— Брат Восэ, я пришел из Сари-Ассиё. Ашур умер.
Наполовину накрученная чалма выпала из рук Восэ
на землю. Подобрав чалму, Восэ хотел снова накрутить ее, но это у него не получалось,— он намотал ее вкривь и вкось...
Мирзо Акрам не разрешил Восэ пойти на похороны товарища:
— Мы — в пути. Умер какой-то нищий, бездомный скиталец, всего только! А тебе-то что? Без тебя похоронят!
— Вы подумайте, хозяин,— возмутился Восэ,— прежде чем говорить. Ашур — человек, не собака. Он был моим земляком и другом. Я обязан пойти на похороны,
— Не разрешаю, мы задерживаемся с отъездом!
— Дело ваше, можете не разрешать! Найдите вместо меня другого табунщика.
Мирзо Акрам понял, что перед ним не такой человек, которого можно заставить изменить решение. Но где быстро найти другого табунщика? В поисках можно потерять и два и три дня... Хозяин вынужден был отложить выезд на два-три часа, отпустил Восэ.
Вдвоем с Каримчой Восэ отправился в Сари-Ассиё. Во дворе Гадо собралось с десятка два душанбинских водоносов и местных жителей. Все вместе они прочитали на кладбище заупокойную молитву, предали тело Ашура земле.
В подкладке старого халата Ашура было найдено семьдесят бухарских тенег. Бедняга больше года недоедал, не приобретал одежды, собирал по полушке , ничтожный заработок водоноса, менял на бухарские монеты и зашивал в ватную полу своего халата. Он не раз говорил Гадо: «Накоплю сотни две монет, вернусь в Ховалинг, там женюсь».
Из денег, найденных у покойника, пятнадцать монет были израсходованы на саван и похороны. Друзья Ашура, знавшие, что наследников после себя Ашур здесь не оставил, стали обсуждать, как передать прочие деньги его матери, живущей в селении Дара-и-Мухтор. Каримча предложил доверить эти деньги Восэ, пусть па своем пути найдет какого-нибудь надежного земляка, отправит с ним деньги матери Ашура. А если не найдет — по возвращении домой доставит сам... На том и порешили, Восэ взял деньги, простился с Гадо и его семьей.
Перед полуднем караван Мирзо Акрама, задержавшийся «по вине» Восэ, тронулся в путь. Зной был в разгаре. Из-под копыт лошадей фонтанчиками била накаленная солнцем густая пыль. По дороге пришлось сделать два привала, потому что и лошади очень устали, и люди от жары едва держались в седлах. Изпуренные, казалось бы, совсем небольшим переходом, путники поело заката солнца достигли Гиссара и остановились на заезжем дворе.
Следующий день был четвергом — базарным днем в этом шумном и большом городе, над которым на холме высились мощные стены крепости наместника Бухары. В этот день Мирзо Акрам дальше ехать не захотел, надеясь найти случай повидаться с правителем так, чтобы
обойтись без подарков ему, но о себе напомнить: никогда, дескать, не мешает быть в ладу с большими людьми!
Восэ вышел на базар, стал расспрашивать: нет ли тут кого-либо из бальджуанцев. Лавочник, торгующий тканями, сказал, что в медресе вчера остановился настоятель мазара святого Бальджуана шейх Сайд Асрор, по мусульманскому своему званию — мутавалли, иначе попечитель имущества этой почитаемой гробницы... Восэ подумал: кто может бьггь более надежным передатчиком денег Ашура, чем достойнеший шейх Сайд Асрор?
Медресе — мусульманская семинария — высокостенное здание с башнями по углам, с тяжелыми воротами и множеством келий, расположенных в два этажа,— находилось рядом с базарной площадью, у подножия холма, на котором красовалась высящаяся над городом крепость правителя.
Войдя во двор медресе и узнав, где остановился шейх, Восэ постучался в его келью. Сайд Асрор — полный мужчина средних лет, с густой, как метла, черною бородой, толстогубый и мясистоносый,— сидел в полутемной келье и, погруженный в размышления, перебирал четки.
— Ты из Дара-и-Мухтора? Знаю. Хорошее селение, богатое. Люди все — искренне верующие, многие из них совершают паломничество к мазару святого Бальджуана.
Восэ удивился утверждению шейха — в своем селении он знал только двух стариков, которые искренне почитали святого, чьим именем сотни лет назад были названы город и горное бекство, ныне принадлежавшее Бухарскому эмирату. Те два старика действительно раз в год отправлялись к гробнице с приношениями, полагающимися по обету. Но, удивившись, Восэ подумал, что, быть может, шейх лучше знает душу людей его селения.
Услышав о несчастье, постигшем Ашура-водоноса, и о его деньгах, Сайд Асрор весьма одобрил поступок Восэ:
— Молодец, ты сделал доброе, богоугодное дело. Что ж! Положи деньги в нишу, я до них не дотронусь: земные блага для меня нечисты. Найду верного человека, отнесет деньги матери покойного... Ты в Шахрисябз едешь? По какому делу?
