..
— Не успела, председатель. И все из-за детей. Всюду успей, бегай, высунув язык, как собака,— чуть ли не со слезами оправдывается Стиртене.— Да и неловко как-то, ведь я не артистка. Чего доброго, отстегнется какая-нибудь медаль, потеряю, а потом... Нет, лучше такие штуки под замком держать.
— Государство тебя отметило, а ты — под замком,— не может простить ей Стропус— Привыкла от муженька все прятать... В другой раз смотри у меня!
— Ладно, ладно, председатель...
Гости вешают пальто в раздевалке, причесываются, охорашиваются и направляются в просторную комнатуг которую делят надвое накрытые для пиршества столы. Пока что на них красуются только холодные закуски, горки хлеба, пироги, бутылки.
— Это наша читальня. Временно оккупировали, —кратко информирует гостей Донатас Юркшайтис— Прошу садиться, не будем ждать, пока все соберутся.
Но гости скромничают: топчутся в нерешительности около столов, пялятся на свисающую с потолка пластмассовую люстру, на стены, увешанные портретами, фотографиями передовиков колхоза, лозунгами, один из которых, приветствующий участников социалистического соревнования, только что начертан. Пока гости рассаживаются, скрипят стульями, зал читальни постепенно наполняется хозяевами: заведующими животноводческих ферм, учетчиками, руководителями подотделов, конторскими служащими и парой-другой почетных колхозников.
— Вот теперь-то можно будет и начать,— говорит Анд-рюс Стропус, по-хозяйски устроившись за столом. Рядом с ним усаживаются остальные дягимайцы (хозяева — напротив), а на самом краю — Бируте Стиртене, к которой пытается присоседиться Юргита, но Юркшайтис начеку.
— Нет, нет, товарищ Гиринене,— громко протестует он, уважительно взяв ее под руку.— Для прессы у нас специальная ложа. Будьте любезны, прошу прощения...
— Может, без церемоний, товарищ Юркшайтис? — противится Юргита.
— Нет, нет, с церемониями, товарищ Гиринене, непременно с церемониями. В природе только потому и существует гармония, что каждый занимает свое место. А ваше место рядом с уважаемым товарищем Стропусом. Сейчас вы сами убедитесь, как здесь хорошо и удобно, сейчас убедитесь...
Ну и лиса же этот Юркшайтис, думает Юргита, усаживаясь рядом со Стропусом и косясь на пустую тарелку и свободное место слева от себя.
Все становится ясным, как только появляется Аполина-рас Малдейкис, который после собрания куда-то ненадолго отлучился.
— Сюда, сюда, милости просим, товарищ секретарь,— обращается к нему Юркшайтис и ведет его к Юргите, с трудом неся свое увесистое брюшко, Аполинарас Малдейкис приятно удивлен. Так счастлив, взволнован неожиданным соседством, но артист он никудышный, да и вся режиссура шита белыми нитками. — Простите, я должен был срочно позвонить одному человеку,— начинает он объяснять, смущенный насмешливым взглядом Юргиты.
— Это вполне понятно. Даниелюс тоже звонит мне, когда где-нибудь задерживается,— притворяется простушкой Юргита.
— А я жене не звоню. Зачем ей зря нервы дергать? «Почему не отозвалась? Куда уходила? Почему у тебя такой голос?..» Черт знает, что только в голову не придет. Когда друг другу доверяют, телефонные звонки ни к чему.
— И вы, товарищ Малдейкис, в самом деле никогда, соскучившись, не бросаетесь к трубке, не звоните, чтобы услышать голос любимого человека?
— Н-даа. . иногда бывает. Но меня волнует больше близость женщины, чем ее голос.
Юргита не успевает ответить: вдруг встает Донатас Юркшайтис и произносит первый тост. За социалистическое соревнование, за прекрасных гостей — дягимайцев, за разум и сердце Лаукувского района — товарища Аполина-раса Малдейкиса.
Скрипят отодвигаемые стулья, у стола вырастает стена тел. Звенят рюмки.
Аполинарас Малдейкис игриво улыбается и, держа рюмку в руке, кланяется во все стороны. Деликатно отхлебывает глоток и первый садится, увлекая своим примером послушную пока что его авторитету застольную братию.
С минуту-другую слышен только звон ножей и вилок, то тут, то там заглушаемый несмелым гулом голосов, в котором звучат щедрые похвалы умелым хозяйкам, так вкусно и изобретательно приготовившим уйму закусок.
— Вот у кого должен учиться наш общепит,— говорит Аполинарас Малдейкис, как бы вписывая свои слова золотыми буквами в несуществующую кулинарную книгу отзывов колхоза «Передовик».
— Погодите, товарищ секретарь, это только цветочки,— весь светится Донатас Юркшайтис, подперев край стола своим увесистым брюшком.— Ягодки будут, когда на стол начнут подавать горячие блюда.
— И у нас в Дягимай ягодки не хуже ваших, уж вы не выхваляйтесь,— не выдерживает самолюбивая Рута Бутги-нене.
