— Твой отец в заезжем доме? — спросил Назир.
Да, там.
— Ты сейчас возвращайся к жене содержателя двора. Я пойду вслед за тобою, найду твоего отца, поговорю...
Однажды, разыскивая своего побратима, Назир ездил туда, где Восэ жал пшеницу богатея Мумина. Там же, вместе с отцом Восэ, работал тогда и Наимшах,— вот тогда-то Назир и познакомился с Наимшахом. Поэтому ныне, отправившись вечером на шахидонский двор и найдя в углу чайной сидевшего там и, судя по печальному виду, весьма расстроенного отца Аноргуль, Назир встретился с ним как , со знакомым. Заказал чай с лепешкой, прикинулся ничего не знающим, стал расспрашивать дарвазского странника о здоровье и делах. Наимшах с горечью поведал охотнику о постигшем его несчастье, проклинал Восэ, выражал удивление по поводу побратимства хорошего и смелого охотника с таким «негодяем и подлецом, байбаком и сыном порока, крадущим чужих дочерей».
— Да, да, да,— согласился Назир; печаль и гнев отца, оскорбленного неповиновением дочери, понятны каждому, но ведь надо понять и другое: чувство любви в человеке сильнее всего на свете, оно ведет к счастью, и если двое до безрассудства полюбят друг друга, то есть ли сила, способная заставить их эту любовь забыть... Наимшах напрасно отверг сватовство Шакара. Назир, как побратим Восэ, хорошо знает, что Восэ до безумия влюблен в девушку, он честный человек, но ради нее он пойдет на все... А теперь уж раз все получилось так, то у Наймшах нет другого выхода, кроме Как согласиться признать Восэ зятем: ведь девушка три последних дня была наедине с Восэ, и если в гневе и в раздражении своем Наимшах теперь их разлучит, то девушка в глазах всех будет опорочена, и уже никто никогда не возьмет ее в жены. А уж о судьбе Восэ тогда нечего будет и говорить: сгноят в тюрьме!
Ну пусть Наимшаху наплевать на судьбу Восэ, которого сгноят в тюрьме, но ведь не может отец не думать о
судьбе родной дочери,— не может он, почтенный и добрый Наимшах, предать на всю жизнь свою дочь несчастию!..
Все горячие слова взволнованного Назира старик молча выслушал, но, упрямый и самолюбивый, не захотел им внять. «Надев овчину наизнанку», распаленный злобой, он осыпал дочь проклятиями,— пусть, мол, она будет ославлена своим позором, пусть умрет незамужней, но этого незаконнорожденного вора он, Наимшах, не примет в зятья!
Назир опечалился. Когда в вечерней тьме он вернулся в Афарди, к Зарагуль, и жена стала его расспрашивать, он угрюмо ответил, что ничего добиться нельзя, ибо «в одном этом старике упрямства больше, чем в пяти ослах».
— Что же ты будешь делать? Неужели молча сидеть? — воскликнула она.— У меня горит сердце в тревоге о несчастном юноше и особенно об этой девочке Аноргуль! Ведь завтра твоего, побратима повезут в Бальджуан, бросят в тюрьму!
— А что, жена, могу я сделать?
— Иди повидай старших в селении, поговори! Девушка в возрасте, парень хочет взять ее в жены, чего же еще? Не верю, что отец хочет позора своей дочери! Пусть старые, умные люди вразумят его.
— Пока я дойду до Шахидона, все спать лягут.
— Тогда иди ночью, до рассвета. Соверши первую молитву в Шахидоне,— старики да начальники придут в мечеть, ты их всех увидишь.
Этот совет понравился Йазиру.
Придя раньше всех в большую, расположенную против дома амлякдара мечеть, он остался там до конца молитвы, на которую в мечеть пришли и амлякдар, и местный судья, и миршаб. Бил богу поклоны и Наимшах. После общей молитвы Назир вышел со всеми во двор мечети, поздоровался с властями, хотел было с ними заговорить... Но два солдата с длинными палками в руках вывели из пристроенной к зданию местного присутствия низкой глиняной землянки трех вывалянных в пыли людей со связанными за спиной руками. Их измазанные и опухшие от побоев лица были едва узнаваемыми. Вглядываясь в синяки под их глазами, Назир едва определил, который из трех Восэ. Пренебрежительным жестом амлякдар приказал гнать их немедленно в Бальджуан. Солдаты, раздвигая палками людей, вышедших толпой из мечети, и тех глазеющих, что успели сбежаться из ближайших домов, вытолкали узников на улицу.
Но тут с плачем стенаньями к Восэ бросилась укрывшая голову халатом женщина, вцепилась в полы его одежды, упала на колени и пронзительно возгласила на все селение:
— Дай бог, чтоб сгорел дом тирана! Мы с этим юношей хотим пожениться, я сама этого хотела, об этом его просила. Он не виноват, освободите его!
