..
Перед закатом солнца, в охватившем весь мир комарином гуденье, путники достигли Душанбе. Амлякдар Душанбе был одним из закадычных друзей Мирзо Акрама, а потому разомлевший от жары и усталости богатей нашел здесь отменное гостеприимство. Его приняли в небольшой крепости, высящейся у глинистого обрыва над левым берегом реки, которая сбегает с северных гор и где-то ниже впадает в скрытый камышовыми зарослями Кафирниган...
Восэ провел ночь вместе с конюхом амлякдара возле лошадей,— постелью ему служил брошенный на глинистую землю пук сена, подушкой — мешок, а одеялом — халат. На рассвете Восэ повел лошадей на водопой к реке.
Среди водоносов, наполнявших здесь свои бурдюки, он увидел случайного знакомого по имени Каримча, которого встретил однажды вместе со своим ховалингским другом Ашуром, год назад ушедшим из Ховалинга на запад в поисках заработка. Каримча рассказал, что Ашур, работающий теперь водоносом и живущий в соседнем селении Сари-Ассиё, вот уже несколько дней не приходит на реку и, говорят, болен. Каримча как раз сегодня собирался навестить Ашура.
Накануне, разговаривая в Янги-Базаре с Мирзо Акрамом о «поручителе» водоносе, Восэ имел в виду именно этого Ашура. Сказав Каримче, что хочет навестить земляка, Восэ попросил зайти за ним во двор крепости.
Напоив, искупав и вычистив лошадей, Восэ пригнал их в крепость, привязал под навесом, задал сена в ясли. Из дверей амлякдарева дома вышел Мирзо Акрам, оглядел лошадей с чувством удовлетворения,— бодрые, чистые, еще с ночи хорошо накормленные ячменем, они весело потаптывались на старательно подметенном, обрызганном водою дворе.
— Молодец! — сказал весьма довольный Мирзо Акрам.—Если ты так будешь ухаживать за лошадьми и доставишь их в хорошем виде в Бухару, то, бог поможет, я отблагодарю тебя за твои труды!
Сказав это, хозяин сунул было руку за пазуху, но, помедлив, осмотрелся — нет ли кого поблизости? В воротах показался какой-то мужчина в чалме, по виду похожий на муллу. То был писарь амлякдара. Мирзо Акрам окликнул его:
— Вы, грамотей! Подойдите сюда!
Тот приблизился. Вынув из-за пазухи висящий на кожаном ремешке старый красный кошель, Мирзо Акрам тщательно отсчитал деньги:
— Возьми, Восэ, получи свою плату за день. А вы, грамотей, будьте свидетелем, что я дал. этому конюху наличными семь с половиной тенег.
Писарь с насмешкой молвил:
— А зачем вам понадобилось мое свидетельство?
— Неудобно говорить, но ведь все может случиться! А вдруг в Бухаре, когда я буду окончательно рассчитываться с Восэ, он забудет, что получал от меня эти деньги? Конечно, полагаю, он человек набожный и не откажется, но...
— Ой-бо!.. Допустим, что он отказался. Но ведь в Бухаре меня не будет? Что же, вы в этом случае призовете меня из Душанбе?
Вызывать не стану, но все же лучше, если мы с самого начала исключим возможную неприятность.
После полудня пришел за Восэ Каримча, и оба отправились по улице, пролегающей между садами, в Сари-Ассиё. Пройдя версты две, вступили в узкие, между глиняными стенами, переулочки. Нашли нужный им сеновал, со стороны улицы в степе сеновала виднелось отверстие, через которое внутрь можно было ссыпать с арбы сено или солому. Восэ, заглянув в это отверстие, увидел в полумраке сеновала нечто завернутое в лохмотья и брошенное в угол. Это нечто чуть пошевелилось. Восэ увидел страшно худую человеческую руку, выдвинувшуюся из лохмотьев, услышал стон. Рука протянулась к лежащему рядом бурдюку, в каких по селениям разносят воду. Восэ понял: перед ним — Ашур. Вместе с Каримчой зашел во двор, завернул за угол глинобитного сеновала — такого низкого, что, войдя полусогнувшись выпрямиться в нем не мог. Присел возле стонавшего в полузабытьи Ашура, приложил ладонь ко лбу больного, ощутил сильный жар. Грустно глянул на загустевшую мучную похлебку в глиняной чашке у головы Ашура, нагнулся к его уху, тихо спросил:
— Ашур! Это я, Восэ! Ты узнаешь меня?