Когда Восэ рассказал настоятелю о цели своей поездки, тот внушительным, отеческим тоном посочувствовал судьбе раба божьего Назира:
— Ой, ой, бедняга! Жалко мне его, очень жалко!.
Постой-ка, а ты, решив пуститься в столь дальний путь, получил ли благословение? Посетил ли мазар святого Бальджуана? Сделал ему приношение?
— Нет, достойный,— простодушно ответил Восэ.— В предотъездной суете не выпало времени.
Духовный попечитель имущества благотворящих пожурил Восэ за его беззаботное отношение к живым и мертвым святым, покровительственно изрек, что сделать это и сейчас не поздно, а надо бы, надо, если он хочет, чтобы путешествие было и безопасными благополучным,— как же так, без благословения да в такой путь!..
Сайд Асрор полагал тут же услышать от простодушного посетителя нижайшую 'просьбу благословить его и готов был снизойти к этой просьбе и милостиво принять никогда не лишнее приношение... Но по причинам, о которых даже мы пока не можем поведать читателю, зная только, что основания не любить шейха у Восэ были, настоятель услышал от своего посетителя совсем неожиданный ответ:
— Ладно, почтенный! На моем пути будет еще немало святых мазаров, будут они и в Шахрисябзе и в Бухаре. Там посещу ради благословения, один из них. Прощайте!
Восэ встал и вышел из кельи. И не будем пока гадать о соображении, велевшем Восэ ответить шейху именно так.
На квадратном, мощенном каменными плитами дворе медресе стояли четверо бродяжнического вида человек из породы тех, что кормятся с поминального блюда, приносимого правоверными к мазару святого Бальджуана. Во время беседы Восэ с шейхом они толкались у открытой двери кельи и слышали разговор.
Сейчас они окружили Восэ, стали его упрекать: ты, мол, бессовестный, почему не сделал приношения, не попросил о благословении? Знай, если сейчас не поднесешь нам, то бог в пути лишит тебя благополучия, может случиться и беда, и уж во всяком случае вернешься ни с чем, не достигнув цели!.. Вынимай нам, сколько ни дашь!
Почувствовав, что от этих бродяг одними словами не избавишься, желая отделаться «искупительной жертвой» в одну-две монеты, Восэ развязал узелок на конце своего поясного платка, в котором были завязаны семь монет, остававшихся от его заработка, выплаченного ему
Мирзо Акрамом в Душанбе. И не успел он развязать конец платка, как восемь рук дервишей вцепились в него и выхватили деньги. Совершив этот грабеж среди бела дня, одетые в рубище бродяги мгновенно разбежались в разные стороны и исчезли.
Обозленный их наглостью, обескураженный, Восэ, почесывая затылок, удалился со двора медресе. На дворе не было ни единой живой души...
В городе задержались на двое суток. Мирзо Акрам посчитал нужным посетить правителя Гиссара принца Мумина, который был не только беком, но и представителем семьи эмира, его вторым по старшинству сыном, поставленным во главе правителей всех завоеванных эмиратов горных княжеств.
Всякий чиновник, купец, путешественник, почему-либо прибывающий в Гиссар или мимоходом оказавшийся в пределах Гиссарского бекства, обязан был личным посещением и дорогими преподношениями выразить свою почтительность Мумину. В весенние и летние месяцы, спасаясь от малярийных комаров, тяжелого болотного воздуха и одуряющей жары, наместник предпочитал жить в селении Каратаг, расположенном верстах в пятнадцати от Гиссара, на берегу прозрачной горной реки, в ущелье, овеваемом прохладными северными ветрами. Каратаг славился своими плодовыми садами, чистейшим воздухом, напоенным ароматами-горных трав и лесов, поднимающихся до самых снегов по склонам великолепного Гиссарского хребта.
Мирзо Акрам хорошо знал, что купцов, скупщиков лошадей и овец, которые оказывали недостаточные знаки внимания беку или вообще уклонялись от преподнесения ему подарков, постигали в дальнейшем пути (конечно, по воле божьей!) разные беды и неудачи —их обчищали разбойники, но иногда дело не ограничивалось и грабежом... Поэтому Мирзо Акрам со своим слугой съездил в Каратаг на поклон к принцу Мумину, подарил ему одного из лучших своих коней, хвост и грива которого были перед тем тщательно расчесаны в Гиссаре слугою богатея, а припасенное еще в Кабадиане украшенное серебром оголовье извлечено Мирзо Акрамом из набитой самыми дорогими подарками переметной сумы и руками Восэ тщательно пригнано по ушам и морде коня.
Вернувшись из Каратага в Гиссар, Мирзо Акрам, надо полагать, не был слишком уверен в том, что сделанный им подарок вполне удовлетворил принца. Восэ подумал об этом потому, что Мирзо Акрам на следующий день, перед выходом каравана в дальнейший путь, вручил ему револьвер со словами:
— Держи, Восэ, его заряженным на всякий случай! Путь наш в Денау большой, на этом пути, говорят, всякое бывает, ты, знаю, хороший охотник, не испугаешься! Как пользоваться этим оружием, тебе известно?
