Я попытался сжаться и спрятаться под сморщившуюся поверхность камня, но мне это не удалось. Вскоре он совсем исчез, а солнце становилось все ярче и ярче. Ярче и ярче.Я открыл глаза, и в них ударил яркий луч света. Я зажмурился, и луч переместился, теперь он был позади меня. Я лежал на столе в белой комнате, а рядом со мной стоял мужчина в белом халате и белой шапочке. Свет отразился от маленького круглого зеркальца, которое он держал перед глазами, разглядывая меня. Я увидел на его лице легкую щетину, губы его были крепко сжаты.— Боже мой, — раздался голос позади него. — У него не лицо, а сплошное месиво, там, наверное, сотня осколков.Я заморгал и увидел еще одну человеческую фигуру.— Замолчите, разве вы не видите, что он проснулся?Я попытался поднять голову, но легкие быстрые руки легли мне на плечи и снова прижали меня к подушке. Теперь ее лицо было прямо надо мной. В нем было столько милосердия и сочувствия, сколько никогда не бывало в моем лице.— Дженни!Держа меня за плечи, она обратилась к кому-то, стоящему в изголовье.— Позвоните доктору Розе Штрассмер в центральную больницу Лос-Анджелеса или в клинику Колтона в Санта-Моника. Скажите ей, что Джонас Корд попал в серьезную аварию, пусть немедленно приезжает.— Хорошо, сестра Томас, — раздался за моей головой голос молоденькой девушки, а потом послышались ее торопливые удаляющиеся шаги.Снова почувствовав боль в боку и в ноге, я стиснул зубы. Эта боль буквально выдавливала слезы из моих глаз. Я на секунду закрыл глаза, потом снова открыл их и посмотрел на нее.— Дженни! — прошептал я. — Дженни! Прости меня.— Все в порядке, Джонас, — прошептала она в ответ. Ее руки скользнули под простыню, которой я был накрыт, и я почувствовал резкий укол. — Помолчи, сейчас уже все в порядке.Я благодарно улыбнулся и погрузился в сон, недоумевая, почему роскошные волосы Дженни спрятаны под этим странным белым покрывалом. 6 В мое окно уже начали пробиваться первые лучи утреннего солнца, а с улицы все еще доносился шум праздника. Даже эта, обычно тихая часть Хиллкрест-Драйв, где располагалась больница, искрилась радостью и весельем. Со стороны морской базы доносились звуки корабельного салюта. Праздник продолжался всю ночь, а начался он ранним вечером, когда пришла весть о капитуляции Японии. Война закончилась.Теперь я понял, на что намекал мне Отто Штрассмер. Из газет и радио, расположенного рядом с кроватью, я узнал о чуде, испытанном в пустыне. Все кричали о маленьком контейнере с атомами, который привел человечество к вратам рая. Или ада. Я повернулся в кровати, чтобы принять более удобное положение, и растяжки, на которых была подвешена моя нога, заскрипели, добавляя свой голос к шуму за окном.Одна из сестер сказала, что мне повезло. Повезло... Правая нога была сломана в трех местах, кроме того, было сломано правое бедро и несколько ребер. А взирал на мир я из-под толстой повязки, в которой были оставлены лишь узенькие щелочки для глаз, носа и рта. И все-таки мне и вправду повезло — я остался жив.А вот Эймосу не повезло. Он остался в кабине «Центуриона», который теперь покоился на песчаном дне Тихого океана на глубине четырехсот футов. Бедный Эймос. Трое членов экипажа также были найдены целыми и невредимыми. Выжил и я благодаря Господу и бедным рыбакам, которые подобрали меня в море и доставили на берег. А Эймос безмолвно сидел в своей подводной могиле за рычагами управления самолета, который он построил и на котором не разрешил мне лететь одному.