Восэ
Роман
таджик
ГЛАВА ПЕРВАЯ
В селении Бустон, Гиждуванского тумена бая Мирзо Акрама звали еще и иначе: Мирзокори. Слово «кори» означает: чтец Корана, изучивший его наизусть. Да, Мирзо Акрам в юности вызубрил наизусть какие-то главы этой священной книги, и, когда стал амлякдаром — чиновником, ведавшим сбором поземельного налога, всем полагалось верить, что он действительно непогрешим в своих познаниях. Что ж, будем и мы называть сего богача присущими ему чинами, кроме, однако, «амлякдара», потому что после двенадцатилетнего пребывания в этой видной должности он своего чина лишился...
Уже три года Мирзо Акрам днем и ночью думал о том, как вернуть потерянную должность чиновника. Когда повелением эмира она была у него отнята и передана другому, более преуспевшему в искусстве угождения вышестоящим, наш богатей почувствовал себя подобно страннику, у которого воры украли осла, оставив его в пусты но пешим. Вместе с чином и должностью Мирзо Акрам потерял двести тысяч денег, а ведь каждая теньга — пятнадцатикопеечная серебряная монета,— не с неба падая, прибавлялась к его богатству — ее нужно было выбить из чужих рук хитростью и умением.
И как нелепо все получилось!..
Три года назад высокий правитель бекства Кермине, в состав которого входит Гиждуванский тумен, вознамерился совершить нелегкое путешествие в Россию, чтобы принести свои почтительные поздравления «его императорскому величеству», принявшему под свое высочайшее покровительство Бухарское ханство, государю Александру II, на чьей груди возблестел высший восьмилучный орден эмирата, с кругом синей эмали и золотым полумесяцем, обнявшим своими рогами три золотых тюльпана— символы общения, преданности и покорности...
Путешествие требовало немалых денег! Высоким правителем Кермине был Абдул Ахад, наследник эмира, и все понимали, что он не поедет на поклон к русскому царю с пустыми руками.
На эти чрезвычайные расходы Абдул Ахад решил собрать деньги, обложив новым дополнительным налогом «мирона» все население подвластного ему бекства. Амлякдарам вменялось в обязанность без промедления собрать каждому по двести — триста тысяч тенег и внести их в казну бека.
Срок сбора налога был очень коротким, некоторые амлякдары все же успели выполнить приказ, а вот амлякдар в Гиждуване не успел. У него не оставалось иного выхода, как внести этот сбор в казну правителя области из личных денег, потом возместив их выколоченными из населения.
Когда эмирский сын уехал к царю, Мирзо Акрам нажал на подчиненных ему сборщиков, и те кинулись выжимать деньги из населения. Однако гиждуванцы вдруг возмутились, стали роптать, уверять, что их последние деньги уже взяты, и это было действительно так: незадолго перед этим с них были взысканы все налоги. Своим непокорством и ропотом гиждуванцы еще раз подтвердили уже существовавшее у чиновников мнение: они-де люди непослушные, упрямые. И впрямь, среди гиждуван. Эмир Музаффар рассудил так: деньги его сын уже получил, подарки царю повез — почему бы не удовлетворить просьбу гиждуванцев и, принеся в жертву одного амлякдара, не снискать у доведенного до отчаяния народа еще одну похвалу к своей славе «убивающего слона и заботящегося о мыши»... Он запретил Мирзо Акраму взыскивать дополнительный налог и освободил его от должности. Рассказывали, что эмир Музаффар сказал своим приближенным: «Если деньги амлякдара и перешли к моему наследнику, то какая в том беда? Амлякдар откуда мог их взять? Вымогал взятки да грабил население!»
И в самом деле, эмир хорошо знал чиновников своего государства.
Но и Мирзо Акрам хорошо представлял себе властителей ханства. И был готов на все, лишь бы обратить на себя милость наследного принца, когда тот, облагодетельствованный царем, вернется. Только бы вновь получить чин!
Мирзо Акрам был мужем трех обретенных по закону жен. Старшая жена бая — Ибодат-пошо, суровая, пожилая, распоряжалась всем в доме властно, не слишком считаясь даже с характером мужа, от которого весьма давно родила слабоумного сына и двух весьма непривлекательной внешности дочерей (и сын и неприглядные дочери уже много лет жили отдельно от дома родителей, своими семьями). Госпожа Ибодат-пошо была грамотной, умной, Мирзо Акрам побаивался ее и даже в гневе не решался поднять на нее руку... Две другие жены Мирзо Акрама были помоложе,— третью звали Рисолят; тринадцать лет назад она родила дочь, которую на семейном совете назвали Зеби. Слово «зеби» означает — хорошенькая... Но вот выросла эта девчонка и оказалась такой некрасивой, что, глянув на нее, почтенный родитель испытывал чувство злобы и не раз лупил палкой мать девочки, а заодно и вторую, бесплодную свою жену. Избивал их нещадно, приговаривая: «Эх, паскуды, не сумели родить мне ни красивого мальчика, ни девочку, которые в трудное время пригодились бы!.. Убить вас обеих мало!..»
