.. А оказалось: этот эмир — великий падишах Бухары — напоминал всего лишь полуживого муллу, дряхлого старика: щеки его ввалились, жиденькая бородка, сморщенное желтое лицо едва видны под огромной, украшенной жемчугом, пышной белой чалмой. На нем шелковый темноватый халат, который при сравнении с яркими, блестящими халатами придворных казался бедным. К поясу эмира подвешен меч, видимо отягощавший его непосильной тяжестью. Сидя на спокойном, пожалуй, даже ленивом караковом коне, эмир покачивался вперед и назад, будто захмелевший, глаза его полузакрыты.
«Что он, болен, что ли?» подумал разочарованный Восэ. Неужели этот тщедушный старик в самом деле и есть тот самый титан, «эмир Сейид Музаффар Бахадурхан» — величественный завоеватель, который покорил Шахрисябз и Китаб, ударами меча положил к своим ногам эмиров и шахов Гиссара, Куляба, Бальджуана, Матчи, Каратегина, Дарваза, Шугнана, легко завоевал их земли? Неужели он тот страшный, кровавый, всесильный, кто в Гиссаре одним шевеленьем своих усов приказал казнить четыреста уцелевших от уничтожения заключенных — и они были казнены в короткие часы между двумя молитвами?
Стоя в толпе, Восэ всматривался то в одного, то в другого всадника, торжественно следующих вслед за эмиром. В толпе называли их каждого по имени, по высоким их должностям и званиям... Вот и правитель Шахрисябза — «Остонакул-диванбеги-бий-додхо!..» Остонакул — рослый человек лет пятидесяти или шестидесяти — лицом походил на эмира. Но был более моложавым, крепким, словно налитым соками жизни,— смуглый, жидкобородый, он ехал с опущенной головой, положив руки на луку седла, перебирая нитку свисавших четок. Казалось, он и благовестив, и добр; его одежда не была роскошной, как у других, богатой, но скромной. Восэ взыскательно, неотрывно глядел на него, зажегшись вдруг возникшей надеждой: такой правитель должен быть человеком справедливым, милосердным...
Едва передовые всадники-распорядители приблизились к широко распахнутым стражей воротам, как рев длиннотрубных медноблещущих карнаев и гром барабанов заглушил все иные звуки оглушающей, казалось раз- рушающей самые небеса музыкой... Под эту резкую музыку эмир и его свита въехали в крепость и скрылись в ней. Толпа зрителей стала спешно расходиться, площадь постепенно опустела... В такой день, конечно, вручить жалобы оказалось некому, заявление Восэ осталось опять в складках его чалмы...
На третий день сборщик жалоб и прошений оказался наконец на своем месте у крепостных ворот. Маленький человек, балагур и весельчак, он, еще ни о чем не спрашивая Восэ, сказал:
— Ну-ка, давай вытаскивай за услугу, деревенщина! Якшаться с правителем дело не шуточное. Что у тебя там? Прошение? Жалоба?.. Что бы там ни было, а без денег удачи тебе не будет. Дашь — и тебе бог даст, нужда твоя решится, горе устранится, узлы на сердце развяжутся!.. Так, так, давай еще, мало...
Веселым, назойливым попрошайничеством сборщик вытянул из Восэ пять сребреников. Восэ, однако, не огорчился — он был рад, что его прошение дойдет до правителя в этот же день.
День этот оказался для Восэ благоприятным: во всякой случае, на рынке поденщиков «нужда его разрешилась»: некто, с широким лицом и примятым носом, нанял Восэ и еще одного работника класть из глиносоломейных кирпичей ограду вокруг своего загородного земельного участка, на котором он решил разбить плодовый сад.
Возведение ограды заняло две недели. Начиная со второй недели Восэ каждодневно приходил к крепости, но сборщика прошений ему удалось увидеть лишь раз. Тот сказал: «Чего ты, нетерпеливый, торопишься? Дел правителя наспех не делаются. Жди!»
Однажды Восэ, меся глину и выкладывая ограду с рассвета до заката солнца, так устал, что решил вместе со своим напарником отдохнуть в чайной на ближайшем уличном перекрестке. Сидели, потягивали чай. В группе проезжавших верхом на конях знатных богатеев и их вооруженных слуг Восэ нежданно-негаданно увидел правителя Шахрисябза Остонакула. «Сам бог мне его послал!» — подумал Восэ, отставил чашку с чаем, поднялся.
Все посетители чайной повскакивали с мест и вместе с ними базарный люд, оказавшийся на улице, приложив руки к груди, отвешивая поклоны, приветствовали одного
из сильнейших сановников эмира. Жителям было известно, что любому не выказавшему ему достаточной почтительности крепко досталось бы от его телохранителей — тех, кто сейчас с ружьями, палками и саблями проезжал мимо. Кто посмел бы, выделясь из толпы, сделать лишний шаг вперед?.. Но Восэ. вдруг появился на дороге перед правителем. Слуги тут же набросились на него, но он не отступал, отталкивая их, крича: «Меня притесняют! У меня есть прошение к высокому правителю!..»