Самое время и Андрюсу Стропусу сказать ответный тост. За замечательные традиции соцсоревнования, за хлебосольных хозяев, за руководителей обоих районов — глубокоуважаемого товарища Даниелюса Гириниса и Аполи-нараса Малдейкиса, оказавшего нам большую честь своим присутствием за этим столом.
Все выпивают стоя. Малдейкис снова кивает во все стороны, отхлебывает из рюмки (на сей раз до половины) и медленно садится, как бы нечаянно задев рукой бедро Юргиты.
— Ой, извините... ради бога, извините... Прошу прощения,— вполголоса повторяет он, виновато потупив взгляд.
После пятого тоста (на стол уже поданы и горячие блюда) все навеселе.
— В прошлом году не хватило сантиметра, чтобы положить ваш «Передовик» на лопатки,— уверяет Юркшайти-са Стропус, навалившись на стол.— Только одного сантиметра...
— Да брось ты, Андрюс... Оба колхоза, можно сказать, идут ноздря в ноздрю, нечего мелочиться,— добродушно приговаривает Юркшайтис— Если кто-то тебя и превзошел, то разве что я своим брюшком.
— Нет, пет, не хватило сантиметра,— не сдается Стропус— Но нынче у нас другой разговор пойдет, товарищ Юркшайтис. Разве я не прав, товарищ Бутгинене?
— Да чего с ними долго разговаривать,— хорохорится Рута, удобно устроившись справа от Стропуса.— Не будь у вас такого благодетеля-покровителя, как ваш бывший председатель колхоза товарищ Багдонас, мы бы вас давно обскакали. Он ваш колхоз за своей теплой пазухой держит, вот он где, этот сантиметр.
— Не поминайте имени господа всуе, товарищ Бутгинене,— вежливо предупреждает Юркшайтис— Ваш колхоз тоже получает все, что ему нужно. Стропус умеет постоять за себя. Так что не жалуйтесь. Не подкидыши, нет. Положим, нас кто-то и держит за теплой пазухой, как вы здесь изволили безответственно выразиться, но такие стройки, какие затеяли вы, нам уж точно не под силу. Два животноводческих комплекса, Дом культуры... Колоссально! — добавил он по-русски.
— Какой Дом культуры? Кто его строит? — Стропус искренне возмущен слухами, распространяемыми легковерами.— Может, когда-нибудь мы его и построим, но пока он существует только на бумаге и в чьем-то горячечном воображении.
- Увы, это правда, товарищ Юркшайтис, только на умаге,— вдруг вмешивается задетая Юргита.— Ибо товарищ Стропус убежден, что людям достаточно и того, что остается от четвероногих.
— Ах, уж эти мне журналисты! — Стропус снисходительно усмехается, прикрываясь улыбкой победившего праведника.— Несколько капель чернил, два-три листа бумаги — и статья готова. А если на машинке, то небось и того проще. А на строительство Дома культуры тысячи нужны, сотни тысяч. Я уже не говорю о таких вещах, как получение стройматериалов, рабочая сила и прочее. Вот когда у нас появятся лишние денежки и энергия, тогда, может, и возьмемся за такую стройку.
— А вы, черт подери, упрямец, товарищ Стропус,— говорит Малдейкис, решительно став на сторону Юрги-ты.— Если не ошибаюсь, уже год прошел, как проект утвердили, а вы и пальцем не шевельнули.
— Пошевелим, товарищ секретарь, придет время — и пошевелим,— упивается собственным великодушием Стропус— Время жить, время умирать, как писал Ремарк.
— Читали? Вы, товарищ Стропус, читаете художественную литературу? — атакует беднягу Малдейкис, стараясь угодить Юргите.
— Все мы в юности горы книг прочитали,— спешит на помощь Стропусу Юркштайтис— А теперь, если за год одну-другую осилишь, то это уже достижение. Счета, отчеты, хозяйственная литература... Заседания, пленумы, сессии... А сколько времени уходит на такие вот застолья? Иногда себя спрашиваешь, кто ты — человек или мячик, который пинают и гоняют из угла в угол...
Кто-то в шутку заметил, что многоуважаемого товарища Юркшайтиса никто сюда, за стол, за уши не тащил. Как, впрочем, и других собравшихся. Могли бы давно сидеть дома у телевизоров или читать книгу, то есть полезно проводить время.
Юркшайтис с этим не хочет согласиться: человек должен тянуться к человеку, иначе отчужденность доконает его.
Аполинарас Малдейкис полностью поддерживает мнение хозяина и прижимается к Юргите, мол, женщина, вот кто убережет нас от отчужденности.
Собравшиеся за столом почтительно кивают, не станешь же перечить секретарю, а Юргита, игриво отстранившись от Малдейкиса, иронизирует, мол, феминизирующемуся мужскому роду ничего не остается, как с грустью вспоминать те времена, когда мужчина был прибежищем для женщины, а не наоборот.
Рута Бутгинене гордо выпячивает украшенную орденами грудь: кто они, эти мужчины? Цыплята!
— Да,— соглашается Малдейкис— Мужчины правят миром, а женщины — мужчинами.
— Вы так думаете? — улыбается Юргита.
