Что знают ференги о нашем шариате? Вашему высочеству дано богом принимать самые мудрые решения. Но, по моему короткому разумению, если дать ответ, что обхана и клоповник — одни лишь пустые слова, что они—такие же помещения внутри цитадели, как и все другие дома мусульман, ничем от обычных домов не отличающиеся, то это, вероятно, будет лучшим ответом. К нему неплохо бы добавить лишь, что заключенные не испытывают никакого недостатка в пище и одежде.
Эмир продолжал покачивать головой, из чего явствовало, что и этот совет Остонакула ему нравится.
Речь зашла о снятии с постов и замене правителей областей и других виднейших чиновников. Абдул Ахад сказал, что хочет вместо своих братьев, сидящих правителями, назначить других людей, намерен так принять отставку премьер-министра Шо Мухаммеда, а его сына — главного государственного казначея Мухаммед Шарифа — послать правителем в одну из областей. На его нынешнюю должность назначить своего бывшего подчиненного — казначея Кермине Усманбека.
Мгновенно сообразив, что столь решительное обхождение эмира со своими родственниками, а также с влиятельными сановниками Шо Мухаммедом и Мухаммед Шарифом, чревато большими опасностями для самого Абдул Ахада и для тех, кого он ныне к себе приблизил, Остонакул забоспокоился. Один, два или несколько братьев эмира могут восстать, кое-кто из нынешних приближенных может, перекинувшись во вражеский лагерь, поднять смуту... А это постепенно привело бы к вооруженному вмешательству туркестанского генерал-губернатора. Тогда вместе со спокойствием в эмирате и планы самого Остонакула могут пойти на ветер. Судя по словам эмира, оба упомянутых сановника добиваются от него скорейшего смещения с должностей братьев, занимающих посты правителей провинций. Вероятней всего, потому, что эти старшие братья, хотя и заявили (кроме Мумина, правителя Гиссара) о своей покорности, в сердце своем считают несправедливым восшествие их младшего брата на престол отца. Цель кушбеги Шо Мухаммеда, конечно,— посадить поскорее своих сыновей и внуков на места этих уволенных правителей.
Дальновидный Остонакул, .тая свои интересы, помол
чал, а затем приступил к длинному дипломатическому рае суждению:
— То, что ваше высочество приказало,—самое мудрое и правильное решение. Но совет таков: в делах управления миром всякая поспешность может привести к непредусмотренным последствиям. Братьев с обиженным сердцем, конечно, нет совета долго держать у власти в крепостях, но их нужно увольнять постепенно, по одному. В настоящий момент лучше держать их сердца мягкими, даруя им внимание и ласку. Если старший брат его высочества, правитель Гиссара Мумин, до сих пор не сообщил о своей покорности, то и этим благословенный душевный покой вашего высочества не должен быть нарушен. Благое дело было бы послать в Гиссар одного из самых почитаемых всеми придворных с любезным письмом и с добрыми усладительными дарами. И чтобы в письме дорогому брату было сказано: «Покорным стань, а не то ищущий наших раздоров, как удобного предлога для умиротворения, царь нашлет на нашу страну своего генерал-губернатора, и тогда и я и ты лишимся высокого места и величия». Я уверен, что такое письмо с добавлением щедрых даров не может не произвести впечатления на перворожденного брата вашего. Потом можно будет потихоньку отстранить его от дел с мягкостью, изыскав какой-либо предлог — законный и не обидный. Сделать это, конечно, придется, ибо, пока Мумин будет правителем в крепости, душевный покой нашего общего благословенного повелителя и покровителя не станет полным! Из подобных соображений лучше, если сейчас ваше высочество не захочет трогать кушбеги Шо Мухаммеда и казначея Мухаммед Шарифа. Правда, нет полной уверенности в их совершенной преданности, покойный родитель им тоже не доверял, и причины тому вашему высочеству хорошо ведомы.
Сказав это, Остонакул многозначительно взглянул на эмира, и тот понял, что он имеет в виду: слишком уж упорными и, по-видимому, достоверными были слухи о секретном договоре главного государственного казначея с туркестанским генерал-губернатором.
— Шо Мухаммед и Мухаммед Шариф имеют богатство,— продолжал Остонакул,— имеют влияние, имеют много сторонников. Могут связаться с врагами вашего высочества, вызвать смуты и беспорядки. Совет такой: сперва потихоньку надо отделить от них их сторонников и приверженцев. Потом, когда дорогие братья вашего высочества отдохнут от своих постов, от власти, успокоятся, можно будет обратить взоры на министра двора и главного государственного казначея для того, чтобы найти им замену из числа рабов повелителя, верных трону душою и сердцем!
— И если тогда сделаем вас министром двора, вы согласитесь? — с улыбкой спросил эмир.
Остонакул прижал руки к груди, сделал полупоклон и сказал:
— Я горжусь лаской моего эмира к рабу своему... Но..., с разрешения высокого повелителя, его раб, этот бедняк, имеет один вопрос.