— Не приходилось,—ответил Восэ.—Кроме бухарских кремневых ружей, из чего-либо другого я не стрелял.
Мирзо Акрам, оказывается, знал, как надо пользоваться револьвером, но в свое собственное бесстрашие, по-видимому, не верил, предпочитая в случае опасности иметь телохранителя...
Наконец тронулись в путь вдоль стены камышей, по широкой дороге, то покрытой вершка на три слоем лёссовой пыли, то уходящей в болото так, что лошади едва не по брюхо погружались в зыбкую грязь. Поэтому двигались короткими переходами, не раз на дню, когда выбивались из сил, делая привалы у зеленотравных прибрежий, у сбегавших с гор рек, измельчавших в шири знойной долины.
В этих условиях труд табунщика — одного на полтора десятка выбивающихся из сил лошадей — был особенно тяжел, но Восэ не терял хорошего настроения,— его радовало общение с разговорчивым и услужливым Ниязом — племянником и слугою Мирзо Акрама, привязавшимся к своему старшему спутнику. Нияз давно успел поведать Восэ всю историю своей молодой жизни — жизни сироты из Кермине, попавшего на прокорм к Мирзо Акраму в раннем детстве, превращенного сызмальства в покорного слугу, никогда ни на что не жалующегося, привыкшего к кулаку, плетке и прочим благодеяниям Мирзо Акрама.
На привалах, когда дневная жара спадала, а в налившихся глубочайшею чернотой небесах зажигались яркие звезды, Нияз, лежа на шерстистой подстилке рядом с Восэ, просил рассказывать ему очередные истории о горных медведях, о снежных барсах, диких козлах, драконах, обитающих в горных реках, о схватках и стычках прежних беков и нынешних правителей Бальджуана,
Куляба, Дарваза, Каратегина... Восэ умел рассказывать так, что Нияз зримо представлял себе дотоле ему неведомое, приходил в восторг и готов был слушать хоть до рассвета. Но Восэ, утомленный дневным переходом, .вскоре умолкал, сон смежал и веки Нияза...
Мирзо Акрам заставлял Нияза работать от зари до зари. На привалах только и слышны были раздраженные оклики: «Нияз, принеси воды!», «Нияз, наруби дров!», «Принеси мой халат!», «Подай курильницу!», «Ступай на базар!», «Почеши мне спину!».
Когда, прихватив с собой слугу, "Мирзо Акрам уходил в селения к какому-нибудь старосте, старейшине, богачу, чиновнику, Нияз, вернувшись, украдкой приносил Восэ из их угощений хлеб, изюм или холодное вареное мясо. Собрав сучья, Нияз разжигал огонь, кипятил в медном кувшине чай. Он охотно помогал Восэ ухаживать за лошадьми... Восэ, в свою очередь, был с Ниязом ласков,— возможно, Восэ оказался в жизни юноши первым, кто обращался к нему нежно, говоря: «Ниязджан», «Нияз-душенька», «Паренечек мой!» От Мирзо Акрама Нияз слышал только: «Ты ублюдок!», или «Эй, незаконнорожденный!», или «Недоцветок проклятый!» — подобных обращений в языке чванных богатеев всегда было много — нам не к чему их перечислять!
А ведь Мирзо Акрам приходился Ниязу родным дядей-, но на слово «дядя» откликался лишь при почтительном и смиренном к нему обращении.
Нияз все эти дни ухаживал за лошадью своего дяди и за своей. Восэ хватало хлопот с табуном. В следующем после Денау большом переходе, уже недалеко от города Байсуна, в крайне пересеченных, хоть и не слишком высоких горах, путники сделали привал в каком-то селении, почти сплошь укрытом богатой зеленой листвой садов.
Нияз, расседлав лошадь Мирзо Акрама, затем свою, принес из ближайшего сада два снопа клевера, бросил лошадям, а сам лет в траве над самым скосом к пруду и, усталый, сразу же заснул. Лошади подняли драку из-за пучка клевера, стали ржать, биться копытами, но Нияз не проснулся. Откуда-то появился Мирзо Акрам, в гневе ударил Нияза ногой так, что тот, вскочив спросонья, полетел в пруд. Пруд оказался глубоким, Нияз, не умевший плавать, перепугался, стал кричать и барахтаться в воде. Захлебнувшись, он чуть было не утонул, не бросься в во
ду Восэ, который тоже не был хорошим пловцом. Боль от удара в поясницу и пережитый страх не дали Ниязу подняться; он, плача, пополз к ограде.
Мирзо Акрам удалился в глубину сада, куда владелец дома принес котел заказанного богатеем бараньего супа. Должно быть, устыженный своим поступком, он стал звать к супу Восэ и Нияза. Восэ пришел, а Нияз, сколько ни звал его хозяин, не появился.
Тогда Восэ, ничего не говоря, взял со скатерти большую чашку с супом, взял хлеб и принес их Ниязу, под ограду, к пруду:
— Ешь, Ниязджан. Перестань плакать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59