Бывало, маленькая Зеби кидалась к матери, хотела выручить ее из беды, но злобный отец отшвыривал дедчонку затрещинами, крича: «Исчезни! Образине твоей место в могиле!»
Значение слов «пригодились бы» женщины хорошо понимали. Многие чиновники эмирата получали повышения в должности и в чине, подарив правителю бекства или даже самому эмиру красивого сына или красавицу дочь.
Однако даже наследнику эмирского престола не набрать во всем эмирате одних только писаных красавиц для своего гарема! Кто знает, вдруг да прельстится Абдул Ахад свежестью, пленительной наивностью и чистотой такой девочки, как Зеби?.. Мирзо-кори, припоминая Коран, не находил в нем запрещений дарить дочь начальству. А что скажет старшая, мудрая супруга Ибодат-пошо, с которой бай во всем и всегда советовался? Она, конечно, втайне ненавидит молодых жен своего мужа и терпеть не может Зеби,— значит, только рада будет избавиться от девчонки, насолить ее молодой матери...
Мирзо Акрам посоветовался со старшей супругой, и та ответила мужу:
— Сын его высочества эмира — наш бек, хозяин имущества и душ наших, хозяин нашей чести и нашего позора. Подарить ему сына в рабство или дочь в наложницы для верноподданного — не грех!
Так и объяснили матери Зеби, Рисолят. Объяснили — и не рады были! Эта кухарка, безродная дочь медника- оборванца, рабыня семьи, всегда покорная и послушная, вдруг взъярилась, как дикая рысь, подняла такой визг и гвалт, обругав супруга и его «госпожу», что даже они, ошарашенные, растерялись... Впрочем, супруг тут же дал волю своему гневу, схватил Рисолят за косы, хлестал ее плетью, таскал по двору, как пустую козью шкуру... Но несчастная Рисолят не умолкала:
— Убей меня или живой зарой в могилу! Только тогда увезешь мою дочь, подаришь, как подстилку, беку... Она же и твоя дочь, бесчестный. Позор тебе и Ибодат!
Мирзо Акрам и его старшая супруга поняли, что, пока жива мать Зеби, девочку без большого скандала принести в жертву не удастся. Да и будет ли эта жертва принята — было неизвестно. И они отступились от окровавленной Рисолят и, поостыв, стали прикидывать, какие еще найти способы, чтобы привлечь к себе милостивый взор эмирского сына.
Вспомнил Мирзо Акрам, как разгорались азартом глаза бека Кермине, когда он оказывался судьею в жестокой конной игре — коалодранье: кажется, сам прыгнул бы с застеленного подушками и коврами судейского помоста в гущу сгрудившихся всадников, вырвал бы у них шкуру призового козла, вынесся бы с нею на разъяренном коне вперед, стиснув зубы и наотмашь хлеща плетью по головам настигающих... А как наливались кровью глаза правителя в разгаре соколиной охоты?
«Все так, но я тут совсем ни при чем! — подумал Мирзо Акрам, человек рыхлый, дородный, не участвовавший ни в конных играх, ни в соколиной охоте.— Был бы я, допустим, Амоном...»
Натолкнувшись мыслью на гиждуванского любителя азартных игр Амона, по прозвищу Плешивый, Мирзо Акрам вдруг оживился: да ведь сын эмира — любитель и перепелиных боев, а у Амона Плешивого, мастера по натаскиванию боевых перепелок, есть знаменитый перепел, недавно согнавший с поля боя десять своих противников. Добыть, во что бы то ни стало добыть его!
...Пустынная, знойная дорога закончилась чайным заведением на пыльном гиждуванском базаре, в том ряду, где торгуют самокрутными нитками. На пестром квадратном ковре, застилавшем глинобитные полати, люди пили не торопясь зеленый чай и поочередно посасывали камышовый мундштук чилима — медного курительного сосуда, в котором табачный дым булькает, проходя сквозь воду. Мужчина, предлагавший чилим, приняв на лету монетку, протягивал мундштук желающим.
Остановив коня, Мирзо Акрам увидел в гуще народа Амона Плешивого, в красном халате, небрежно свисающем пустым рукавом с плеча. Другой рукав, натянутый на руку, скрывал таившегося в нем, как в уютном гнезде, боевого перепела. Между узловатыми пальцами Амона чуть виднелись острые коготки и жаловидный клюв птицы.
Бай поздоровался с Амоиом, тот поднялся, прижал ладони к груди:
— Э-хе, дядюшка-бай, пожалуйста!
Фамильярное обращение резануло слух почтенного Мирзо Акрама, но когда ему было что-либо нужно, он умел но замечать лишнего. Спрыгнув с коня, он сунул повод служке, чтобы привязал коня к чахлому дереву. Чинно заняв место в кругу сидящих, Мирзо Акрам затянулся из медного сосуда табачным дымом и, медленно, с удовольствием выдохнув потерявшую синь струю, принял из рук Амопа чашку чая.
— Слышал я, Амон, что твой перепел разогнал всех боевых птиц Гиждувана. Поздравляю!