Никому здесь такого происшествия видеть не приходилось. Ропот изумления волной прошел по толпе. Стражники, как говорится, потеряли в растерянности свои руки и ноги. Наимшах, узнав свою дочь, быстро подошел к ней, схватил ее за руку:
— Ты с ума сошла, Аноргуль! Встань!.. Этот преступник — заключенный!
. — Нет!.. Он не может быть заключенным! Ему не за что быть в тюрьме! Эй, мусульмане! Правоверные мои братья! Мой отец из-за меня обвинил этого праведного человека за то, что он любит меня, а я сама хочу его взять в мужья!..—Аноргуль обратила свой горящий мольбою взор к управителю и судье: — Владыки мои, властители! Если Восэ виноват, то и я виновата, бросьте и меня в тюрьму вместе с ним!
Халат с головы Аноргуль упал на пыльную землю. Платок соскользнул на шею. Всем открылись разметанные по плечам волосы девушки, ее прелестное, воспламененное отчаянием и надеждой лицо. Такое бесстрашие, такая отвага, проявленные этой юной девушкой, представились всем событием небывалым и удивительным — лучистые, смелые глаза Аноргуль очаровали всех.
Назир вышел вперед, обратился к управителю и судье: —- Почтеннейшие! Я хорошо знаю эту девушку, знаю и отца ее. Девушка была гостьей моей жены. Я как перед богом свидетельствую, клятву даю — эта девушка чиста и невинна. Она и этот юноша, не уличенный ни в чем, полюбили друг друга на жизнь и на смерть!
Назира — охотника-богатыря — в селении все знали, все уважали. Его слова, приязненно воспринятые столпившимся вокруг народом, вызвали у колеблющихся симпатии к Аноргуле и Восэ. Послышались восклицания:
— Молодец, девушка! Красавица! И какая смелость — так защищать любимого!
Освободите парня!.. раздались возгласы. — Любовь не преступленье!.. Да благословит бог их свадьбу! И он и она — оба хотят ее!.. Достопочтенный правитель наш! Пусть справедливый судья сочетает их браком по закону нашему!.. Мы все хотим счастья им!..
Бородатый, широкоплечий, дородный амлякдар Сари- Хосорского тумена повернулся к неказистому, низкорослому, узкобородому судье и спросил:
— Это вы, убежище шариата, скажете?
Этот судья, по имени Абдурасул,— старый мошенник, взяточник и развратник — прославился своими достойными качествами во всем тумене. Любое дело, попавшее к нему на рассмотрение, он всегда решал в пользу той стороны, которая давала ему взятку покрупнее, и потому обычно все дела вел в обстановке келейной, ведя все разговоры с глазу на глаз.
Но сейчас обстановка создалась необычная. Сотни ждущих правосудия глаз наблюдали за ним, судьею, и за управителем, не решившимся что-либо возразить народу. Оба они хорошо понимали, что симпатии на стороне девушки и ее возлюбленного. Оба опасались сейчас возбудить гнев толпы. А кроме того, судья сообразил: если он сейчас здесь же не решит дело в пользу Аноргуль и Восэ, то возбужденные люди могут заставить какого-либо другого священнослужителя (каким считался и он, судья) свершить обряд бракосочетания этих двоих, и тогда все будут с презрением показывать на него пальцем. Доходов при таком отношении к нему у него не прибавится, а тайных недругов у него и так слишком много...
— Так! — подумав обо всем этом, произнес судья.— Богоугодно всякое дело, которое решается в соответствии с установлениями шариата!.. Раз нам клятвенно подтверждено, что девушка по своему решению убежала с юношей, решив стать его женой по всем законам... И если до брака греха не было,— а это тоже подтверждено клятвой... Их брак по велениям шариата считается допустимым.
— Допустимым!.. Дозволенным!.. Допустимым!.. Слава закону нашему! — раздались крики.— Совершите обряд, достопочтенный судья!.. Все мы будем свидетелями... При нас пусть будет их праздник, во славу бога милостивого, милосердного!..
Толпа гудела как сотня натянутых струн.
По приказу управителя тумена стражники развязали Восэ руки. Назир быстро снял свой халат и накинул ему на плечи.
Судья спросил Наймшаха:
— Согласен ли ты на брак твоей дочери с этим юношей?
Наимшах, стоявший с темным лицом, озадаченный и молчащий, смотрел в землю. По-видимому, он боролся с собой, не осмелившись что-либо возразить против заступничества народа,— но и сломить свое упорство для него было не просто. Людей, понявших всю противоречивость его чувств в эти минуты, в толпе оказалось достаточно, ибо со всех сторон послышались крики:
— Соглашайся!.. Соглашайся!.. Во славу бога, дай согласие!..
Наимшах молчал.
— Хорошо! Молчание умного человека означает его согласие! — заключил судья и приказал: — Принесите чашку воды!
И глиняная чашка с водой была кем-то вынесена из ближайшего дома. Судья сел на камень поставил перед собою чашку с водой, подозвал к себе Восэ и Аноргуль, начал читать слова лучшего в этом мире, несущего людям счастье обряда.
