Он не позволит ей лететь. Два года назад она впала бы в
бешенство, принялась кричать, топать ножкой и пообещала бы закатить ему
оплеуху. Теперь же ей хотелось расплакаться. Гнев и то лучше этого
жалкого, бессильного и позорного желания пустить слезу. К счастью, она
сумела взять себя в руки и ответила довольно ровным голосом:
- Дреф, сие от вас не зависит. Воздушный шар принадлежит дядюшке
Кинцу, вы не вправе решать, кому на нем лететь. Вам-то я нужна, дядюшка? -
уверенно обратилась она к Кинцу.
- Еще как, дорогая моя, - ответил тот с чувством, как она и
надеялась. Что-то, однако, было не так - дядюшка мялся и слишком уж
суетился. Элистэ собралась спросить, что случилось, но он опередил ее и
добавил: - Мне очень не хочется с тобой разлучаться, но твой молодой
человек говорит истину. До сих пор я как-то об этом не задумывался, по он
сказал сущую правду. Мне не следует потакать своим капризам, ставя тебя
под удар.
"Твой молодой человек?"
- Но, дядюшка...
- Дитя мое, в столице тебя подстерегают опасности, зачем же
рисковать? Так ты ничего не выиграешь и ничего не добьешься.
- Но, дядюшка Кинц! - Этого Элистэ от него никак не ожидала и решила
идти напролом. - Неужели вы хотите бросить меня в горах одну-одинешеньку?
Как же я тут управлюсь без вас? Я умру с голоду или замерзну.
- Ни-ни, дорогая моя, все будет в порядке. Вот увидишь, у меня тебе
будет очень удобно, - заверил Кинц. - Запасов еды и угля хватит на много
месяцев, а наваждение избавит тебя от незваных гостей.
- Но, дядюшка... ох, дядюшка Кинц, все это не избавит меня от
одиночества. Если вы меня бросите, я просто умру от тоски. Вы этого
добиваетесь? - спросила она обиженным голосом с сознанием собственной
правоты.
Не будь рядом Дрефа, она бы добилась своего. Милый старик пришел в
ужас, на глаза у него навернулись слезы. Да, будь они вдвоем, он бы
уступил. Но, к сожалению, Дреф не дремал.
- Три-четыре недели как-нибудь переживете, - заявил он. - А там,
вероятно, ваш дядя вернется.
"Ваш дядя". Не: "Мы с вашим дядей". Три-четыре недели. На миг ее
обдало волной ненависти к ним обоим - как же, они ведь мужчины, вот и
объединились против нее, списали ее со счетов. Неважно, что у дядюшки
Кинца виноватый и несчастный вид, - он все-таки поддержал Дрефа. Она могла
бы плакать, спорить, умолять, но решила не унижаться. Им она не нужна - ну
и ладно, она тоже без них обойдется. Элистэ выпрямилась и вздернула
подбородок.
- Что ж, - холодно бросила она. - Как вам угодно. - Дреф и бровью не
повел, но она с удовлетворением отметила, что Кинц тоскливо поежился.
Прекрасно, пусть помучается, что бросает ее. - Хорошо. Принести из дома
свечи и одеяла?
Дядюшка Кинц кивнул. Элистэ круто повернулась на каблуках и
направилась к домику. В горле у нее першило, в глазах стояли слезы. Ей
почему-то очень хотелось расплакаться. Почему? Вся эта сцена что-то
напоминала ей. Ну, конечно, как же она не сообразила? Те вечера, когда
Дреф уходил, несмотря на все ее просьбы, и она не могла этому помешать. Он
просто-напросто уходил - и все. Но теперь он уводит с собой дядюшку Кинца.
Бросит ее здесь совсем одну - и глазом не моргнет; а с другой стороны,
ему-то зачем переживать? Да и ей не с чего. Что ей за дело, куда направит
свои стопы ее новоосвободившийся серф и чем пожелает заняться? Не пристало
ей думать об этом. Однако она думала, и сердце ее сжималось от боли.
Тут Элистэ поняла, что не хочет с ним расставаться - ни теперь, ни
впредь. Сама мысль о разлуке была нестерпимой. Глупо, невероятно - но
правда. И давно уже было правдой. Она закрывала на это глаза, всячески
противилась, но сейчас уже не могла отрицать факты. Сейчас она призналась
себе, что не может без него, что не найдет без него покоя. Он бывший серф
- ну и что? Это ничего не меняет.
Абсурд. Чудовищная нелепица. Она, Возвышенная, нуждается в обществе
простолюдина, который вот-вот улетит от нее в самом прямом смысле слова.
Она отвергла герцога Феронтского и всех прочих, чтобы сдаться
низкорожденному подпольщику-нирьенисту, который видит в ней всего лишь
капризную девчонку. Дреф, конечно, от души посмеялся бы, узнав об этом. У
него отнюдь не вульгарное чувство юмора, он способен оценить иронию.
