»
Восэ согласился. Тугай уехал.
Еще одно предложение сделал Назир, какое никому другому не пришло на ум. Он собрал вокруг костра народ, вынул из мешка новый белый чекмень, кушак и меч, вскочил на большой камень и обратился к восставшим:
— Мусульмане! Бедняки! Раз мы восстали, нам нужен предводитель, военачальник, повелевающий походом. Наш предводитель — Восэ! Что вы на это скажете?
Люди единодушно, с криком, шумом поддержали Назира, одобрили сделанное им предложение.
— Аминь! — провел руками по лицу Назир, и все последовали его примеру.— Правителя Мирзо Акрама больше не признаем, лишаем его чина и власти. Отныне наш правитель, которому безоговорочно подчиняемся все мы,— Восэ!
Под веселый и одобрительный шум собравшихся Назир надел на Восэ чекмень, опоясал его кушаком, подвесил к кушаку меч.
«Правитель? — посмеялся Восэ. — Прости меня бог! Правитель — маслодел, бедный крестьянин, собиратель валежника!.. Ну и дела творит этот Назир!»
Поступок Назира удивил его названого брата, зато следующая задумка Назира обрадовала Восэ. Они сидели в доме одного из жителей подгорного селения Сурх-Сакау, в гостином домике, и болтали о том о сем.
— Твоя семья — жена, дети — в Карамушаке? А как они поживают?
— Даже не знаю. Времени и случая проведать не было.
— Соскучился?
Ничего, брат, не поделаешь.
— Хорошая женщина Аноргуль. Умница, скромная, приветливая и ласковая. Благодари бога, замечательная жена тебе, брат, досталась. Ах, была б у меня жена, хоть немного похожая на Аноргуль. Помнишь, как вы вдвоем убежали из Дарваза, как она тебя выручила, спасла в Шахидоне?
— Если бы ты не помог, не поручился бы амлякдару и судье, плохо мне было бы!
— Ты должен быть благодарен Аноргуль. Она не побоялась ни отца, ни чиновников, ни солдат, держалась за тебя, пока не высвободила.
— Это вы оба спасли меня.
— А потом она оказалась такой женой, что все мы тебе завидуем. Я еще тогда по всему ее поведению понял, что она будет хорошей женой. Твое богатство дороже всякого золота. За такую жену, если случится, можно и жизнью пожертвовать... Послушай-ка, Восэ,— перебил свои похвалы Назир,— я вижу, ты очень соскучился по жене и детям. Давай вставай, садись на коня и скачи в Карамушак, повидайся с ними и возвращайся. Я останусь здесь за тебя.
Сердце Восэ затрепетало от радости. Но вправе ли он оставить отряд? Впрочем, на несколько часов, на :ночь, пока отряд стоит у подножия Сурх-Сакау! Обстановка благоприятствует, Назир храбр, умен и предусмотрителен.
— Давай, давай, не теряй времени, вставай! — торопил Назир.
Настаивать, торопить, однако, не требовалось,— Восэ вместе со своим братом Касымом, Ризо и четырьмя близкими повстанцами помчались в Карамушак.
Полтора «камня» неровной горной дороги до этого селения преодолели за два часа. Радости Аноргуль, Гулизор, Хасана и Даулята не было предела. Касым тоже был счастлив увидеться с молодой женой и ребенком. Хозяева дома — родственники Восэ: старик со старухой, их сын и сноха — все занялись приготовлением угощения, хлопотали возле котлов.
Восэ заметил, что его дочь Гулизор все время была какой-то беспокойной, растерянной. Тут только вспомнил, что в кругу приехавших сидит Ризо, о чувствах которого
к Гулизор он знал. После подвига, совершенного Ризо в битве у Мазар-и-Додарака, Восэ еще больше полюбил юношу.
Когда сидели на веранде вокруг скатерти с угощением, * Восэ вдруг велел Хасану позвать Ризо. Гулизор встала, вышла, спряталась за занавеской. Отец ничего ей не сказал, но когда Ризо, скромно и будто стыдясь, сел за угощение, он произнес очень серьезно, торжественно и громко, чтобы Гулизор за занавеской слышала:
—- Аноргуль! Я обручаю нашу дочь Гулизор и Ризо. Будьте вы все свидетелями. Если суждено мне вернуться с войны живым-здоровым и вместе с Ризо, возьму его в зятья. Если мне не суждено будет вернуться, то Гулизор выйдет за него замуж 'Сама. Аминь!
Аноргуль, хозяева дома и гости, услышав неожиданное решение Восэ, вслед за ним огладили, по обычаю, свои лица руками.
— Разломи хлеб,—сказал своему старому родственнику Восэ,— как велит при помолвке обычай.
Старик взял тонкую лепешку и разделил ее на четыре части.
Никто не был удивлен этой внезапной помолвкой: ведь Восэ приехал с места сражения, времени для медлительных обрядов у него не было.
Ризо, не в силах скрыть безудержную, охватившую его радость, сидел, низко опустив голову, покраснев, со стеснительной улыбкой. Из комнаты не доносилось ни звука: очевидно, Гулизор также была охвачена радостью и волнением; во всяком случае, отец и мать ее в этом не сомневались...