— Пожалуйста!
— Обратили ли внимание ваше высочество, повелитель мой, на казну, в каком состоянии казна государева?
— Не в очень хорошем,— откровенно сказал эмир.
— Налоги и подати этого года взысканы полностью?
— Нот. В нескольких провинциях взыскана только половина или немного больше половины. Особенно из провинций, где правителями мои дорогие братья, поступлений в казну очень мало, вот что удивительно! По-видимому, сыны моего отца большую часть взимаемого задерживают для самих себя и отговариваются перед столицей засухой, или низким урожаем, или саранчой, или падежом скота. Если спросите про горную часть — про Гиссар, Куляб, Бальджуан, Каратегии, Дарваз, то за три последних года оттуда или ничего не поступало, или поступало очень мало, и именно таковы, как я только что сказал, были отговорки правителей в их докладах... Ну, а почему вы задали этот вопрос?
— Сейчас доложу. Я уверен, что упущения во взыскании государственных налогов и податей — результат либо преступной бездеятельности чиновников эмирата, либо граничащих с изменою государству злоупотреблений. Засушливый ли будет год или обильный влагою, все полагающееся должно быть взыскано без недостач. Если те, кому доверено править провинциями и туменами, будут рачительными к службе, исполнительными, то недоимку с одного вида налога они всегда могут возместить при взыскании налога другого вида,— например, недостачу налога с поливных земель пополнить сбором с неполивных или
с торговли, со скота, с ремесла...
Теперь я отвечу на вопрос, соглашусь ли я стать премер-минцстром? Мой повелитель! Вы вольны поручать своему рабу любую службу, он, ничтожный, будет служить всей душой. Но если, по великой милости, у этого раба будет спрошено его мнение, то он ответил бы, что питает надежду получить под свое правление Гиссар... И что этот раб даст слово своему повелителю полностью взыскать со всех горных областей все налоги и подати с недоимками и сдать их в государственную казну.
На губах эмира появилась довольная улыбка, — И без этого слова и обещания,—сказал он,—мы считаем любой чин и любую доля, какие вы сами захотите, малым для вас знаком нашей признательности. Мы знаем вам цену!
. ...Через шесть месяцев после этого разговора Остонакул был осчастливлен чином кушбеги — первого сановника эмирата — и назначен правителем Гиссара, наместником эмира во всей Восточной Бухаре, вместо смещенного Мумина.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
...В ожидании лучших времен богач Мирзо Акрам преспокойно жил да поживал в своем селении. Деньги, полученные в Каршах от продажи лошадей, отдавал в рост окрестным земледельцам, торговцам, ремесленникам. Три процента на отданный в рост капитал сулили ростовщику немалый доход, беспокоиться было не о чем, а жизненный опыт говорил ему, что времена меняются и нужно только не прозевать тот благоприятный момент, который обязательно придет и которым надо умело воспользоваться, чтобы вновь обрести подходящий чин и крупную должность.
Теперь, когда эмир Музаффар умер, такой момент, по убеждений Мирзо Акрама, настал. Новый эмир Абдул Ахад, конечно, начнет переставлять чиновников по своему усмотрению, присматривать повсюду угодных ему людей, надо любым способом обратить на себя взор его милости.
В одну из ночей Мирзо-кори поделился этими тайными мыслями со своей старшей женой, вежливо и с достоинством попросил у нее совета.
Ибодат-пошо рассудила трезво: снискать милость сластолюбца эмира можно, только применив к делу подросшую Зеби.
— Неужели вы, в конце концов, не имеете власти распорядиться собственной дочерью? Прошлый раз вы напрасно испугались криков и воплей ее оглашенной матери. Куда пошла бы Рисолят искать помощи? Повизжала, по- вопила бы день-другой и замолчала бы. Что она может сообразить, что знает, кроме того, чем была занята всю свою жизнь: замесить тесто да вовремя вынуть из печки испеченную ею лепешку? Согласитесь, кори, место Рисолят у очага, а во все прочее нос ей совать нечего! Если эмиру угодно будет обратить свой взор на дочь этой женщины, то пусть она радуется. А вы, отец всей семьи, не уступайте женщине, мужчина должен держаться по- мужски!
— Вам, достойная Ибодат, я ведь действительно уступал во всех случаях нашей жизни!
— А вы, кажется, хотите меня сравнивать с Рисолят? — рассердилась старшая жена.-— Нечего сказать, удостоили! Я кто и кто она?! Слава богу, меня называют дочерью мударриса Камариддина, обучившей грамоте немало девочек. А ваша Рисолят кто? Какого она роду и племени?
— Да ведь вы сами, пошохон, сосватали мне ее! Не скажи вы «бери», разве взял бы я ее себе во вторые жены?
