Большебородый лысеющий Яхшибек, годный по возрасту в отцы двадцатисемилетнему правителю, взял принесенного слугой отборного перепела, прошел с ним к порогу входной двери, где нагромождена была снятая пирующими обувь, сел у порога на корточки, держа готовую к бою птицу. Сын эмира с дарственным перепелом присел в середине зала. Оба одновременно пустили птиц сражаться.
Перепел, выпущенный Яхшибеком, распустив крылья, вытянувшись и выставив клюв, как копье, словно распрямившаяся пружина, рванулся вперед, наскочил на противника и, в мгновение расклевав его, обратил в бегство. Хваленный Мирзо Акрамом перепел, отскочив в сторону, стал, уклоняясь от новой схватки, мерно и важно расхаживать по кругу, держась на почтительном расстоянии от ощеренного и готового пуститься в преследование воителя. Затем перепел Мирзо Акрама лениво побежал к людям, явно ища укрытия...
Первым расхохотался Абдул Ахад. За ним все присутствующие разразились столь громоподобным хохотом, что он показался смущенному, впавшему в страх Мирзо Акраму градом камней, обрушенным на его несчастную голову. Правитель хохотал, рыдая. Его лицо покрылось слезами. Он долго утирал их и наконец, насмехаясь, сказал, обращаясь к Мирзо Акраму:
— О, не умри ты, кори! Э-э, чтоб твой перепел с его мышцами и сухожилиями пережил тебя!
И тут в голову правителя пришла мысль позабавиться
еще пуще. Он приказал слуге Ходжикулу и Мирзо Акраму изобразить из себя дерущихся перепелов — биться при всех беспощадно!
Ходжикул, который, видимо, привык к подобным шуткам своего повелителя, сразу встал на четвереньки, выставив вперед похожую на заржавленный кинжал острую рыжую бороду, и с устрашающим видом двинулся на Мирзо Акрама. Тот испугался, пал в ноги сыну эмира, бормоча покаянные слова:
— Да стану я прахом у ног ваших, достопочтенный, собакой у ваших дверей стану, отпустите мой грех!
Но правитель не склонен был лишать себя веселого развлечения.
— Молчи и быстрей превращайся в перепела, вступай в драку, а не то снесу тебе голову!
Хочешь не хочешь, а незадачливому Мирзо Акраму пришлось превратиться в довольно-таки жирное четвероногое, вступить в бой вместо своей изменницы-птицы.
Тут уж потеха пошла трудно вообразимая! Ходжикул и Мирзо Акрам наскакивали один на другого, бились головами, выпрастывая спутанные бороды, подминали друг друга. Ходжикул, кружа руками, вскрикивал по-перепелиному «пит-пилик, пит-пилик!», и, войдя в раж, позабыв, что он перепел, стал по-ослиному лягаться. Началось такое зрелище, что зрители от смеха надрывали себе животы. Сын эмира утратил способность вымолвить хоть слово и, схватившись за живот, тыкался головой в лежавший рядом мягкий бархатный валик и ржал как лошадь.
Наконец Мирзо Акрам — толстый, жирный, мокрый от пота — упал, задохнувшись. Слуги правителя вытащили его за порог, вылили на голову кувшин холодной воды. А когда Мирзо Акрам отлежался, его взгромоздили на коня.
В полном изнеможении он достиг своего Бустона...
Стольничий и сотрапезник эмирского сына Яхшибек в глубине души неплохо относился к Мирзо Акраму, испытавшему на его глазах столь унизительные издевательства. Конечно, Яхшибек помнил подарки, которые Мирзо Акрам не раз подносил ему. Яхшибек хорошо знал также, что в государстве угодливых чиновников впавший сегодня в немилость завтра мог вновь оказаться возвышенным. Поэтому через несколько дней, пригласив к
себе богача домой, Яхшибек за добрым угощеньем сказал ему:
— Ты уж отчаянью предался? Напрасно! Не теряй надежды! Сделай моему господину какой-нибудь стоящий подарок, а остальное я уж как-нибудь улажу! После успешной поездки моего повелителя в Москву его высочество, наш благословенный эмир, стал принимать во внимание многие просьбы своего наследника-сына. Не поскупишься на подарок, тот скажет о нем своему родителю, сделает так, что тебя непременно назначат на доходную должность.
— О, если бы! — издал из своего сокрушенного сердца полный печали возглас Мирзо Акрам.— Да стану я прахом под стопами вашими, дорогой стольничий, дай бог дожить вам до ста лет. Вижу, вы мой искренний друг, мой попечитель! Если сбудется сказанное вами, я не оставлю вас недовольным!
— Сбудется, кори, да! Если, ублаготворяя господина, ты не забудешь и обо мне!..
Богатей рассыпался в заверениях и изъявлениях благодарности, прекрасно поняв, что в истоке предложения Яххпибека таится какой-либо намек, сделанный своему столышчему самим правителем Кермине.