Люди с возгласами: «Поздравляем!.. Поздравляем!..» окружили жениха и невесту. Гул радостных восклицаний объединил толпу улыбающихся селян. А некоторые женщины плакали, целовали лоб и руки Аноргуль, подносили подол ее платья к губам, довольные не только своим присутствием при раскрытии цветка ее счастья, но и тем, что впервые на памяти бальджуанок им удалось способствовать спасению бутона от налетевшей было жестокой бури...
Этот необыкновенный день потом на долгие-долгие годы отложился светлым пластом в народных преданиях горцев былого маленького бекства Бальджуан..,
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Люди, много путешествовавшие и видавшие мир, те, кто в поисках поденщины не раз побывали в отдаленных городах и областях Ферганы, Бухары, Самарканда, исходив или изъездив эти места вдоль и поперек, не советовали Восэ пускаться в путь одному. Они знали, что дороги бы
ли не безопасны, путникам доводилось встречаться с разбойниками, грабителями, с волками и барсами, да и кто помог бы одинокому человеку, случись ему заболеть в пути?.. Восэ тоже понимал, что ему хорошо отправиться в дальнее путешествие вместе с каким-либо караваном или хотя бы с двумя-тремя надежными попутчиками.
Но, самонадеянный и не поддающийся страху, он не стал никого дожидаться, пустился в дорогу один. Уверенно шагая на своих крепких, привыкших к горным переходам ногах, он преодолевал горные перевалы, обрывы ущелий, пространства иссушенных зноем степей ничуть не медленнее, чем если б ехал верхом на лошади.
За два дня он оставил позади себя Бальджуан, Кангурт, перевал Гуль-и-Зиндон, вышел к обрывам скалистой теснины Вахша, перешел эту бешеную реку в том удивительном месте, где скалы двух берегов смыкаются над грозно гремящей стремниной так тесно, что между ними издавна перекинут единственный на всем течении Вахша короткий и узкий, только из нескольких бревен, мост — знаменитый Пуль-и-Сангин.
Так Восэ оказался в Нуреке, на правобережье Вахша,— в диких горах Файзабадского бекства.
Здесь, в тесных, накаленных солнцем ущельях, было заметно жарче. Хотя лето еще не наступило, но в дневные часы скалы и каменистая почва накалялись так, что на дорогах поднималась удушливо-знойная пыль. 'Ходоку дышать было тяжело, приходилось все чаще останавливаться и отдыхать в топи карагачей и платанов, возле редких родников.
Па третий день, спустившись с последнего перевала, Восэ пересек мутную реку Иляк и вышел к селению Янги- Базар, расположенному в голове Гиссарской долины. Эта долина, вместе с древним городом и крепостью Гиссар, с большими селениями — Душанбе, Сари-Ассиё, Каратаг и многими другими, после завоевания эмиратом горных бекств стала важнейшей и самой богатой областью Восточной Бухары. Правителем Гиссара эмир Музаффар назначил своего первого сановника — министра двора, который стал считаться наместником «его высочества вместилища вселенной» во всей Восточной Бухаре. Правители других восточно-бухарских бекств были подчинены ему...
Всякий путник, вступивший на территорию Гиссарской долины, должен был проникнуться сознанием своего ничтожества перед неограниченной и священной властью повелителя Гиссара и его чиновников... Но Восэ, отличавшийся вольнодумием, вступив босиком на территорию Гиссарского бекства, ничуть не задумывался над вопросами существа власти. В большом запущенном, грязном Янги-Базаре, в который он попал, мухи и жара одолевали людей. Деревьев в городишке было мало, и над огромной рыночной площадью висела густая пелена желто-серой пыли, поднятая караванами торгашей, съезжавшихся со всех сторон света. Здесь, кажется, и отдохнуть негде, разве на прибрежье реки Кафирниган, несущей холодную прозрачную воду с горных снежных массивов, высящихся к северу и к северо-востоку отсюда. В излучье речной поймы над водой склоняются пышно разросшиеся ивы. Под сенью одной из ив Восэ решил отдохнуть, с наслаждением умылся и, достав тутовое толокно да черствые лепешки, принялся закусывать.
Неподалеку, у камня, на изумрудно-яркой траве полулежал юноша, по-видимому пастух, и тихо напевал песню. Близ него паслись десять—двенадцать стреноженных лошадей. Восэ, соскучившийся по собеседнику, пригласил юношу разделить с ним трапезу. Юноша, поблагодарив, отказался от еды, но охотно вступил в разговор с Восэ.
— Ты, парень, из Дарваза? — спросил Восэ, узнав песню, слышанную им на родине Аноргуль.
— Угадал! — ответил тот.
— Чьих лошадей пасешь?
— Конечно, не своих!
— Твоего хозяина?
— А вот и не угадал, приятель!
— Почему?
— Лошади принадлежат не хозяину, а его гостю.
— Гость твоего хозяина, видать, человек богатый. Кто он?
— Что ж, отвечу без обмана:
Гость у нас из Кабадиана, Он из тамошних властей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59