Слуга дал им по ломтю хлебной лепешки.
А в большом шатре шла беседа правителей.
— Ну, почтенный, говорите, почему до сих пор не схвачены убийцы диванбеги Яхшибека?
Поджав под себя скрещенные ноги, Остонакул сидел в переднем углу шатра, перебирая яхонтовые четки, а глаза его, покрасневшие от дорожной пыли, словно два острых буравчика впились в зрачки Мирзо Акрама.
Покорно опустив голову, правитель Бальджуана сидел на коленях по правую сторону от наместника. Не спеша он повторил все, что писал раньше Остонакулу и эмиру,— дескать, этот негодяй, дерзкий разбойник, по имени Восэ, собрал шайку таких же/ как он, воров и убийц и нападает на селения. Его неустанно преследует, не давая вздохнуть,
тысяцкий Саидкул. Он уже схватил больше двадцати соучастников главаря, которые посажены в бальджуанскую тюрьму. Если последует приказ высочайшего повелителя или досточтимый кушбеги сами соизволят дать указание, узников можно переслать в Бухару или в Гиссар. Если ему будет разрешено высказать свое мнение, то правитель считает за лучшее в самом Бальджуане наказать виновных — всенародно их казнить во славу благословенной Бухары и его высочества.
— Вам, властителю Гиссара, верной деснице его высочества во всех его восточных бекствах,— высокопарно продолжал Мирзо Акрам,— хорошо известно, что, несмотря на мятежные выходки Восэ и ему подобных отщепенцев, по милости бога в сборе налога никаких перерывов не произошло, недостач не было, собраны и сданы в казну даже недоимки прошедших лет. Даст бог, радетельный раб, тысяцкий Саидкул, не сегодня-завтра захватит Восэ и его сообщников или убьет их, и тем самым попытка разжечь пламя смуты будет пресечена.
— А" кто он такой, этот Восэ? Откуда? — спросил Остонакул.
—-- Местный он...— Мирзо Акрам помолчал, развязал поясной платок, вытер струившийся по лицу и шее пот. Жара в шатре, разбитом под листвою могучего платана, была такая, что в нем нечем было дышать, и оба собеседника обливались потом.— Это маслодел из селения Дара-и-Мухтор. Я хорошо знаю этого нечестивца, в прошлом году, когда я держал путь из Кабадиана в Бухару, он, попутно шедший в Шахрисябз, был мною принят конюхом.
— А что ему было надо в Шахрисябзе?
Брат у него там что-то натворил и попал в тюрьму, этот проклятый собрался туда проведать его.
Остонакул на миг перестал перебирать четки, что-то припоминая.
м Это когда было? Весной?
Да, досточтимый, в прошлом году весной, к лету уже.
Неужели он тот самый горец в рваной сыромятной одежде, что так дерзостно остановил меня на дороге в Каршах и жаловался на арест своего брата?» — подумал Остонакул.
Ас вами он до какого места доехал?
— До Каршей, досточтимый. Там я его отпустил. Как
раз в то время вы изволили , выехать из Шахрисябза в Карши, предоставляя себя к услугам его высочества. Этот Восэ, узнав о вашем приезде, намеревался встретиться с вами, подать жалобу на якобы несправедливый арест его брата.
Теперь Остонакул уверился, что Восэ — тот самый горец, и очень смутно припомнил его внешность: мужчина дородный, дюжий, мускулистый, черная борода, большие глаза, горящий взгляд... «Как смело он тогда вышел на середину дороги, как стойко сопротивлялся охранникам! Их было много, он — один, а им не удалось задержать его. И со мной разговаривал без страха, без подобострастия. Мне он тогда понравился. А теперь он вожак всех восставших, опасный враг. Пожалуй, не удивительно. А этот кисляй говорит: шайка воров, разбойников. Врет! И отлично ведь знает, что я понимаю его вранье!...Была бы шайка воров, не гонялись бы за ней столько времени тысяцкий с полусотней солдат!.. Нет, события гораздо серьезнее, чем этот льстец пытается мне изобразить...» Остонакул,. однако, ничем не выдал своих размышлений.-Иенытывая Мирзо Акрама, спокойно спросил:
— Почему вы не послали в погоню за ним своего караулбеги Давлята с его солдатами?
— Крепость и сам город Бальджуан оставить без солдат? Разве это не было бы опасно, досточтимый, если в окрестностях разбойничает шайка воров и убийц? Я подумал: мало ли что? Ведь, выбрав подходящий момент, могли бы напасть, натворить в Бальджуане дел.
Слуги внесли в шатер шашлык и хлеб. Остонакул и Мирзо Акрам несколько минут в молчании поглощали пищу. Остонакул думал о том, что своим последним ответом Мирзо Акрам только нечаянно подтвердил все его худшие предположения и донесения тайных агентов. А правитель Бальджуана, не догадываясь о ходе- мыслей Остонакула, стал, насмехаясь, рассказывать, как Восэ убегал от тысяцкого из ущелья в ущелье, из села в село, как уговаривал людей заготовлять длинные палки и по ночам следить за вершиной горы Сурх-Сакау, чтобы, увидев там сигнальный костер, всем вместе двинуться на Бальджуан, захватить город и крепость.
