«Сбежал! Молодец!» То же самое подумали и некоторые приближенные Мирзо Акрама. И хотя правитель не верил, что Восэ вздумает бежать («Он знает, что освободится, чего же ему убегать?»), все же велел миршабу послать вдогонку Восэ конных стражников.
Они не проскакали и одной версты, как из-за холма показался неторопливо едущий им навстречу Восэ... Взмыленный, покоренный им жеребец, однообразно мотая головой, шел ровным шагом...
У подножья крепости толпа народа встретила Восэ дружными возгласами одобрения. С лица, по шее и по волосатой груди Восэ струился пот. Лицо его было серьезно. Ни на кого не обращая внимания, он подъехал к группе сидевших в седлах чиновников, спрыгнул на землю, вручил повод гарнизонному солдату.
Мирзо Акрам подал знак своему служителю, тот подошел к Восэ:
— Да благоволит к тебе бог! Ты в самом деле отважный человек, молодец! Достойный повелитель простил твой грех, ты теперь свободен!
Восэ должен был поблагодарить Мирзо Акрама, поклониться ему, но, ничего не сказав, он отошел в сторону, взял свои сыромятные сатюти, лежавшие на камне, всунул в них ноги и, выпрямившись, потуже стянул опояску.
Мирзо Акрам насупился, на его лбу собрались морщины.
Все молчали, ждали, что теперь будет. Ведь поведение Восэ оказалось вызывающе неблагодарным, неуважительным.
В действительности Восэ попросту не был в состоянии говорить, а когда наконец сообразил, что именно он должен сказать, то вернулся и остановился перед правителем:
— Почтенный! Теперь, коли я стал свободным, хочу вымолвить то, что думаю.
— Что же?
А то, правитель, что хотя вы и простили мне мою вину, но вам надо знать: я ни в чем не был виноват! Виноватым был амлякдар. Вы проверьте своих амлякдаров, ваших чиновников, правитель!
Люди, стоявшие на площади молчаливой толпой, вдруг зашевелились, стали перешептываться,— Восэ неожиданно затронул какую-то туго натянутую струну в сердце народа, и она зазвучала. А разозленному Мирзо Акраму представилось, будто сам черт говорит ему в ухо: «Прикажи сейчас же своим стражникам, чтобы взяли неблагодарного грубияна, повели, избивая, в тюрьму!» Однако он почему-то сдерживал свой гнев. Возможно, потому что, не заплатив в Картах Восэ за работу табунщиком, опасался услышать обвинения в жульничестве, какие Восэ мог бросить сейчас в толпу. Да и, вероятно, сообразил еще: наказать Восэ значило бы возбудить против себя народ,— на все бекство пошли бы разговоры о том, что жестокий правитель простил такому-то его вину, а затем за одно слово самооправдания бросил этого человека в тюрьму.
— Ну, в чем провинился амлякдар Абдукаюм? — с примерною выдержкой и спокойствием спросил Мирзо Акрам.
Восэ ответил:
— Провинностей у него много! Если на току десять мер зерна записать как пять мер, заставить бедного человека продать ниже стоимости свое зерно богатым, а потом и эти деньги взыскать с бедняка как налог, то разве это не преступление? Если подданных не считать людьми, бить, грабить, а их жен и детей уморить голодом, то и это разве не преступление, совершенное амлякдаром? Он виновен! Если эти дела — не преступление, не грех и не противоречат шариату, то виноваты мы, подданные, в том, что жалуемся на несправедливость. И тогда всех нас надо наказать, всех бросить в тюрьму! Амлякдар говорит: «Я действую по распоряжению бека, а бек действует по приказу эмира!» Так вот, правда или ложь эти слова? Неужели эмир и бек могут хотеть голодной смерти народа? Неужели им не нужны подданные? Но если так, если подданные умрут раньше богом предопределенной им смерти, то — спрашиваю — с кого тогда будут собирать налоги и подати бек и сам эмир? С кого будут взимать поземельный налог и налог со скота и с тягла? Кто будет выплачивать сбор с садов и огородов, и сбор за покосы, и сбор с мельниц, и базарный сбор, и сбор в пользу бека? И взыски, и пожертвования, и все другие поборы, все другое, чем держится эмирское государство, чем богаты и славны сам эмир и его сановники и чиновники? Вот, достойный правитель, мое заявление, исторгнутое мною из самих глубин души!
В то время, когда все более твердым голосом, увереннее и громче Восэ произносил эти — неслыханные в здешних местах — слова, через шуршащие воды Сурхоба переправились и присоединились к толпе около чайной десять или двенадцать человек верхом на лошадях и на ослах. Это были Назим, Назир, Касым, мулла Сафар и несколько жителей селения Дара-и-Мухтор. Мулла Сафар в те дни вернулся из Самарканда на свою родину, в Сари-Хосор. Они и Назир через Касыма узнали об аресте Восэ и вместе с его дара-и-мухторскими друзьями приехали в Бальджуан — узнать о нем и, если окажется возможным, выручить из тюрьмы, взяв друга под свое поручительство.