Больной очнулся не сразу. Преодолевая полумрак сеновала, Восэ вглядывался в истощенное, пожелтевшее лицо, в темные орбиты полуоткрывшихся глубоко запавших глаз, в испачканную глиной, не черную, как прежде, а грязно-серую бороду друга. Снова назвал себя, услышав слабое бормотанье, в котором едва различил слова:
— Узнаю... Брат Восэ...
Больной с трудом дышал.
— Что с тобой, брат? Когда ты слег?
— Не знаю... может быть... неделя уже..,
— Кто-нибудь навещает тебя?
— Дети... хозяина дома... иногда...
Жалкое состояние земляка, страдающего на чужбине, так расстроило Восэ, что у него на глаза навернулись слезы... Какой-то худой бородатый крестьянин, с серпом и зажатой под мышкой веревкой, заглянул в дверь. Каримча шепнул Восэ:
— Это владелец сеновала, зовут Гадо.
Тот спросил:
— Ты кто?
— Я земляк Ашура,— ответил Восэ.
— Так? Значит, пришел проведать земляка своего?
— Да, хорошо, что я узнал об этом, а не то несчастный мог бы умереть от благодати твоего ухода!
Гадо сел у порога, печально сказал:
— Кто бы ты ни был, брат, не упрекай меня. Я, обремененный семьей бедняк, живу в нужде. Сказать правду, я за больным ухаживать не могу. Если дома сварят похлебку или сготовит жена какую-нибудь затируху — ну, принесут тогда дети этому бедняге чашку или полчашки. Но бывает, и самим нечего съесть. Этот горемыка, коли суждено ему, поправится, а если не суждено... что ж, значит такая у него судьба.
Каримча заметил:
— Неужели в селении не нашлось лекаря, чтоб позвать его?
— Есть один... Так ведь заплатить надо. Нечем мне...
— Не мусульманин, Сказывается, ты, мужчина! — гневно бросил Каримча.— Ты что, умер бы, что ли, если бы занял денег у соседа, купил кусок мяса, сварил крепкого супа, накормил бедолагу, а? Поправится, люди скажут: ты доброе дело сделал!
— Э-э, друг! — вздохнул Гадо.— Это легко сказать: занять денег! Соседи мои — в такой же нужде, как я.
Считая дальнейший разговор с Гадо бесполезным, Восэ сказал:
— Ну, поговорили... Иди теперь по своим делам.
— Но ведь вы гости, я скажу, чтобы принесли чайник чаю...
— Не надо...
— Ты, оказывается, такой гостеприимный! — снова вскипел Каримча.— Может быть, Ашуру следует благодарить тебя?
Гадо, не пытаясь оправдываться, понурившись ушел. Больной попросил воды. Каримча сходил за ней в дом Гадо, приподнял голову Ашура, поднес ко рту чашку. Больной с трудом сделал два глотка. Восэ сидел в задумчивости. Каримча повернулся к нему:
— Знаешь что, брат Восэ? Давай сейчас отнесем его
к каналу Хазара, окунем один раз в студеную горную воду. Потом завернем поплотнее в халат, чтоб согрелся, и уложим здесь. Бог свят, жар у него сразу спадет, ты увидишь: завтра Ашур будет здоров! Я всякий раз, когда у меня бывает жар, делаю, так. Раз или два в год мы все, водоносы, обязательно простужаемся оттого, что таскаем на спине мокрый бурдюк,— и зимой это бывает, и летом. Придем тогда на реку, окунаемся в холодную воду; если замерзла — ломаем лед, спускаемся в прорубь. Выйдешь из проруби, завернешься в халат, ляжешь где-нибудь в укрытом от ветра углу, где теплее... Конечно, если найдешь горячего супа или мучной похлебки, еще лучше, но если нет, то хоть чайник горячего чая выпьешь перед тем, как уснуть... И' все!.. Нам болеть некогда, утром опять идти по воду!