Через два дня пятьсот золотых наличными поступили в казну правителя, а Яхшибеку сверх того досталось пятьдесят таких же монет. Чтобы сделать этот подарок, Мирзо Акрам продал чуть не половину принадлежавшего ему сада. Он не сомневался: жертва с лихвой окупится.
В скором времени по пыльным дорогам, огибая спадающие в пустыню горные кряжи, затем поднимаясь по тропинкам на перевалы, спускаясь в долины, припадая к водам шумливых рек, ночуя со всем своим семейством у местных богатеев в красивейших горных селениях, Мирзо Акрам в составе большого каравана перебирался далеко на юго-восток, приближаясь к древнему городу Кабадиану, расположенному над коричневой рекою Кафирниган,
Мирзо Акрам ехал в свите нового высокого правителя бекства Кабадиан — обширного, граничащего с владениями афганского падишаха. Богатей Мирзо Акрам был в этой свите не последним из важных лиц, ибо по праву, предоставленному эмиром своему беку,— выбрать и взять
с собою важнейших должностных лиц — был назначен на должность раиса — главы администрации столицы бекства. В этой должности Мирзо Акрам был утвержден верховным раисом благословенного стольного города Бухары, как верный раб и испытанный исполнитель государевых велений...
ГЛАВА ВТОРАЯ
Но оставим на время Кабадиан, как уже оставили Кермине. Разговор сейчас пойдет еще об одном бекстве, завоеванном эмиром недавно,— о прекрасном, хоть и утратившем теперь свою независимость Бальджуане...
Нет, кажется, в мире мест, где климат был бы более усладительным, чем здесь — в былом княжестве, а ныне Бальджуанском бекстве,— в тесных горных долинах рек Хингоб, Сурхоб, Оби-Мазар, в туменах Ховалинга, Сари- Хосора, Кангута. Недаром эти местности, обильные растительностью, богатые множеством рек, ручьев, родников, называются горноводьем. От мягких холмов предгорий до скалистых, высочайших, вечно покрытых снегами и ледниками острозубчатых кряжей здесь, будто состязаясь в крутизне склонов, горы возносят ярусами все более узкие овраги, ущелья, речные террасы, иссеченные струями такой кристально-чистой воды, какую только в несбыточных мечтаньях могут представить себе жители Бухары, угнетаемой вихрями песчаной пустыни. Здесь, словно в заколдованной для грядущей райской жизни, отрешенной своим диким рельефом от внешнего мира стране, от начала весны до середины осени травы ярко-зелены и свежи, деревья мощноствольны, тенисты; удивительные сады дарят людям сочные, сладкие, ароматные яблоки, гранаты, персики, абрикосы, сливы, черешни и разноцветные сорта ягод шелковицы — белые, розовые, желтые, черные... Какой из поэтов Востока со времен глубокой древности не славил фрукты Бальджуана, Ховалинга, Кала-и-Хумба, Тавиль-Дары, Дарваза, счастливо расположившихся между льдами Памира и знойными песками Каракумов!
Только пахотною землей эта местность бедна — в обрывистых, словно всклокоченных, горах удобные для пахоты ровные площадки встречаются редко. Клочки зеленых посевов, разбросанные в беспорядке по склонам, подобны заплаткам на халате бедняка горца. Пшеницу, ячмень, просо, джугару земледельцы-дехкане чаще всего сеют, отмеривая семена тюбетейками: такой-то — говорят — в этом году посеял десять тюбетеек хлеба, а такой- то — пятнадцать!..
Кое-где горные реки и ручьи, русла которых проторены стихийно накрывшими их селевыми выносами — камне и грязепотоками, вырываются из разорванной сердцевины гор и стремглав, как сквозь зияющую брешь, впадают через тесное ущелье в долину...
После катастрофических камнепотоков все ущелье, а иногда на далекое расстояние вся долина остаются навеки покрытыми хаотически нагромоздившимися камнями, галькой, щебнем, спрессованной в монолитную массу глиной,— ни на коне не проехать, ни пешком пройти! Такие места у нас зовутся — сангоб. В этом словообразовании «санг» означает камень и «об» — поток или вода...
Одно из самых крупных таких ущелий на западной стороне долины реки Оби-Мазар называется Дара-и-Мухтор. В глубине ущелья, примерно в версте от выхода из него, издавна ютится одноименное с ним селение, протянувшееся вдоль левого края сухого каменистого пустыря — сангоба.
Селение Дара-и-Мухтор как будто бы ничем не отличается от других горных селений Ховалингского тумена. С трех сторон оно окружено и сдавлено отвесными кручами и сообщается с рекою и с внешним миром лишь тропинкою, вьющейся по пустырю меж огромных ребристых камней.
В середине селения возвышаются два гигантских ствола многовекового платана, раздвоившегося у основания. Этот могучий платан вырос возле дома Восэ — на внешнем его дворе, где разместились приземистые глинобитные строения: гостиный домик, маслобойня, хлев с сеновалом. Узкой двустворчатой дверью двор соединен с другим, малым, обведенным глухой стеною двориком в «женской половине», где обитает жена Восэ, Аноргуль, с дочерью Гулизор и двумя малолетними сыновьями — Хасаном и Даулятом.