— Подумать только, чего захотелось этому наглецу: па вооруженный ружьями гарнизон крепости напасть с палками!
Остонакул молчал, а Мирзо Акрам хвастался все более...
Его разглагольствования прервал вбежавший в шатер приближенный кушбеги:
— Из Бальджуана гонец! Говорит, что-то должен сообщить почтенному правителю!
В шатер вошел усатый десятский из отряда Саидкула — неуклюжий, с покрасневшими от пыли глазами. Мирзо Акраму он был знаком,— неделю назад правитель отослал его с другими шестью солдатами в отряд Саидкула.
— Досточтимый! Мы вчера дрались с Восэ в Чорбоге,— торопливо заговорил он, стоя на пороге и загораживая огромным своим телом свет.— Восставших было много, нас мало. Тысяцкий Саидкул убит. Меня послал к вам караулбеги Давлят, сказал: «Господина бека найдешь в Нуреке!»
Не сводя глаз с говорящего, Мирзо Акрам непроизвольно вытер руки о скатерть. Пища встала комком в его горле, он словно окаменел, замер не дыша. Схватившись за горло, не своим голосом выкрикнул:
— А Восэ, Восэ! Восэ вы поймали или нет?
— Нас... нас было мало, а врагов много...— запинаясь повторил гонец. — Наших человек десять — двенадцать убито... И ранены... Ночь была темной... Ночь была тем- пой...— не отрывая глаз от земли, повторил гонец.
Его невразумительное донесение и подавленный вид объяснили и правителю Бальджуана и кушбеги все: несомненно, погиб не только тысяцкий, но разгромлен весь его отряд.
«Вот и случилось то, чего я так боялся!» — промелькнуло в мыслях Мирзо Акрама.
Кушбеги насмешливо посмотрел на Мирзо Акрама. Взгляд Остонакула был для правителя словно кинжал у горла. С презрением глядя на гонца, Остонакул спросил:
— Что, струсили? Сбежали? Поле боя осталось за Восэ?
Десятский от стыда и страха весь покрылся потом. Едва преодолев связавшую язык немоту, прошептал:
— Их... врагов... было в десять раз больше нас...
Рукой, на которой висели четки, Остонакул указал ему
на дверь:
— Иди! Убирайся!
В растерянности, пятясь, десятский исчез за порогом шатра.
В тишине, воцарившейся после его ухода, Мирзо Акрам почувствовал себя, как узник перед казнью. Легчайшее постукивание перебираемых Остонакулом четок казалось ему звуком оттачиваемого палачом ножа.
— Господин! Вот уж такого злополучного события раб ваш никак не предвидел,— заискивающе заговорил он.— Я опозорен перед его высочеством и перед вами. Виноват, заслужил всяческое порицание. Готов к любому наказанию, какому вы сочтете нужным подвергнуть меня. Но если на то будет ваша милость, если вы и на этот раз простите меня,— вот я сижу за предложенным вами угощением, клянусь вам этим хлебом-солью: как только вернусь, лично выйду на этих проклятых и, пока всех не искрошу, а вожаков не пришлю связанными к вам во дворец, не вернусь в крепость.
Остонакул долго молчал. Хоть он и был огорчен случившимся, но Мирзо Акрама винил не слишком. Правитель Бальджуана был виноват разве лишь в том, что доселе не понимал, насколько эти горцы своевольны, дерзки и отважны. Быть может, теперь он это поймет и сделает должные выводы? ,
Мирзо Акрам сидел в ожидании. Что-то кушбеги скажет?
— Так выходит, что борьба вашего тысяцкого с Восэ закончилась победой Восэ? — спросил иронически Остонакул.
— Победой? Не думаю, досточтимый. Просто Восэ успел удрать и на этот раз. Вот и все...
— Нет, почтенный мирохур! Тысяцкий пал жертвой в этой битве,— значит, победа за восставшими. Теперь они еще больше осмелеют. К Восэ примкнут новые и новые мятежники. В войне каждая маленькая победа возносит победителя, его кичливость и зазнайство возрастают все больше. Теперь вполне возможно, что Восэ вскоре разожжет обещанный им костер на вершине Сурх-Сакау и двинется на Бальджуан. Но... ничего, пусть нападает...
Последние слова были Мирзо Акраму непонятны.
— Пусть нападает? —переспросил он. — Как это, досточитимый?