Да, Восэ этот способ лечения знал. В горах тоже поступали так,— умирали или выздоравливали, суждение было одно: воля бога! Но Восэ понимал: состояние Ашура сейчас было столь тяжелым,— малярия или, может быть, воспаление легких? — рисковать нельзя.
— Не пойдет так! — сказал Восэ.—Он ослаб, не выдержит... Вот что... Ты побудь здесь, я быстро вернусь.
Восэ торопливо вышел. На улице у какого-то мальчика спросил: где тут мясная лавка? Тот ответил: «Это у головной мельницы», повел его к мельнице, давшей название и самому селению Сари-Ассиё. По соседству с мельником жил мясник, торговавший свежей бараниной. Восэ купил у него фунт мяса, завернул в платок, вернулся на сеновал к Гадо:
— Возьми это, пройди на внутренний двор,—сказал Восэ Каримче,— скажи женщинам, чтобы быстренько сварили большую чашу наваристого супа. Пусть луком его заправят, пусть, если есть у них, кинут и моркови и репы и крепко наперчат суп.
Через час, приподняв больного, прислонив его к себе, Восэ черпал деревянной ложкой горячий суп и осторожно вливал его в рот Ашура. Больной нашел в себе силы разжевать несколько кусочков мяса, поесть моркови и репы. Затем, уложив земляка на козью шкуру, Восэ накрыл его толстым ватным одеялом, вынесенным Гадо из своего дома.
День уже был на исходе, солнце клонилось к закату. Восэ пора было возвращаться к лошадям — кормить и
поить их. Он попросил было Каримчу провести еще хоть часок с больным, но и тот не мог больше задерживаться: хозяева нескольких домов в Душанбе к вечеру ждали обещанной им воды. Тогда Восэ вызвал к стене внутреннего двора жену Гадо, через стену заговорил с нею:
— Хороший суп ты сварила, сестра, спасибо тебе. Вижу, ты душою добра, отнесись же и дальше к этому парню на чужбине по-матерински; проследи, чтобы не поднялся раньше времени и чтобы не раскрылся на сквозняке. Пусть он как следует пропотеет,— бог даст, ему станет легче.
Женщина согласилась. Понадеявшись на нее, Восэ и его товарищ ушли в Душанбе.
Вечером под навес во дворе крепости амлякдара его работник принес две больших чашки лапшевника и две лепешки. Восэ и хозяйский конюх Остона, поев, расположились тут же, в углу, спать на покрытом кошмой сене. Под мерный хруст пережевываемого лошадьми сена Остона быстро заснул, захрапел... В нос Восэ бил острый запах навоза, издали там и здесь слышался лай собак. Все эти звуки и запахи были привычны Восэ. Ничто, казалось, не нарушало глубокой тишины ночи. Но Восэ не спалось, он то уносился мыслями в Дара-и-Мухтор, к жене и детям, то к невиданному им еще Шахрисябзу и томящемуся в заключении Назиру, то к сеновалу с больным Ашуром... Больше всего беспокоился он о Назире, потому что не раз слыхивал об ужасах застенков эмира и правителей бекств. Удастся ли повидать того беднягу, поговорить с ним? Найдется ли способ освободить его?.. Да, конечно, надо бы скорее добраться до Шахрисябза, да вот ведь нынешний хозяин Восэ, этот ленивый богач Мирзо Акрам, не торопится: что ни остановка, что ни привал, то — на день, а где и на два. Говорит, и дальше будет ехать не торопясь!.. А может быть, Восэ сделал ошибку, нанявшись к этому скупцу в табунщики?.. Но, с другой стороны, полсотни, а может быть, и больше тенег, которые Восэ получит за свою работу, как еще пригодятся чужом краю!..