Задняя, глухая стена дома, так же как и продолжающая его во внешнем дворе стена гостиного домика, выходит на широкую улицу селения, которая тянется вдоль склона ступенчатой древней речной террасы, а проще говоря, под грядою холмов, переходящих в крутые горы. Эти сложенные лессовыми отложениями холмы покрыты зерновыми посевами; один из холмов — как раз над домом Восэ — пробит горным источником, и желоб, перекинутый с холма над улицей, несет родниковую воду прямиком во двор Восэ, к огромному раздвоенному платану... А с другой стороны того же двора видны ворота, выходящие в переулок, отделяющий этот двор от других домов и от мечети с террасой, высящейся над спуском к сангобу, Сангоб — сухое каменистое русло в глубоком (а шириною всего метров в тридцать!) каньоне — отделяет селение Дара-и-Мухтор от засеянного зерновыми холма Хазорман, за которым все выше и выше вздымаются плечи гор.
Со стороны каньона двор дома Восэ, как и дворы соседних домов, ограничен огородами и садами, обрывающимися крутыми склонами.
Дом Восэ как бы зажат между главной улицей селения и поперечным переулком, переходящим на склоне к сангобу в крутую, извилистую тропу, а ветхие, истрескавшиеся ворота выходят в переулок к задам мечети.
Текущая по желобам вода, разбираемая во все дома, приютившиеся под холмами вдоль главной улицы, с перекинутого через нее желоба спадает и на крошечный участок Восэ, засеянный люцерною, овощами и украшенный несколькими смыкающимися листвою плодовыми деревьями. Здесь любят резвиться дети Восэ.
Весна!.. Свежая, счастливо смеющаяся весна, в зеленом убранстве, увенчанная цветами, с невинным кокетством играющая своей девической красотой. Лучи солнца не обжигают, не распаляют ее, а нежат теплом, как любовь родителей, ласкающих родного ребенка! Воробьи и ласточки с чириканьем и щебетаньем проносятся по чистой лазури неба, в извечных птичьих хлопотах весеннего гнездовья.
Перед мечетью, у самой кромки каменистой базарной площади, возле приземистого столярного заведения, старый мастер обтесывает большую деревянную ступу для маслобойки. Ступа еще не готова, но вокруг нее уже похаживает, ощупывая ее, выверяя круглость ладонью, чернобородый плечистый заказчик. Чуть дальше пожилой брадобрей орудует тупой самодельной бритвой, крутя го
лову сидящего на камне молодого крестьянина, и тот ничуть не обижается на порезы, к которым уже прилепились клубки надерганной из халата ваты. Проворный лоточник разложил на шерстяной плетенке малоценную мелочишку — гребни и веретена, иголки и жевательную смолу, медный купорос и ладьевидные деревянные ложки — и похаживает, усердно похваливает их перед приглядывающимися к его товарцу женщинами и мужчинами. Дальше, под густым шаровидным карагачем, бросающим тень на придворье мечети, старый учитель начальной школы, хриплым голосом изрекая истины Корана кучке перепачканных в пыли учеников, помахивает перед ними длинной палкой, так, как делает это над отарой овец пастух. Ученики, галдя, шумным хором вызубривают вдалбливаемую в их головенки молитву.
А с холма Хазорман, высящегося над другой стороной пустыря, спускается босоногий юноша в отрепьях надетого наголо халата, озорными, блестящими глазами поглядывая на раскинувшееся под ним многолюдье... Это— бездомный бродяжка Ризо, сирота, родом из селения Сурх-Сакау, что расположено на «полкамня» выше над ущельем, на вершине одноименной горы.
По тропинкам и перевалам Ризо скитается от селения к селению; чем кормится и где спит по ночам — никому не ведомо. У него такая плутовская внешность, что люди, взглянув на парнишку, не могут удержаться от улыбки, вспоминают его каверзы, дурашливые проделки, какими он потешает одних и сердит других. Вот и сейчас непременно жди от него какой-нибудь выходки!
И в самом деле, только успев заметить Ризо на склоне горы, селяне уже видят его на плоской крыше мечети,— он подполз к самому краю крыши и тянет длинную-предлинную палку вниз, туда, где учитель Корана, задав ученикам урок, сам предался дремоте. Кончик палки осторожно приблизился к голове учителя и, чуть коснувшись бороды и усов его, почесал ему нос. Старик чихнул и открыл свои усталые слезящиеся глаза. А детвора хоть и видит на крыше озорника Ризо, но помалкивает: уж очень любопытно, что будет дальше. Старик в дремоте хлопает себя по носу и подбородку и, воображая, что беспокоящая его муха убита, вновь закрывает глаза, а дети смеются в свои кулачки, едва удерживаясь от хохота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59