— Эмансипация — плод женской логики: сами бьют и кричат, что их бьют,— кипятится Стропус— Перестань хоть на миг быть мужчиной и сразу же окажешься под каблуком у женщины.
— А вы не поддавайтесь,— говорит Юргита.— Как только попытается прищелкнуть вас каблуком, вы тут же ей наручники любви. Наденьте и закуйте.
Но Юркшайтис замечает, что эти наручники чаще всего сковывают руки мужчине.
— Если такое и случается,— не возражает Юргита, косясь на Малдейкиса, который (опять-таки нечаянно, мол) прикоснулся рукой к ее колену,— то это только потому, что вы не умеете этими наручниками пользоваться.
Аполинарас Малдейкис виновато смотрит на Юргиту и отрывистым голосом говорит:
— Не умеем. Да, да, это правда. Поэтому и попадаем в плен к женщине. Мы мышки, играющие в когтях у кошки. Вот в чем наша трагедия.
— Трагедия не мужчин, а мышек,— вставляет Юргита.— С настоящим мужчиной женщина никогда не ведет себя, как кошка с мышкой.
Аполинарас Малдейкис готов согласиться, но ему интересно, каким, на взгляд женщины, должен быть настоящий мужчина.
— В этих делах вы разбираетесь не хуже меня, —отрезает Юргита и прислушивается: за дверьми колхозные музыканты начинают настраивать инструменты.— Как бы то ни было, для женщины важнее всего не то, что, создавая семью, предвкушают некоторые мужчины.
— Да у них только это на уме,— рубит сплеча Рута Бутгинене.
— Это уж точно,— вздыхает Бируте Стиртене. Аполинарас Малдейкис сдается, бессильно разводит
руками, пытается что-то сказать, но голос его тут же заглушают звуки музыки, мощным потоком хлынувшие в читальню.
...Юргита смотрит через плечо Малдейкиса на танцующие пары. Она ловит на себе его цепкий взгляд, чувствует его рука на ее талии. От его одежды несет табаком. Каждое его движение дышит страстью и надеждой, хоть он и сдерживает себя, пытаясь скрыть свои чувства. Танцующие пары то и дело толкают их друг к другу, и Юр-гите передается чужая дрожь, а Малдейкис, как бы испугавшись такой близости, слегка отстраняет партнершу и взглядом просит у нее прощения. Никогда не знавший поражений, Аполинарас готов зачислить в свой актив еще одну победу. Ну, ну, пусть немножко порадуется, если для него это главное, насмешливо думает Юргита, игриво опустив ресницы и предвкушая свое торжество: ему скоро придется разочароваться. Она входит во вкус и не замечает, как ширится пустой круг, пары одна за другой рассыпаются, жмутся к стенкам и оттуда следят за полетом секретаря Лаукувского райкома с женой секретаря из Епушотаса, кажется — они ногами не касаются половиц. На миг, только на один миг, перед ее глазами проносится та июльская ночь, когда она под открытым небом, под дождем, танцевала с Ричардасом, его озаренное вспышкой молнии мокрое лицо... Шелест приближающегося троллейбуса... Отсветы фонарей на залитом струями воды асфальте... До жути заманчивая тайна глядела на нее со всех сторон своими незримыми глазами, и было чертовски хорошо при мысли, что все, что тебе уготовано судьбой, еще впереди — и любовь, и радость, и скорбь, и сбывшиеся мечты, и разочарования. А сейчас? Господи, а сейчас? Когда у тебя, можно сказать, есть все, о чем только может мечтать женщина, откуда эта неизбывная тревога, разбуженная тоской по далекой юности, обостренная кощунственной мыслью о том, что, кажется, охотно отдашь все, чем сегодня владеешь, за несколько незабываемых часов прошлого, как, например, за ту поездку к морю, когда она бежала от любви; и это неудивительно, потому что по прошествии стольких лет и мука начинает казаться настоящим счастьем.
Малдейкис что-то говорит. А, хвалит ее (вы прекрасно танцуете), под руку ведет к столу, приглашает на следующий танец.
Она кивает, но мысли ее сейчас далеко. Оставив канувший в небытие островок прошлого, они, эти мысли, перескакивают на другое. Юргита в Вильнюсе, идет по знакомым улицам, озирается, ищет знакомое лицо. Нашла. Пустилась следом. Представляет себе, как Даниелюс отворяет тяжелую гостиничную дверь, поднимается вверх по лестнице, неспешно и рассеянно ищет в кармане ключ. Даже представляет себе, как выглядит его номер. Но нет, сейчас Даниелюс, наверное, не в гостинице, а у Фиминого брата. Со своими детьми. Может, и сама Фима там... И от этой догадки съеживается. Господи, боже мой, каким чужим в эту минуту кажется ей Даниелюс! Со своей бывшей женой, со своими детьми, со всей своей прожитой жизнью... Юргита пытается отделаться от этого наваждения, наплывающего на нее, словно океанский корабль с призраками на борту и исчезающий в тумане, чтобы спустя какое-то время снова напомнить о себе и просквозить душу страхом.
Один танец, другой, третий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72