Нет, лучше ни о чем не думать. Веки обожгло непрошеными слезами, и
Элистэ сердито смахнула их. Она и без того в унизительном положении,
нечего в этом расписываться у всех на глазах. Капелька выдержки позволит
ей сохранить хотя бы видимость собственного достоинства. Она простояла две
или три минуты, овладела собой и лишь после этого огляделась в поисках
свечей и одеял, за которыми пришла. Тут Элистэ обратила внимание на
странное зеркало на стене у себя за спиной. Небольшое зеркало в простой
деревянной раме, насколько ей помнилось, всегда висело на этом месте. В
детстве она частенько торчала передним, строя гримасы. На сей раз, однако,
у нее бы это не получилось - зеркало почему-то перестало отражать, в нем
вообще ничего не было видно. Его поверхность затянулась совершенно
непроницаемым загадочным серым туманом, который ритмично пульсировал
непонятными вспышками. Элистэ застыла в тревожном любопытстве, но тут же
очнулась и кликнула дядюшку. Кинц и Дреф поспешили на зов.
- Что случилось? Почему зеркало мигает? - спросила Элистэ.
- Ничего страшного, дорогая моя, - успокоил ее Кинц. - Меня вызывает
дом, только и всего. Должно быть, он хочет мне что-то сказать.
- Дом? Сказать? Дом может разговаривать с вами?
- Разумеется. Я пробудил его лет сорок, если не пятьдесят назад.
Разве ты не знала?
- Нет, даже не догадывалась. А о чем дом рассказывает?
- Больше всего о мышах. Еще о прогнившей соломе на кровле, о
проржавевших петлях и неисправных водостоках. Entre nous [между нами;
говоря по секрету (фр.)], его разговоры не блещут разнообразием, но не
будем придираться. Лучше подождем и послушаем.
Дядюшка Кинц оперся ладонями о стену по обе стороны зеркала и,
наклонившись, тихо забормотал нечто неразборчивое, с чего, как давно знала
Элистэ, у него всегда начиналось чародейство. Сперва ничего не случилось,
по крайней мере, ничего существенного. Хлопнула ставня, скрипнула
половица, в камине взметнулась зола, и дядюшка Кинц кивнул, словно понял
тайный смысл всего этого. Потом он снова что-то сказал, поверхность
зеркала прояснилась и появилось изображение - но вовсе не комнаты и их
самих. Элистэ увидела знакомую узкую тропинку, что вела по холму к
отвесной скале, закрывавшей проход к дому. И, разглядывая крутой
неприступный обрыв высотой в сто с лишним футов, она впервые в жизни
постигла суть наваждения. Скала оставалась скалой, ее знакомый четкий
силуэт нельзя было спутать ни с чем; но скальный гранит приобрел воздушную
фактуру густого тумана, сквозь него просматривалось продолжение тропинки,
взбегающей по крутому склону реального холма. Вот, стало быть, как это
делается. Любопытный пейзаж, но живые люди, вписанные в него, выглядели
куда интересней. Ибо у самого подножия отвесной скалы мельтешило с
полдюжины вооруженных мужчин в алых нашейных платках и с эмблемой красного
ромба на рукавах - дозор местной коммуны экспроприационистов.
Элистэ насторожилась.
- Дядюшка, - шепнула она, - в доме есть оружие?
- Разумеется, нет, дорогая моя. К чему мне держать такие опасные
вещи? Неужто ты сомневаешься в скромных дарованиях своего дядюшки?. Этим
дозорным отрядам никогда до нас не добраться.
Не успел он, однако, договорить, как один из собратьев подошел к
плоскому камню, угнездившемуся меж корней гнилого старого пня, отодвинул
его и, обнажив потаенную выемку с бронзовым рычагом, уверенно подергал его
в той последовательности, которую Элистэ запомнила еще ребенком. В доме
звякнул колокольчик, а в зеркале туманная завеса с изображением
скалы-наваждения тем временем стала настолько прозрачной, что оставалось
диву даваться, почему братья-экспроприационисты не видят сквозь нее.
- Мы погибли! Откуда он узнал, где искать рычаг и как его нажимать?
Дядюшка, вы никому не говорили?
- Нет, дорогая моя. В высшей степени непонятно. - Кинц явно пребывал
в растерянности. - А не могло так случиться, дети мои, что за вами шли
следом?
- Нет, сударь, - уверенно возразил Дреф. - За нами никто не шел, я
ручаюсь.
- Странно, очень странно. Но как интересно! Что ж, вы сами могли
убедиться - существует множество разных способов наблюдения. Вероятно,
кто-то получил к одному из них доступ, а может быть, и открыл совсем новый
- над этим стоит подумать. Весьма занимательно.
- Дядюшка, как вы их остановите?
- Дитя мое, я всегда считал, что наваждения надежно ограждают меня.