Невестка хозяина постелила себе, Гулизор и ее мало- .летним братьям в беседке на дворе, предоставив мужу спать вместе с мужчинами в гостином домике. Конечно, всю ночь Гулизор не могла заснуть и была уверена, что Ризо тоже — там, в полусотне шагов от нее,— не спит. Ризо и в самом деле не спал, расхаживал босиком по двору за стеной гостиного домика.
В середине ночи, когда тьма стала непроглядной, Гулизор, убедившись, чью все вокруг крепко спят, потихоньку встала и на цыпочках подошла к двери гостиного домика. Восэ спал чутко, услышав скрип двери, проснулся, приглядевшись, увидел на фоне звездного неба силуэт дочери, понял, что у нее свидание с Ризо. Он удивился: когда и как успели они сговориться? Решил не обращать внимания, натянул на себя одеяло, чтобы опять заснуть: «Пусть поговорят, пусть дадут слово верности друг другу, попрощаются: ведь они теперь жених и невеста!»
А Гулизор за дверью постояла, прислушиваясь, услышала шорох шагов, узнала Ризо. Они не сговаривались, их толкнуло друг к другу тайное желание сердец.
— Ризо, милый, это я, Гулизор...
Ризо схватил девушку в свои крепкие объятия,, и горячие поцелуи заменили им все слова, все звуки мира, все, все на свете. Они чувствовали только теплоту тел друг друга, задыхались от счастья... Их привел в себя кашель старика хозяина, нарушивший тишину ночи. Гулизор потихоньку высвободилась из объятий Ризо, слегка толкнула его, давая понять, что свидание надо закончить. Крепкое рукопожатие было их обещанием верности на всю жизнь...
В селении Сурх-Сакау Восэ поджидал его самаркандский знакомец мулла Сафар. Беспокоясь о Восэ, понимая, какая смертельная опасность угрожает ему в затеянном деле, Сафар приехал сюда, чтобы предостережениями и советами заставить друга свернуть с избранного страшного пути... Уговоры муллы Сафара не помогли, ничто не могло заставить Восэ изменить его решение. Теперь, когда восстание началось, Восэ все же чувствовал к этому человеку уважение и признательность. Он не мог забыть добро, оказанное бескорыстным и честным Сафаром ему и Назиру в те два месяца, какие они провели в самаркандской келье и какие связали всех троих крепкой дружбой. Она опиралась на общность мнения о господстве мангытских эмиров, на ненависть к правителям и чиновникам, ко всем мучителям народа.
Проснувшись на рассвете, Восэ долго раздумывал о начатом им великом и грозном деле. Вновь и вновь во всех подробностях вспоминал последний перед началом восстания разговор с муллою Сафаром в этом же гостином домике, в селении Сурх-Сакау, тогда, когда костер на вершине горы еще не горел, когда можно было решать: поднимать ли весь народ на восстание или отказаться от риска пойти на кровопролитие.
Сейчас Восэ мысленно повторил тогдашнюю беседу с муллою Сафаром:
«Восэ, ты знаешь, я ведь считаю тебя за своего брата,
очень люблю тебя. Ты один из тех редких людей, какие нравятся мне. Поэтому я очень беспокоюсь за дело, которым ты сейчас увлечен. Расскажи мне, что это ты делаешь, а?»
«Это—восстание, это — газават, дорогой учитель!»
«Газават бывает, когда воюют с неверными за веру и шариат. Ты, невежественный человек, не понимаешь этого. Эмирь1 и правители, хоть они тираны, а все ж мусульмане».
«Хуже неверных!»
«Не боишься, Восэ?»
«Чего?»
«Быть побежденным, захваченным, убитым?» ,
«Учитель, если вы приехали, чтобы меня пугать, уговорить отказаться от восстания, то лучше вам вернуться туда, откуда приехали. Война, газават, кровопролитие — дело мужей, муллам лучше не вмешиваться».
«Ты надо мной не подшучивай, Восэ! Ты и восстание это поднимаешь, видимо, в гневе и со зла?»
«Весь народ в гневе и зол».
«Подумай хорошенько, Восэ, смотри не стань причиной пролитой напрасно невинной крови бедняков!»
«Лучше нам, беднякам, пролить ее сразу в мужественной войне, чем позволять кровожадным мангытам высасывать ее постепенно».
«Ты надеешься победить могущественного эмира и е1го беков? На что ты надеешься?»
«Прежде всего на бога, затем на мужество и рвение бедняков».
«Это — несуразица, это пустая надежда. Послушай моего совета, Восэ! Сейчас еще не поздно. Отправь стариков к правителю, или к кушбеги гиссарскому, или даже в Бухару, к самому эмиру... Проси прощения, покайся; Пусть старики пояснят, в каком положении находятся подданные, пусть просят, умоляют снизить налоги. Если ты по своей воле отпустишь людей по домам, старики тоже поручатся за тебя перед эмиром и правителями бекств. Возможно, что и тебя помилуют, и народ избавится от грозящей всем опасности, спокойно займется своими делами. Говорят, что эмир Абдул Ахад не деспот, каким был его отец, а справедливый, добросовестный человек».
