кузнецу... Все эти доли были тут же ссыпаны в услужливо подставленные мешки... Остаток зерна определен на глазок меньшим по весу, чем его было на самом деле, и Назиму приказали в ту же минуту продать этот остаток скупщику зерна, ростовщику Алайкбахшу, по четырнадцать монет за каждую меру. Деньги от скупщика получил амлякдар и зачел их в погашение долга Назима. Денег для погашения всего долга, конечно, не хватило: Назим остался должен казне правителя сто семьдесят тенег... Когда охвативший руками голову Назим остался один, от его пшеницы на току не оказалось и зернышка...
...В ховалингской тюрьме на ноги Восэ были надеты колодки. Эта тюрьма — сырой и темный подвал — находилась под амбаром с зерном, внутри крепости, где жил
амлякдар.
Арестанты обычно не оставались здесь больше двух- трех суток, Восэ тоже предстояло быть переведенным в Бальджуан. А что уж там, в центре бекства, будет сделано с ним высоким правителем, никому здесь, в Ховалинге, не могло быть известно. Сгноит ли в своей тюрьме или отправит в Гиссар, где по приказу кушбеги виновный будет казнен,— кто знает? На все воля правителя! Если уж захочет проявить милосердие, то заставит избить арестанта палками или кожаной плетью и затем отпустит...
Так Восэ опять попал в руки Мирзо Акрама — ныне правителя Бальджуана. «Цить моей жизни и смерти — в горсти его желания! — размышлял в горести своей Восэ.— Не забыл он, конечно, скандала в Каршах, считает, наверное, что я черню его имя среди людей. Не удивительно будет, если он решит меня уничтожить».
Утром, на второй день, по приказу Абдукаюма, два солдата — один с ружьем, другой с саблей — погнали Восэ в Бальджуан. Первый ехал верхом впереди шагающего кого жеребца, но тут же был сброшен им, в гневе резко вскинувшим задние ноги.
После этого юноши вперед вышел какой-то хромой мужчина.
— Ты? С хромой ногой? — насмешливо сказал солдат.— Ну что же, попробуй!
Хромец оказался ловким и сильным, легко сел верхом, но жеребец, закрутившись волчком через минуту сбросил и его. Толпа галдела, шумела...
— Эй, вы! Кто еще есть? — прокричал на всю площадь солдат.
Бек негромко что-то сказал ему, и тогда солдат возглас сил еще:
— Всякий, кто усмирит этого дьявола, получит не только одежду, а еще и полсотни монет!
Судя по всему, под воздействием кумыса даже скупец может оказаться щедрым.
Так подумал Восэ. И, словно почувствовав его взгляд, Мирзо Акрам, повернувшись к реке, заметил на прибрежном бугре своего бывшего коновода. Лицо бека выразило удивление: Восэ ли это или кто другой?.. Конвоиры, увидев, что правитель всматривается в них и их арестанта, смутились было, но тот, кто был с ружьем, спрыгнув со своей лошади, бегом поспешил к правителю:
— Слава достойному! Мы этого мужлана привели по приказу управителя Ховалинга. Он на току избил сборщика податей, скандалил с самим амлякдаром. Вот это письмо к вам, достойный, от амлякдара.
Солдат протянул Мирзо Акраму письмо, тот, не читая, отдал его своему прислужнику и сделал знак, чтобы конвоиры подвели к нему арестованного.
Представ перед стременем бека, Восэ отлично понял, что Мирзо Акрам узнал его и лишь притворился незнающим. Может быть, он не хотел показать перед приближенными, что знаком с этим оборванцем, мокрым с головы до ног, представшим перед ним со связанными руками. Он старался не встретиться взглядом с Восэ и тихо сказал своему прислужнику:
— Если он укротит коня, я прощу его.
Мирзо Акрам не спросил, не приказал спросить своего служителя, хочет ли и может Восэ укротить коня. Он помнил по Каршам наездническое искусство своего прежнего табунщика.
Служитель во всеуслышанье отчетливо произнес:
— Если ты сумеешь укротить этого жеребца, высокопочтенный правитель наш простит твой грех и ты будешь освобожден!
Восэ не заставил себя долго думать:
— Хорошо. Согласен.
Ему развязали руки. В толпе послышались возгласы восхищения. Люди превратились в глаза и уши, приковались взглядами к Восэ.
А тот, разминая плечи и руки, подошел к норовистому, готовому вновь взъяриться коню, прошептав про себя: «Бог мой, помоги, не осрами меня!» Стащил с ног свои мокрые сыромятные сапоги, встал на камень.
Когда гарнизонный солдат с устрашающим видом приблизился, ведя крепкой рукой коня, Восэ одним прыжком оказался на спине животного, испуганно прянувшего в сторону.
Жеребец в бешенстве пересек площадь с такими выкрутасами, что никакому человеку, казалось, немыслимо усидеть на нем. В остервенении жеребец крутился, лягаясь, прыгал с задних ног на передние, вставал на дыбы, вскидывал круп так, чтобы всадник перелетел через его голову. Выворачивая шею, он пытался укусить крепко охватившие его бока ноги всадника... Однако, почти распластавшись, Восэ намертво вцепился руками в гриву дикого животного, как клещами сжимал ногами его бока, не давая коню совладать с собой. Мгновениями, невольно отрывая от крупа свои ноги, Восэ, казалось, летел над конем, уже .покрывавшимся пеной, и наконец заставил его вновь промчаться напрямки через площадь, выскочить на каменистую дорогу и, стремглав прыгая через камни, постепенно покориться воле укротителя.
Зрители с восторгом вопили и кричали, как будто стремясь вновь раздразнить коня, но всем уже было ясно: этого человека коню не сбросить.
Жеребец, поняв, что всадник упрям, настойчив и безбоязнен, что никакие увертки не помогут, .возвращался на площадь ровной, спокойной рысью и под конец перешел в шаг. У него уже не было ни сил, ни желания мчать через камни наметом, карьером, галопом,— человек оказался сильнее его.
Восэ еще крепко держался за гриву, но повод держал свободным. Только теперь он приглядывался к той камедиетой тропе меж деревьями, по которой мчался от крепости, и удивлялся, как в бешеной скачке уцелели и он и конь и как далеко — версты за две — умчался.
Когда Восэ удалился из крепости и видна была лишь пыль, поднявшаяся из-под копыт коня, кто-то в толпе крикнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59