Я вспомнил спокойный голос бухгалтера из Лос-Анджелеса, когда говорил с ним по телефону.— Не волнуйтесь, мистер Корд. Мы все можем списать на налоги на прибыль. Когда из общего дохода будут уплачены обычные сорок процентов налога и девяносто процентов налога на сверхприбыль, то чистые убытки составят для нас менее двух миллионов.Я бросил трубку. Здесь все было в порядке. А на что можно было списать жизнь человека, которого убила твоя жадность? Существует ли в этих оборотах доходов и налогов допустимая скидка на смерть? Ведь это я убил Эймоса, и его уже не вернуть ни за какие деньги.Открылась дверь, и я поднял глаза. В палату вошла Роза в сопровождении ассистента и сестры, катившей за собой небольшой столик. Роза подошла к кровати и, улыбаясь, посмотрела на меня.— Привет, Джонас.— Привет, Роза, — промычал я через повязку. — Разве уже пора менять? Я ждал тебя не раньше, чем послезавтра.— Кончилась война.— Да, — сказал я, — я знаю.— Когда я проснулась сегодня, утро показалось мне таким прекрасным, что я решила немедленно мчаться к тебе, чтобы снять повязки.— Так-так, — с недоумением сказал я, — всегда интересовался, какой логикой руководствуются доктора?— Это логика не врача, а женщины. Я пользуюсь своим преимуществом, которое заключается в том, что я прежде, чем стать врачом, стала женщиной.Я рассмеялся.— Я благодарен той логике, которой ты придерживаешься. Конечно, было бы здорово хоть на немного снять эти повязки.Роза все еще улыбалась, хотя глаза ее посерьезнели.— На этот раз мы снимем их совсем, Джонас.Я смотрел, как она берет со столика ножницы. Протянув руку, я остановил ее. Внезапно я испугался того, что повязки снимут. Я чувствовал себя в них в безопасности, как в коконе, защищающем меня от любопытных глаз мира.— А не слишком быстро? Все будет в порядке?Роза поняла мои чувства.— Лицо еще будет болеть некоторое время, — сказала она, начиная разматывать кокон. — Боль даже усилится, когда начнут работать лицевые мускулы. Но это пройдет. Ведь не можешь же ты все время прятаться под маской, правда?Это говорил уже врач, а не женщина. Когда Роза сняла последние бинты, я почувствовал себя голым, как новорожденный младенец. Щекам было холодно. Я попытался по выражению глаз Розы определить свое состояние, но они были профессионально спокойны и бесстрастны. Ее пальцы ощупали мои щеки, подбородок, убрали волосы с висков.— Закрой глаза, — потребовала Роза.Я закрыл, и ее пальцы легонько ощупали веки.— Открой.Я открыл. Лицо ее по-прежнему было спокойным и бесстрастным.— Улыбнись, — сказала она. — Вот так. — Лицо ее расплылось в широкой неестественной улыбке.Я улыбнулся и улыбался до тех пор, пока не начали болеть щеки.— Отлично, — сказала Роза и улыбнулась уже по-настоящему. — Хватит.Я убрал с лица улыбку и посмотрел на Розу.— Ну и как, доктор? Очень страшно?— Не так плохо, — коротко ответила она. — Ты же знаешь, что и раньше красавцем не был. — Она взяла со столика зеркало и протянула мне. — Вот, можешь сам убедиться.Я не стал смотреть в зеркало, я еще не был готов к этому.— Можно сначала сигарету, доктор?Роза молча положила зеркало обратно на столик, достала из кармана пачку сигарет, присела на край кровати и вложила сигарету мне в губы, предварительно прикурив ее. Затянувшись, я почувствовал сладкий привкус губной помады.— Ты очень здорово порезался, когда Эймос выталкивал тебя в окно, но к счастью...— Откуда знаешь? — перебил я ее. — Я имею в виду, откуда ты знаешь об Эймосе?