«Учитель, если бы это мне посоветовал кто-либо другой, я отрубил бы ему голову, как лазутчику. Но я знаю,
вы желаете мне добра, советуете от чистого сердца, поэтому я вам отвечу. Скажите, учитель, с каких это пор вы стали верить в человечность, справедливость эмира и его подручных? Кто в прошлом году называл их тиранами бесчестными, подлецами? Разве это были не вы? Как это они вдруг сразу стали теперь честными и справедливыми? Разве не эмир Абдул Ахад дал приказ собрать недоимки за три голодных года? Разве вы, учитель, не знаете об убийстве эмирского посланца Яхшибека, о гибели тысяцкого Саидкула и иных из его солдат? Неужели вы не понимаете, что дело зашло, уже слишком далеко? Какой может быть разговор о мире, когда между нами — пролитая кровь? Теперь дело между бедняками и правителями будет решено только мечом и палкой! Я хочу показать этим деспотам, этим двуногим кровожадным хищникам, что и мы, бедняки,— люди, что и у нас есть душа, честь, что если все мы объединимся и встанем против них, то можем как следует побить, выбить им зубы!..»
Да!.. Мулла Сафар опустил тогда голову, закрыл глаза, сидел и молчал.
Восэ вспомнил, с каким смешанным, странным чувством он созвал приятелей, чтобы, расставаясь, все они оказали мулле Сафару почет. Он проводил его тогда, под лучами полуденного солнца, в Сари-Хосор. При прощании мулла, сидя на осле, поднял руки и прочел молитву за Восэ, благословил его: «Дай бог тебе победить, достигнуть желаемого! Велик аллах! Аминь!..»
...Ночь на»возвышенности Тут-и-Кози повстанцы провели спокойно. Утром Восэ и его спутники вернулись туда из Сурх-Сакау. В шатре у радостно встретившего его Назира Восэ застал гонца, только что примчавшегося от На- зима из Ховалинга. Гонец привез доброе известие: Назим одолел стражников ховалингского амлякдара Абдукаюма, захватил его в плен. Собирает пшеницу и другие трофеи, чуть позднее приедет к Восэ со своим отрядом.
Добрая весть привела не только Восэ и его друзей, но и весь огромный лагерь повстанцев в веселое возбуждение. Да и как было не радоваться: дело успешно движется, пока что повстанцы ни в чем и нигде не потерпели неудач. Вера восставших в то, что сам святой Хызр поддерживает их предводителя, еще более укрепилась.
Из Бальджуана никто не приезжал, на дорогах и тропинках никакого движения заметно не было. Это немного беспокоило Восэ? и он решил послать в разведку своего человека, притом упрекнул себя: как он оказался столь беспечным, что до сих пор не сообразил сделать этого? Тут же отправил в Бальджуан своего односельчанина Кабира.
Восэ приказал Сайду Али начать готовить повстанцев к бою — учить рубке саблями и нападению с палками. Сайд Али разделил повстанцев на группы, назначил начальников и десятских, в каждой группе предложил проводить воинские упражнения.
Поздним утром прибыл со своим отрядом Назим из Ховалинга. Его люди вели за собой караван тяжело завьюченных ослов. Двадцать один высок состоял из захваченного добра, а на двадцать втором осле сидел, скорчившись, связанный Абдукаюм — ховалингский амлякдар. На нем был грязный халат, босые ноги этого грузного, жирного человека волочились по земле. Если бы не Восэ и Назим, то крестьяне, натерпевшиеся от Абдукаюма, тут же бы его растерзали.
— Восэ, пожалей меня! — заныл пленный амлякдар, едва вцепившиеся в него повстанцы под окриком Восэ отступили.— Если я и делал плохое в своей жизни, то сегодня получил наказание сполна. Да, как следует получил! Всю дорогу меня били, везли и били. Дай бог тебе благоденствия, Восэ, отпусти меня! Какую я глупость сделал, что стал амлякдаром! Если меня не казнишь, то, клянусь, никогда не приму на себя опять эту должность. Все, что у меня есть: и пшеница, и скот, и дом,— все, все твое.
— Побудешь пока здесь, поговорим с тобой потом,— с отвращением ответил Восэ, приказав Назиму не выпускать амлякдара из-под охраны... „
Назим привез с собой сундучок со всеми документами, хранившимися в присутственном доме амлякдара. Бегло пересмотрев содержимое сундучка, Восэ обнаружил среди стародавних бумаг документы, касающиеся налогов,— расписки крестьян, список должников, тетрадки с записями взысканий, наказаний, наложенных на жителей Ховалингского тумена, копии донесений, посланных правителю Бальджуана, краткие отчеты и тому подобное. Один из полуграмотных повстанцев с трудом прочитал вслух некоторые из этих бумаг. Затем, по приказанию Восэ, все бумаги были брошены в пламя тут же разложенного костра. Огонь разбушевался вовсю, словно вместе с крестьянами торжествовал их победу.
Пшеница, привезенная из Ховалинга, была немедленно отправлена на ближние и дальние мельницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59