Сейчас, увидев Восэ свободным, да еще смело разговён ривающим с правителем, они и удивились и обрадовались. Один из односельчан, присутствовавший здесь, на празднестве, наблюдавший, как Восэ укрощал полудикого жеребца, коротко поведал приезжим обо всем, что здесь происходило.
Дослушав, как откровение, страстную речь Восэ, народ пришел в необычайное возбуждение. Назим закричал: «Правильно говоришь! Молодец, брат!» Назир заревел на всю площадь: «Готов погибнуть я за твой правдивый язык, Восэ!..» Другие кричали: «Сердце всего народа в тебе, Восэ!», «Клянемся, ты прав, Восэ!»... Исстрадавшиеся люди шумели, кричали, напирая на впереди стоящих, взмахивали кулаками: кто-то развеял по ветру свою чалму, кто-то возгласил: «Защитите нас от когтей угнетателей!» Толпа распалялась все больше...
Такого возбуждения в Бальджуане не было еще никогда. Мирзо Акрам, сидя в седле, позеленевший от гнева, от волнения и страха, полузакрытыми глазами вглядывался в лица то одного голосящего в толпе, то другого, будто стремясь запомнить их. Его миндальной масти лошадь нетерпеливо перебирала ногами, била копытами землю, видно, нервное состояние всадника передалось и ей. Спутники Мирзо Акрама встревожено перешептывались, поглядывая на своего правителя, ожидая от него приказаний
и бледнея при новых взрывах негодования, ревом прокатывавшихся по всей толпе...
В этой угрожающей обстановке Мирзо Акрам вдруг, ничего не сказав, рванул повод своего коня и поскакал к воротам крепости.
Его спутники, кроме двух-трех оставшихся на месте, поехали за ним.
Из оставшихся один был близким другом Мирзо Акрама. Это был преподаватель бальджуанского духовного училища, богослов и проповедник хаджи 1 Якуб, когда-то в молодости живший вместе с Мирзо Акрамом в одной келье и вместе с ним зубривший Коран в одном из бухарских медресе. Келья принадлежала сыну бая Мирзо Акраму. Способному ученику Якубу, горцу из бедняцкой семьи, туповатый Мирзо Акрам разрешил жить вместе с собой в воздаяние за оказываемую помощь в приготовлении уроков. Теперь правитель приблизил к себе своего школьного товарища, поручил ему быть поверенным в его делах.
Хаджи Якуб обладал тактом, умел мирить ссорящихся, был способен воздействовать на умы людей своими нравоучениями и уже не раз избавлял Мирзо Акрама от скандалов, какие затевали в присутственных местах жалобщики и просители.
Вот и сейчас, давая Мирзо Акраму и его спутникам время благополучно удалиться в крепость, видя, что с их отъездом, похожим на бегство, возбуждение толпы начинает спадать, хаджи Якуб не побоялся въехать в толпу на своем коне: он знал, что люди его уважают.
—^ Ай-ай, жаль, жаль! — воскликнул он, укоризненно кивнув в сторону Восэ.— Досточтимый правитель проявил справедливость, простил твою вину, а ты, вместо того чтобы поблагодарить, распустил свой дерзкий язык и так рассердил достойнейшего нашего правителя, что он не захотел оставаться здесь! Сбрось со своего плеча злого нашептывателя, шайтана, мусульманин!.. И вы тоже,—повернулся хаджи Якуб к народу,— хороши! Поверив бредням одного невежи, размычались как стадо быков! А в конце концов, что произошло? Земля ведь стоит на своем месте! Небо не свалилось и не прилипло к земле! Если амлякдар
Мусульманин, совершивший паломничество в Мекку,
или любой другой чиновник и совершил какой-нибудь бессовестный поступок, то достойные уважения люди пришли бы к нам и, не смущая народ, без всякого шума сообщили бы о том господину правителю. А уж он расследовал бы дело и воздал должное посягнувшему на законность и справедливость!
Толпа молчала. Лишь один пожилой земледелец сурово ответил хаджи Якубу:
—- Вы только разговариваете! Да!.. Мы, если даже сто раз придем и сто раз доложим, ничего не добьемся. Никто на наши слова не обратит внимания! А то, что скажут амлякдар или сборщик, все равно будет признано правдивым!..
Толпа в молчании ждала, когда хаджи Якуб удалится в крепость. Он понял это и, ни слова не сказав больше, уехал с теми из сопровождавших правителя, кто еще оставался здесь.
Тогда люди окружили Восэ, поздравляли его, дружески обнимали. Дара-и-мухторский маслодел в этот день стал их героем. Чаевничий, который обычно и речной воды не давал без денег, сейчас на квадратной деревянной кровати расставил щедрое угощение — чай с ломтями пшеничного хлеба, изюм, миндаль, угостил за свой счет Восэ и его ближайших друзей. Напрасно пытались они вручить ему деньги, он решительно отказался взять, добавив: «Не уходите, братцы, я всем вам постелю здесь спать, переночуете, утром поедете в свой Ховалинг и Дара-и-Мухтор! Поздно уже — глядите: закат!»