— От тебя. Ты говорил об этом, находясь наркозом. Мы собрали всю историю по обрывкам, таким же маленьким, как и осколки стекла, которые вытащили из твоего лица. К счастью, один из основных мускулов серьезно не пострадал. С лицом, конечно, пришлось много повозиться, но нам удалось быстро сделать необходимую пересадку кожи. И я должна сказать, что все прошло довольно удачно.Я протянул руку.— А теперь дай мне зеркало.Роза взяла у меня сигарету и протянула зеркало. Я поднял его и, взглянув на себя, почувствовал, как по телу пробежала дрожь. — Доктор, — хрипло выдавил я, — я выгляжу точно как мой отец.Роза забрала у меня зеркало.— Разве, Джонас? Но ведь ты всегда так выглядел, — улыбнулась она. * * * Позже Робер принес мне газеты. Все они пестрели статьями о капитуляции Японии. Я мельком просмотрел их и отложил в сторону.— Принести еще что-нибудь почитать, мистер Корд?— Нет, спасибо, что-то не тянет.— Тогда, может быть, немного поспите, мистер Джонас? — спросил Робер направился к двери.— Робер! — окликнул я его.— Да, мистер Джонас?— Разве я... — я замялся, автоматически ощупывая пальцами щеку, — разве я всегда так выглядел?Робер обнажил улыбке ровные белые зубы.— Да, мистер Джонас.— Как отец?— Вы вылитый он.Я молчал. Странно все-таки, всю жизнь старался ни на кого не походить и вдруг обнаружил в собственной внешности несмываемый отпечаток крови, которая текла в моих жилах.— Что-нибудь еще, мистер Джонас?Я покачал головой.— Попробую теперь уснуть.Откинувшись на подушку, я закрыл глаза. Шум с улицы начал постепенно отдаляться. Казалось, что я сплю очень долго, словно хочу отоспаться за те несколько сот лет, в которые недосыпал. Но мне этого не удалось, потому что я почувствовал, что в комнате кто-то есть. Я открыл глаза. Рядом с кроватью стояла Дженни и смотрела на меня. Увидев, что я проснулся, она улыбнулась.— Привет, Джонас.— Я спал, — пролепетал я, словно невзначай разбуженный ребенок. — Мне снилась какая-то чушь, как будто мне не одна сотня лет.— Значит, это счастливый сон. Я рада, счастливые сны помогут тебе быстрее поправиться.Я приподнялся на локте, и, когда потянулся за сигаретами, лежавшими на столике, растяжки заскрипели. Дженни быстро взбила подушку и подложила мне ее под спину. Я затянулся, табачный дым окончательно прогнал сон.— Через несколько недель твою ногу освободят, и ты сможешь поехать домой.— Надеюсь, что так, Дженни.Вдруг я понял, что на ней нет белого больничного халата.— Я первый раз вижу тебя в черном, Дженни. Это что, какая-то специальная одежда?— Нет, Джонас. Я всегда ношу эту одежду, за исключением тех дней, когда дежурю в больнице.— Значит, у тебя сегодня выходной?— На службе Господа не бывает выходных, — просто ответила она. — Нет, Джонас, я пришла попрощаться.— Попрощаться? Но я не понимаю. Ты же сказала, что я только через несколько недель...— Я уезжаю, Джонас.— Уезжаешь?— Да, — тихо сказала она. — Я работала здесь в ожидании транспорта на Филиппины. Мы восстанавливаем там больницу, которая была разрушена во время бомбежки. Теперь я улетаю самолетом.— Но ты не можешь так поступить, Дженни. Ты не можешь отказаться от близких людей и от языка, на котором говоришь. Ты будешь чужая там, тебе будет одиноко.Дженни дотронулась пальцами до распятия, висевшего у нее на груди на черном кожаном шнурке. Ее глубокие серые глаза смотрели спокойно.— Я никогда не буду одинока. Он всегда со мной.