— В военных делах вы неопытны,— спокойно произнес Остонакул.— Так уж поясню вам на примере. В тысяча двести восемьдесят седьмом году хиджры1,, после победы в Шахрисябзе и Китабе, покойный эмир двинул войско к Ширабаду и Гиссару. Ваш покорный слуга также был у стремени светлейшего. Гиссар был захвачен, но в тылу, в окрестностях Байсуна и Денау, подданные взбунтовались. К ним примкнули бежавшие с поля боя, побежденные ширабадские и гиссарские солдаты, объединились в отряды и напали на Байсун. Властительный повелитель приказал мне, рабу своему, отправиться на расправу с восставшими. Покорный бйуга собрал тысячу солдат, пошел походом туда, расположил стан в крепости Байсуна, с намерением разгромить и захватить мятежников. Несколько раз выходили мы в окрестности, грабили и казнили жителей восставших селений, но мятеж все продолжался, усмирить повстанцев мы никак не могли, летучими отрядами они рыскали по ущельям и склонам гор, казалось, стали неуловимы. Я понял, что погоня за ними ни к чему не приведет, потому что там их родные места, они знают каждый уголок, все тайные тропинки, а нам местность неведома. Я возвратился в Байсун, повременил, а затем, однажды утром, вывел войско из крепости и отправился в Гиссар, оставив для защиты города всего лишь тридцать солдат. Я знал, что тайные лазутчики восставших сообщат им о случившемся. Отойдя на два «камня» от города, мы остановились на гиссарской дороге в горах. Оставленные мною в Байсуне и в окрестных селах разведчики ночью донесли, что мятежники собираются с рассветом напасть на город. Тотчас я разделил войско на три отряда, тайно ночью вернулся и затаился в засаде в «полукамне» от города, по садам и оврагам. На рассвете толпа мятежников * и в самом деле окружила город, прорвалась в двух-трех местах на его улицы. И тогда я дал приказ своим отрядам: с трех сторон напасть на город. Мятежникам некуда было бежать, все выходы мы закрыли. За два часа мы убили и ранили четыреста или даже пятьсот человек, остальные сдались. Так закончился их бунт...
Остонакул помолчал, дав время Мирзо Акраму обдумать сказанное. Затем добавил:
— Там, где врага нельзя взять силой, нужны уловки, хитрость! Вот так-то, мирохур. Аминь! — Кушбеги провел ладонью по лицу, давая понять, что беседа закончена.
Если понадобится, могу послать вам на помощь какого- нибудь военачальника о отрядом солдат.
Мирзо Акрам вышел и, велев подать коня, сразу же отправился в Бальджуан. За ним скакали его спутники. Девочка и мальчик, привезенные в подарок, а также караковый жеребец остались в Нуреке.
Б шатер к Остонакулу вошел бородатый стольничий:
— Что прикажете относительно преподношения Мирзо Акрама?
— Сам знаешь! — ответил кушбеги.-
Это означало: доставить детей и коня в предгорный Каратаг, где правитель Гиссара проводил летние месяцы.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Тот день народ горного Бальджуана назвал днем газавата. Впоследствии многие годы люди, отмечая значительные события своей жизни, отсчитывали время от этого дня.
Брезжит раннее утро. Вдали высится шра Чильдухтарон, похожая на крепость или старинный замок, с причудливыми зубцами и башнями, закрывающая горизонт. Солнце еще не показалось над этой естественною преградой, еще не прогревает прохладный воздух, но уже немного окрасило восточную половину видимого мира. Небосвод, однако, хмур, гневей. Дальние горы кажутся силуэтами каких-то фантастических огромных животных, припавших к водам моря, образованного линией горизонта.
Возвышенности, пригорки, тесно прижавшиеся друг к другу, один за другим, похожи на толпящиеся стада слонов, верблюдов, коров, которые сейчас лежат спокойно, но вот-вот, при первых лучах солнца, встанут пойдут, подминая под себя горные луга, на водопой. Утренняя тишина кажется насыщенной неведомым, сдерживаемым пока гневом и распрями. В этой тишине только монотонный шум реки и горных водопадов выдает слуху волнения и ярость, наполняющие мир. В это хмурое утро ласточки и воробышки поспешно, с усердием кружатся, их щебетание беспокойно, словно им грозит неведомая опасность...
На вершине Сурх-Сакау догорают щепки большого ночного костра. Более мелкие костры, всю ночь поддерживаемые повстанцами на склонах горы, вокруг селения и ущелья под ним, дымятся...
Толпа восставших по склонам гор спускается в ущелье. Люди торопятся, спешат за вожаком, едущим верхом, На его голове красная чалма, он одет в белый чекмень, опояска оттянута мечом. За небольшим отрядом движутся пешие, вооруженные самопалами люди. Позади вожака идет также свыше тысячи крестьян — это земледельцы, пастухи, садоводы, ремесленники, вооруженные палками, рогатинами, дубинками и дедовскими охотничьими луками. Люди — повсюду: на тропинках и дорожках, на каменистом ложе реки, на перевалах, в руслах пересохших горных ручьев. Воздух наполнен цокотом лошадиных копыт, перестуком мелких камней, шуршаньем сыромятных подошв и босых йог, гамом, создаваемым приглушенными голосами людей. Бальджуан далеко, но эти люди — бойцы всенародного ополчения, идущие без всякого строя, одетые по-разному,— не считаются с расстоянием, они готовы пойти за своим предводителем куда угодно, хоть до самой горы Каф
Восэ ведет свое войско полукружным путем — через Хам, Усто-Сафари, Дашт-и-Ёвон — Чорбог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59