Но гости, поблагодарив чаевничего, поднялись, отправились в путь. Они не хотели, чтобы жены и дети беспокоились о них дома. Касым, отдав лошадь Восэ, сам сел на лошадь Назима, позади него.
Восэ, едучи рядом с муллой Сафаром, говорил ему: . — Почтенный мой друг! Вы сотворили чудо — предугадали события. Помните, что вы говорили в Самарканде: «Мирзо Акрам достигнет высокого поста...» А ведь так и вышло. Я не знаю, за что прогневался на нас, несчастных, бог, послав правителем над бальджуанским народом этого низкого человека.
— Не бог, а эмир! — поправил мулла Сафар.-—Мы должны отдать дань справедливости эмиру: он разбирается в людях и знает, кому давать чины и должности,
...Весть об укрощении Восэ жеребца, подаренного правителю Бальджуана локайским родовым старейшиной Аллаяром, об избавлении от тюрьмы и о бесстрашном обвинении им, перед лицом правителя, эмирских чиновников,— удивительная весть обо всем, что произошло в этот день в Бальджуане, разнеслась с неимоверной быстротой по горам и долинам Восточной Бухары, проникла и в Куляб, Каратегин, Дарваз... Казалось, эту весть разнесли горные ветры и быстрые, крутые речки. Не прошло и недели, как эта весть превратилась в легенду, в сказание о Восэ. На базарах, на дорогах, на токах, в чайханах и у костров скотоводов передавалась она из уст в уста, облекаемая все новыми и новыми подробностями.
Некоторые веселые рассказчики ввели в число участников происшествия даже таинственного пророка Хызра. Утверждали, что когда непокорная лошадь, увозя Восэ, скрылась с глаз чиновников, то на ее пути около селения Хуроб вдруг оказался обрыв, и стала очевидной гибель Восэ и дикого жеребца. Но в эту минуту на тропе возник благообразный старец с посохом в руке. Схватив несущегося коня под уздцы, он чудесною силой остановил его на краю обрыва и голосом, прозвеневшим словно божье слово с небес, произнес: «Сын мой, Восэ! Иди! И всякую боль, какая созрела в сердце твоем, выскажи правителю! Не бойся,— ничего дурного он тебе сделать не может, против тебя у него нет силы!»
Произнеся эти слова, старец якобы мгновенно исчез, словно растаяв в воздухе. А Восэ тогда, мол, понял, что его избавителем был сам святой Хызр!.,
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Сбор налога был в разгаре.
То, что творилось на токах, все больше и больше принимало вид массового грабежа, а точнее сказать — разбойничьего погрома.
Настали такие дни, какие люди гор могли сравнивать только с временем завоевания горной страны кровожадным эмиром Музаффаром.
Амлякдары, сборщики налогов и податей выезжали в селения с отрядами солдат, вооруженных стражников. Под предлогом сбора недоимок за прошлые годы они забирали у крестьян и увозили не только зерно, но и скот, фрукты, солому, сено.
Однако Мирзо Акрам не удовлетворился и этим. Он приказал амлякдарам брать в погашение недоимок у неимущих крестьян их молодых дочерей и сыновей, определяя за них цену в теньгах. Эти юноши и девушки требовались как рабы и наложницы правителю, чиновникам его двора, а гиссарскому кушбеги также для подарков новому эмиру и его сановникам.
Ущелья наполнились стонами и воплями,— казалось, само небо потемнело от черного горя притесняемых. Многие, взяв с собой жен и детей или даже бросив их, бежали в глухие дальние горы. Оставшиеся в селениях жители каждый день ссорились, пререкались, вступали в ожесточенные столкновения со сборщиками налогов.
В селении Дара-и-Мухтор мужчины и женщины, досыта хлебнув горя, приходили к Восэ, потому что после происшествия в Бальджуане он стал знаменит, и в беседах с ним каждый искал утешения, душевной опоры. У него спрашивали: что делать, куда идти? Есть ли какой-нибудь путь спасения от нагрянувших несчастий и бед или надеяться не на что?
Сначала Восэ был в затруднении, не зная, что отвечать приходящим к нему людям, попавшим в беду. Но вскоре он понял, что если люди ищут именно в нем своего защитника, то он обязан найти какой-нибудь выход для каждого, кто надеется и просит у него совета.
В один из дней, взяв с собою Назима и еще шестерых ограбленных сборщиками односельчан, он отправился в Сари-Хосор, к Назиру-богатырю. Заехав по пути в селение Богизагон, он пригласил с собою Сайда Али зувайр- ского.
Несколько дней о них никаких вестей в селениях не было, никто не знал, где они и чем заняты...
В эти дни распространился слух о том, что из Бухары в Бальджуан прибыл новый диванбеги Яхшибек — главный казначей эмирата, ведающий податными делами всех бекств. Рассказывали, будто жители ряда селений посылали жалобу на правителя Бальджуана и амлякдаров бекства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59