— Но нужна была мне кухарка и хлебопекарша! Вы хоть и привели ее в дом как жену, но я все же сумела поставить ее на место, сделав из нее служанку.
— Хорошо, хорошо, достойная! Что было, то прошло. Теперь нужно о деле думать! Наследник стал эмйром, меня он знает; если еще раз приду к нему с хорошим преподношением, может быть, опять окажусь в седле — на хорошей должности?.. Вы говорите: Зеби. Согласен. Но не получится ли так, что эта Рисолят, задрав подол на голову, побежит по улицам и осрамит меня на весь мир?
— Ну, если уж вы так боитесь ее, то под каким-нибудь предлогом отвезите свою дочь в Бухару, там мы без Рисолят обделаем свое. дело. Я в начале недели прежде вас выеду в Бухару, погощу в доме у своей сестры два-три дня. А вы как раз и подвезете девчонку. Хороший совет даю?
Мирзо Акрам, подумав, решил, что совет действительно хорош, и высказал одобрение своей супруге.
Когда Мирзо Акрам женился на пятнадцатилетней Рисолят, она была красивой девушкой. Теперь, через полтора десятка лет, мать Зеби ничуть не была похожа на прежнюю красавицу,— она выглядела пятидесятилетней старухой: лицо в морщинах, все тело стало дряблым, кожа висела, как говорят у нас, пустыми мешками. А ведь когда-то Мирзо Акрам любил Рисолят, ласкал ее, был добр к ней. Молодая женщина гордилась этой любовью и хорошим обращением с нею мужа... Но никогда не забудет старая Ибодат, как эта молодуха стала заноситься перед нею, словно пренебрегая ею, перестала замечать ее, унижала, перечила ей, всем своим отношением показывая Ибодат, что считает ее отставной женою, чуть ли не приживалкой в доме... Обида тех дней, скапливаясь в сердце Ибодат, превратилась в жестокую ненависть. Выговоры, колкие и полные яда упреки, мелкая, каждодневная, ежечасная месть стали оружием, каким Ибодат решила извести зазнавшуюся соперницу — сделать несчастной, превратить ее жизнь в проклятие... И теперь, давая мужу совет, Ибодат думала не о получении мужем чина и должности, а о полном удовлетворении иссушающей все ее существо жажды мести.
...Через два дня крытая полотном арба, скрипя двумя своими огромными колесами, увезла почтенную Ибодат в Бухару. Там приезжая остановилась в доме своей сестры.
Через четверо суток, как было известно в доме Мирзо Акрама, Ибодат предполагала выехать в обратный путь. Обычно Мирзо Акрам в таких случаях посылал за женой кого-либо из своих слуг. Но на сей раз он собирался поехать за женой в Бухару сам...
Этим утром он не так, как обычно, а очень хорошо, даже ласково разговаривал с Рисолят и с Зеби, пошучивал, улыбался. С ними вместе позавтракал в комнате Рисолят.
— Зеби, миленькая, я сегодня еду. Давай я свожу тебя в город, хочешь? — сказал он, поглаживая свою дочь по голове, по плечам.
Зеби с тех пор, как «узнала свой ум», не помнила, чтобы отец был так приветлив к ней, так добр. Восторженно глядя на отца, смеясь, радуясь, как могут радоваться лишь дети, она расшалилась, но отец все улыбался, и, счастливая, она подумала: «Все-таки какой он хороший, вот же как любит меня!»
А у Рисолят, охваченной чувством благодарности, даже слезы навернулись на глаза от радости. Сердце пело: «Неужели опять вернулось время моего счастья?» Женщина готова была поверить в благорасположение мужа к ней — и стоит ли гадать, почему? «Вот сейчас он смотрит на мое лицо с прежней любовью,— значит, любовь его никуда не ушла!»
— Хоть бы вы правда порадовали так нашу дочь, отец! — утерев рукавом слезы, вымолвила Рисолят. Ведь ей четырнадцать лет, а она до сих пор не видела города!.. Зеби, миленькая, встань, обними отца, поцелуй, скажи: да-да, повезите меня в крытой арбе в город, покажите мне нашу благословенную Бухару, краше которой нет в мире... Дайте мне погулять по ней!..
Девочка обняла своими нежными руками шею отца, поцеловала его в заросшее жесткими волосами лицо, была в своем счастье очаровательна, как весенний цветок.
— Да,— сказал Мирзо Акрам,— приготовь ее к отъезду.
Рисолят быстро согрела в медном кувшине воды, вымыла с кислым молоком голову Зеби, расчесала ее волосы, заплела их в тоненькие косички. Вынула из сундука и надела на девочку белое шелковое платье, зеленую бархатную жилетку, расшитую золотом плосковерхую тюбетейку. Набросила на голову, на плечи дочки новую девичью паранджу...
Мирзо Акрам велел запрячь в арбу доброго, спокойного копя и, когда арба была застлана коврами и пуховыми подушками, кряхтя вскарабкался на нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59