— Спасибо, дядюшка!
— Это у тебя в рукаве тот самый или другой?
— Тот, тот, дядющенька! — Подняв руку, Амон осторожно, двумя пальцами высунул головку птицы.
— Дай взгляну!
Взяв птицу из рук Амона, Мирзо Акрам тщательно ее ощупал. До сих пор богатей покупал перепелов, только чтобы жарить и есть их, а потому считал: чем птица жирней, тем лучше.
— Ах ты, живое существо! — усмехнулся он.— Что это, Амон, твой бойцовый перепел такой тощий?
— А так уж, дядя! — усмехнулся Амон Плешивый, сразу сообразив: «Ты хоть и богач, да, оказывается, дурень, показываешь себя знатоком, а ничего не смыслишь!»
— Если эту птичку захочу купить, ты продашь?
Подумав: «Зачем она ему?», Амон высказал удивление:
— Продам ли? Вы же не любитель перепелиных боев, дядюшка!
— В Кермине у меня есть один знакомый,— соврал Мирзо Акрам,— он из именитых людей. Просил: «Привези из Гиждувана хорошего перепела».
— Если так, дядя, хорошо. А сторгуемся ли? Я этого своего бойцового перепела и за сто золотых не продал бы. Но вам кто откажет? Давайте добрую цену, да будет любимая птичка моя отдана в жертву вам!
Изрядно поторговавшись, Мирзо Акрам, словно ослепнув в небывалой щедрости, вынул и, тщательно пересчитав, отдал неуступчивому Амону огромную для сего случая сумму: триста тенег! И все же Амон Плешивый, будто не желая, чтобы кто-либо другой, а не он сам мог в Кермине похвалиться победой своего перепела над всеми другими перепелами города, дал, бережно вкладывая птицу в ладони бая, лукавый совет:
— За этим перепелом с неделю, дядюшка, поухаживайте, чтобы стала пичуга жирной, а уж потом везите дарить вашему знакомому в Кермине!
При всей своей хитрости Мирзо Акрам не заметил в приторной улыбке Плешивого тайной насмешки над пустомелей-богачом, пытающимся выдать себя за знатока перепелиных боев, а потому важно ответил:
— Конечно, так и сделаю. Жирной будет!
Полный довольства, покряхтывая в седле, опальный чиновник Мирзо-кори на пути в свое селение Бустон повторял наизусть священные стихи Корана. Дома он посадил перепела в клетку и в самом деле семь дней кормил его зерном как на убой, поил без меры ключевой водою. На восьмые сутки велел оседлать коня и отправился с подарком в Кермине, к высокому правителю бекства.
В этот час, навеселе и в полном благорасположении духа, наследник эмира Абдул Ахадхан играл на тамбуре в пиршественном зале гарема, окруженный музыкантами и певцами. Когда слуга доложил хану, что из селения Бустон прибыл бывший амлякдар Мирзо Акрам, «готовый к услугам и мечтающий быть удостоенным лицезрения своего благословенного повелителя», Абдул Ахад велел допустить приезжего в зал.
Введенный слугами, Мирзо Акрам, согнувшись над прижатой к животу клеткой, просеменил босиком к беку, давшему знак музыкантам примолкнуть. Поставив клетку с перепелом на ковер, склонился, согнувшись в поясном поклоне, сделал еще два шага, потными ладонями охватил милостиво протянутую молодым беком руку, звонко чмокнул ее и смиренно вымолвил:
— Да стану я рабом вашим! Этот перепел в Гиждува не победил десять бойцовых перепелов. Ваш раб, сочтя эту птицу достойной внимания своего повелителя, купил ее у владельца и принес к стопам вашим, в чаянии, что она способна будет хоть немного послужить веселью вашему!
Распорядитель интимных пиршеств, стольничий властителя и любимый его сотрапезник бородач Яхшибек вынул перепела из клетки, дал в руки Абдул Ахаду. Тот — опытный любитель перепелиных боев — осмотрел тельце птицы, прикоснулся к коготкам, к клюву, потрогал крылья:
— Удивительно! Так разжирел! Как же он будет биться?
— Да принесет меня мой рок в жертву вам,— смиренно промолвил Мирзо Акрам,— это не сало, это все мышцы и сухожилия. Как только эту богатырскую птицу пустят биться, она всем покажет свою ловкость и силу! Если ж она не обратит в бегство самых отборных перепелов, я первый скажу: мне позор, эта птица не в счет!
Абдул Ахад так холодно взглянул на самонадеянного богача, что у того сердце упало. Однако Мирзо Акрам не понял, чем вызван столь немилостивый взгляд. Мог ли он догадаться, что его слова «это не сало, это все мышцы и сухожилия» задели правителя: ужели он, завзятый охотник, не может отличить жира от комка мышц?
— А ну-ка, Ходжикул,— приказал Абдул Ахад слуге,— принеси из перепелов одного, сильного; пустим их сразиться, посмотрим, что будет?
Ходжикул принес из отборных перепелов одного. Слуги правителя, певцы, музыкаты, освободив середину зала, расположились по сторонам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59