— Ты не должна делать этого, Дженни, — сказал я и, взяв брошюру, которую обнаружил на столике, открыл ее. — Ты просто дала временный обет и можешь отказаться от него, когда захочешь. Ведь перед пострижением существует трехгодичный испытательный срок. Это не для тебя, Дженни, ты сделала это от боли и злости. Ты слишком молода и прекрасна, чтобы похоронить свою жизнь под этой черной одеждой. — Дженни молчала. — Ты что, не понимаешь меня, Дженни? Я хочу, чтобы ты снова вернулась к жизни.Она медленно закрыла глаза, а когда открыла их, они были затуманены слезами. Но когда она заговорила, в ее голосе чувствовалась твердость и убежденность в своей вере.— Это ты не понимаешь, Джонас. В той жизни нет места, куда мне хотелось бы вернуться. Мое место в доме Божьем.Я снова начал говорить, но она остановила меня, подняв руку.— Ты думаешь, что я пришла к Нему от боли и злости? Ты ошибаешься. Никто не бежит от жизни к Богу, к Богу стремятся для жизни. Все свои годы я думала о Нем, не понимая, что ищу Его. Любовь, которую я знала, была просто насмешкой по сравнению с тем, какой действительно должна быть любовь. Милосердие, которое я проявляла, было гораздо меньше того, что я получала от Него, мое сострадание было ничто по сравнению с Его состраданием. Здесь, в Его доме и в Его делах, я нашла самую большую любовь, которую когда-либо знала. Через Его любовь я обрела спокойствие, удовлетворение и счастье.Некоторое время Дженни молчала, разглядывая распятие, которое держала в руках. Когда она снова подняла голову, глаза ее были чистыми и безмятежными.— Джонас, разве в этом мире кто-нибудь может дать мне больше, чем Бог? — спросила она.Я молчал.Дженни медленно протянула мне левую руку. На среднем пальце я увидел массивное серебряное кольцо.— Он пригласил меня в свой дом, — мягко сказала она. — Я приняла и ношу Его кольцо, поэтому Он никогда не оставит меня своей милостью.Я взял ее руку и прижался к кольцу губами. Дженни ласково погладила меня по голове и направилась к двери, но через несколько шагов обернулась.— Я буду думать о тебе, друг мой, — ласково сказала она, — и буду молиться за тебя.Я молча смотрел на нее, никогда еще ее глаза не были так прекрасны.— Спасибо, сестра, — тихо ответил я.Она молча повернулась и вышла. Я смотрел на то место, где она только что стояла и где ее больше не было.Уткнув лицо в подушку, я заплакал. 7 Меня выписали из больницы в начале сентября. Я сидел в кресле-каталке, наблюдая, как Робер собирает в чемодан вещи. В это время открылась дверь.— Привет, малыш.— Невада! Что тебя принесло сюда?— Приехал забрать тебя домой.Я рассмеялся. Странно, как можно многие годы едва помнить о человеке, и так обрадоваться, увидев его.— Твоя помощь не нужна, Робер прекрасно сам справится.— Это я попросил его приехать, мистер Джонас, — сказал Робер. — Я подумал, что хорошо бы все устроить, как в старые добрые времена, чтобы вам не было одиноко на ранчо.— А я решил, что воспользуюсь отпуском, — сказал Невада. — Война закончилась, шоу закрыто до зимы. А Марте очень нравится ухаживать за инвалидами, она уже здесь и готовится к нашему приезду.— Вы ведь сговорились, да? — улыбнулся я.— Ну конечно, — ответил Невада и подошел сзади к креслу. — Готов?Робер закрыл чемодан и щелкнул замками.— Да, мистер Невада.— Тогда поехали. — Невада покатил кресло к двери.— Только нам надо заехать в Бербанк, — сказал я, поворачивая голову к Неваде. — У Макаллистера накопилась куча бумаг, которые мне, надо подписать. — Пока я разлеживался в больнице, дела шли своим чередом.В аэропорту нас ждал специальный самолет, который прислал Баз Дальтон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83