Остонакул кивком дал знак вцепившимся в Восэ слугам отпустить его,—ведь каждый правитель старается показать себя в глазах народа добросердечным, справедливым, заботящимся о своих подданных.
— Скажи, что нужно тебе? — степенно, низким голосом спросил он Восэ.
— Я из Бальджуана, досточтимейший! Я пахарь, маслобойщик,— глядя прямо в глаза правителю, быстро и отчетливо заговорил Восэ.— Брат мой, Назир, приезжал в Шахрисябз в поисках поденной работы. Там его оклеветали: дескать, убил человека! Бросили в тюрьму. Узнав, что вы находитесь в Картах, я прибыл сюда, попросил написать мне прошение. Передал его в руки сборщика жалоб, но прошло больше двух недель, а ответа на мое прошение нет. Брат мой — человек чистой веры, богобоязненный, не убийца. Окажите справедливость, великородный...
Остонакул жестом прервал речь Восэ, вымолвил:
— Прошение твое видел. Написал на нем, что надо, отправил властям Шахрисябза. Судья, городской раис и миршаб снова проверят дело. Если твой брат к тому убийству действительно не причастен, его освободят.
Кто-то в толпе, похожий на муллу, стараясь обратить на себя внимание Восэ, объяснял жестами, что следует низко поклониться правителю, поблагодарить его. Восэ, и в самом деле растерявшись, стоял, ухватившись за свой поясной платок. Тут он в торопливости неуклюже поклонился и, положив обе руки на живот, произнес на своем горном наречии: «Благодарю... Благодарю!»
Остонакул тронул своего коня. Восэ спохватился:
— Досточтимый! Я хочу видеть своего брата! Если приду в Шахрисябз, мне покажут его?
Правитель кивнул утвердительно, но ответил не слишком определенно:
— Окажется твой брат невиновным, освободят его, тогда ты его и увидишь, конечно!
И двинулся дальше со своими слугами.
В глазах собравшихся здесь людей Восэ поступил геройски, все выражали ему свой восторг. Слыханное ли дело, бесстрашно остановить на улице самого правителя, задать ему вопросы!
— Молодец!.. Пусть память о тебе будет доброх! горец!.. Ты, оказывается, хоть и деревенщина, а человек смелый!
Закончив кладку ограды, получив от нанимателя пятьдесят монет, Восэ отправился в Шахрисябз.
В этот город он пришел вечером. Широкой улицей миновав расположенное на возвышенности кладбище, за ним несколько мечетей и медресе, Восэ уже в сгустившихся сумерках приблизился к главной мечети Чорсу, увенчанной большим куполом. Еще издали он услышал доносившуюся оттуда вечернюю молитву. После нее где- то вдруг зазвучал барабанный бой. Граждане, находившиеся возле мечети, поспешили в ту сторону, откуда доносился напряженный и призывный барабанный бой. Туда же помчалась уличная детвора. Из любопытства и Восэ повернул туда, вышел на площадь перед арком — старинной, такой же, как и во всех больших городах, крепостью. Полыхающее на площади пламя большого костра освещало арк. Трое или четверо мужчин подбрасывали в костер хворост. Левее арка тянулось приземистое длинное здание оружейного склада, на его плоской крыше двое одетых в красные халаты и красные чалмы мужчин упорно и методично били в большой барабан... Восэ узнал, что вот-вот придет миршаб, чтобы назначить и поставить здесь ночной караул. Церемонию назначения ночного караула Восэ уже наблюдал в Гиссаре, Гузаре и в Каршах. И ему пришло в голову: «Едва появится миршаб, спрошу у него о Назире».
Барабанный бой привлекал к костру все больше одетых в широкие шаровары людей — пеших и конных, вооруженных палицами, секирами, мечами, а всего больше длинными копьями. Все это были люди миршаба — ночные стражи, каждому из которых предстояло до утра принять власть над тем или иным кварталом раскинутого в широкой межгорной долине города. Плоские крыши домов вокруг предкрепостной площади заполнили маль-
чинши, девчонки и женщины в паранджах — с закрытыми сеткой из конского волоса лицами,— смена караула воспринималась в городах эмирата как ежевечернее развлекательное представление. У освещенных керосиновыми фонарями и мерцающими свечами лавок и чайных базара, полукружием охватившего эту площадь, появились, глазея на зрелище, их владельцы и поздние посетители. Пламя костра поднималось все выше, и сторожа отгоняли от огня галдящую детвору...
Вот на конях, в сопровождении своих слуг, на площадь въехали миршаб и раис, оба в поблескивающих золотым шитьем адрасных халатах. Караульные сразу разбились на группы, выстроились в ряд с трех сторон вокруг костра. Из каждой группы вышел вперед барабанщик,— их всех оказалось человек пятнадцать. Большие барабаны на крыше оружейного склада замолкли, а мелкая дробь пятнадцати барабанов рассыпалась трелью, слышимой далеко окрест...