Встав на рассвете, Восэ занялся лошадьми. .Вывел весь свой табун и трех лошадей душанбинского управителя на середину двора, привязал всех к кольям, сам принялся за очистку стойла. Остона проснулся, и они
погнали лошадей к реке — напоить и тщательно вымыть.
Едва спустились к реке, как из душанбинской мечети послышался призыв муэдзина. Восэ хоть и был человеком верующим, но обычно с равнодушием относился к ежедневным пятикратным молитвам — то совершал их с опозданием, а то, занятый работой, пропускал вовсе. В это утро, услышав голос муэдзина, он, к удивлению товарища, попросив его напоить лошадей, сам проявил себя ревностным мусульманином: сразу же совершил речной водой омовение, разостлал на прибрежном песке поясной платок, стал истово молиться. В смирении опустив голову, он долго, шепотом/ молил бога дать исцеление страдающему на чужбине бедному человеку Ашуру. Не слыша слов молитвы Восэ и не понимая причины столь необычного усердия, Остона, заросший бородой чуть не до единственного своего глаза (другой глаз был им потерян еще сызмальства), наблюдал за товарищем с нескрываемым удивлением. Ему показалось, что молитва Восэ слишком уж затянулась, и он, не вытерпев, с усмешкой воскликнул:
— Эй, почтенный богозаконник! Пока ты молишься, твои лошади разбегутся. Встань, верни их! И кто это предписал так усердствовать конюху и табунщику?
Хотя Восэ и рассердился на Остону за то, что тот помешал его молитве, но его рассмешили слова «почтенный богозаконник». Убрав платок, заменявший молитвенный коврик, он подпоясался и вприпрыжку догнал лошадей и вернул к воде. Затем, веселый, подошел к Остоне. Тот с издевкой продолжал:
— Всякий раз, когда будешь молиться, помолись и за меня, приятель. Для себя ты что угодно проси у бога, это,дело твое, но для меня проси жену... толстушку... чтобы порыхлее была, пообъемистей! Ничего, если это будет вдова!
— У тебя что, нет жены?
— Откуда у таких, как я, жена! Сорок пять лет прожил на свете, а не видел женского лица. Впрочем, ошибаюсь: лицо-то я видел, но... женитьба, приятель, денег требует... Я двенадцать лет ухаживаю за лошадьми амлякдара, а халат не обновил ни разу. Чтоб сгорели дома этих прижимистых хозяев, жить у всех у них — ад!
До самых ворот крепости Остона честил своего хозяина, изливал свои невзгоды. Загнав лошадей на крепостной двор, Восэ попросил конюха задать корм всем лошадям,, а сам поспешил в Сары-Ассиё: ему хотелось узнать о состоянии Ашура до того, как Мирзо Акрам поднимется к завтраку. Помог ли вчера суп больному?
Подойдя к дому Гадо, он прильнул к отверстию в стене сеновала:
— Ашур, ты здесь?
Голос Ашура прозвучал тихо, как замогильный:
— Здесь я, брат Восэ. Заходи.
И все-таки Восэ нашел Ашура гораздо более бодрым, чем накануне,— ему полегчало. Восэ слабо пожал холодную и бессильную руку водоноса, приложил ладонь к его лбу. Лоб был холодным.
— А жар у тебя спал, Ашур! — радостно заметил Восэ.
— Я уснул, сколько спал — не знаю, проснулся — все белье прилипло к телу. Видно, я хорошо пропотел.
Повеселив земляка простецкими шутками, Восэ пожелал ему скорейшего выздоровления и поспешил в крепость. Он шел легко и быстро: казалось, не другого человека, а его самого миновало несчастье...
Перед сном Мирзо Акрам объявил, что утром караван отправится в путь, и потому Восэ, едва взошло солнце, занялся сборами.
После завтрака, когда все было готово и Восэ, стоя возле своего коня, повязывал чалму, в воротах крепости появился Каримча:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59