В это позднее время площадь города, обрамленная высокими куполами, порталами и минаретами мечетей, стенами крепости, стрельчатыми сводами и нишами медресе, рядами бесчисленных плоских крыш, заполненных женщинами и детьми, освещенная гигантскими огненными языками полыхающего костра, и огни, огни, и переливчатая дробь исполняющих нескончаемый военный марш барабанов, и бронзовые лица очарованных захватывающим зрелищем людей — все вместе было фантастически впечатляющим... Забыв об усталости от долгого пути и о голоде, Восэ отнесся к увиденному с большим интересом.
В этом возбужденном настроении ему представилось нетрудным преградить путь раису и миршабу, возвращавшимся с площади. К тому же Восэ помнил, что подобный поступок в Каршах, где он осмелился задержать самого Остонакула, увенчался успехом.
— Господа! — громко обратился к ним Восэ на повороте улицы.— Хочу вам сказать, выслушайте! — А чтобы сильнее воздействовать на воображение двух приостановившихся всадников, крикнул им: — Если сейчас не скажу, то потом будет поздно!
После такого заявления, разумеется, даже гордый чиновник вынужден остановиться и выслушать: кто знает, может быть, дерзкий человек, осмелившийся преградить
пм путь, действительно сообщит что-то важное и неотложное?
Оба, натянув удила своих коней, уставились на смельчака — судя по выговору, несомненно горца.
— В |чем дело? — насупил брови раис.
— Я пришел из Каршей,— сказал Восэ,— там я видел правителя, обращался к нему, он меня направил к вам. Вы обвинили моего брата Назира из Бальджуана, поверили клевете, бросили его в тюрьму. Правитель сказал мне: «Ступай в Шахрисябз, там тебе покажут твоего брата, повидай его!»
— Ты брат Назира? — спросил длиннобородый миршаб, чуть подавшись на лошади в сторону Восэ, словно обрадовавшись этой встрече.
— Да, почтенный. Я его брат.
— Вот ты-то как раз мне и нужен! — неожиданно произнес миршаб и приказал слугам: — Берите его.
Двое слуг с палками набросились на Восэ. Растерявшийся и удивленный Восэ стал было сопротивляться: «В чем дело? По какой вине вы меня хватаете?» Но тут слуга ударил его своей красной палкой по плечу так, что Восэ скорчился от боли. С коня спрыгнул еще один прислужник, и они втроем завели за спину руки Восэ и крепко связали их.
— Отведите его в темницу! — приказал миршаб.— Скажите там, чтоб ему на ноги надели колодки. Пока не разыщется его брат — убийца, он не будет освобожден.
Задержанного ударами палок погнали вперед. Ему не дали вымолвить ни одного слова. Он понял только, что Назир не находится здесь в заключении. Может быть, его побратим сбежал?
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Назир — богатырь, землепашец, горец, знатный охотник. Назир — сын Хуш-Мухаммеда, житель селения Афарди Сари-Хосорского тумена Бальджуанского бекства Восточной Бухары... Назир — честный и добрый человек, побратим Восэ, ушедший в поисках заработка из родных гор в Шахрисябз, попавший в беду, брошенный тамошним миршабом в тюрьму и теперь куда-то исчезнувший, невольно ставший причиной несчастий, которые постигли Восэ, отправившегося в далекий путь на выручку своего друга. Но что знаем мы о том, как протекала жизнь Назира до того дня, когда в селении Дара-и-Мухтор пришел к Восэ его сын и со слезами рассказал о судьбе своего отца?
Пришло время поведать читателю о невзгодах, какие пришлось пережить Назиру до того, как решил он покинуть родное селение Афарди, где — до смерти жены — ничто не нарушало его спокойствия.
Но случилось так: умерла жена, хорошая, молодая, любимая Зарагуль. В печали своей Назир понял, что никакую другую женщину он уже никогда не полюбит... Однако прошло какое-то время, не захотелось Назиру жить в одиночестве, холостяком-вдовцом... И он взял себе в жены некую некрасивую, сорокапятилетнюю, рано поседевшую вдовушку, обещавшую ему быть заботливой и хорошей хозяйкой. Эта женщина, по имени Марзия, приходилась родственницей сари-хосорскому амлякдару, который дал ей согласие на брак с охотником, известным всему тумену. Назиру, кстати, показалось, что совсем не так уж плохо ему, простому земледельцу, породниться таким образом с амлякдаром, в руках которого сходятся нити судеб крестьян...
Если б только Назир мог предвидеть, какую совершает ошибку!
Марзия оказалась не только некрасивой, но и дурного нрава злой женщиной.
Сначала она прибирала к рукам и прятала половину того, что муж ее добывал в поте лица своего,— была ли это пища, одежда или предметы домашнего обихода. Все припрятанное она тайно переправляла замужним дочерям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59