Если они сдадут, я просто не знаю, что делать. Но не будем думать о
худшем. Быть может, нам еще удастся их провести.
- Быть может... - протянул Дреф, глядя в зеркало: собратья суетились
у скалы, пробуя ее прочность прикладами мушкетов и кулаками. - Похоже, они
знают, в чем тут хитрость. Мастер Кинц, какой натиск способны выдержать
ваши наваждения?
- Иной раз их может развеять легкое дуновение, но большей частью они
сильны, как страх, непроницаемы, как тщеславие, и устойчивы, как надежда.
Все зависит от тех, кто их видит, юноша.
- В таком случае эти бандиты окажутся здесь через несколько минут, -
сказала Элистэ. - Нам лучше покинуть этот дом, и как можно скорей.
Надеюсь, с глупыми разговорами, чтобы я осталась здесь, покончено?
Неожиданное нападение на неприкосновенное убежище дядюшки Кинца
тысячекратно увеличило угрозу ее собственной жизни, но как же Элистэ
обрадовалась этому - вопреки здравому смыслу! С большим трудом ей удалось
подавить довольную улыбку.
- Ох, мое дорогое дитя, - искренне сокрушался дядюшка Кинц, - мне так
жаль...
- Оставим сожаления на потом, сударь, - оборвал его Дреф. - Нам всем
еще, может, придется жалеть. Когда шар будет готов к полету?
- Очень скоро, но точно не берусь сказать. Давайте посмотрим.
Они так и сделали, вернувшись на лужайку. В свете луны и двух фонарей
перед ними возник огромный пузырь, темный, как закатное небо, и так же
расписанный золотыми полосами и блестками. Элистэ замерла в восхищении.
Удивительное зрелище, но не менее удивительной была скорость, с какою этот
пузырь распухал. Он нависал над ними, рос на глазах, но шелковая его
оболочка все еще обвисала многочисленными складками.
- Понадобится еще минут пятнадцать, - заметил Кинц. - Правда, он
чудо?
- Нельзя ли побыстрее, сударь?
- Не думаю. Терпение, юноша. А фонари, пожалуй, возьмем с собой -
Глориэль любит свет.
Следующие четверть часа они загружали корзину продуктами, топливом,
фонарным маслом, кувшинами с водой и балластом. Всем распоряжался Дреф,
который позаботился даже о равномерном распределении груза, о чем Кинц не
подумал. Когда они с этим покончили, шар был готов к полету и рвался
вверх, натягивая державшие его канаты, как струны. Глориэль, судя по
всему, тоже полностью пробудилась - мигала огоньками, вибрировала своим
металлическим корпусом и издавала напряженный пронзительный гул.
Под самой горловиной шара висела на цепях жаровня из стальной
проволоки. Кинц во Дерриваль, стоя в корзине, то подбрасывал солому в
отверстие жаровни, находящейся прямо под горловиной, то раздувал огонь.
Элистэ с минуту понаблюдала за дядей, а потом, с тревогой и в то же время
с любопытством, вернулась к зеркалу: чем там заняты дозорные?
На ее глазах один из собратьев прорвался сквозь скалу-наваждение,
пробежал по инерции с десяток шагов, споткнулся и упал на руки. Потом сел,
огляделся, и глаза у него полезли на лоб. Его товарищи, что остались
внизу, словно с ума посходили - тыкались и изо всех сил стучали в скалу,
которая представлялась им и на взгляд, и на ощупь твердым камнем. При этом
они что-то кричали: Элистэ видела их широко открытые рты, хотя, понятно,
не могла их услышать. Прорвавшийся дозорный встал на ноги, повернулся
лицом к тому месту, где должны были находиться его собратья, и принялся
звать их. При этом он размахивал фонарем, подавая сигналы. По ту сторону
скалы все замерли, словно прислушиваясь. Конечно же, они слышали голос
сгинувшего собрата; другое дело - доходил ли до них свет его фонаря. Тогда
он спустился вниз, протягивая руку, и легко преодолел скалу-наваждение
изнутри. Товарищам его наверняка показалось, что рука выступила из камня.
И так, одного за другим, ом протащил остальных сквозь завесу наваждения.
Элистэ не стала ждать, что будет дальше. Подобрав юбки, она поспешила
к шару и доложила:
- Прошли.
- В корзину, - приказал Дреф. - Шар готов к взлету.
- Шар-то готов, юноша, - согласился дядюшка Кинц. - Но не знаю,
готова ли Глориэль. Мне кажется, ей требуется еще минута-другая.
- Для чего, дядюшка?
- Собраться с мыслями, как я полагаю.
- Так объясните ей, что у нас не осталось времени.
Дреф помог Элистэ забраться в корзину, что было не так-то просто:
раздувшийся шар рвался вверх, дергал и раскачивал корзину.
- Нет, дитя мое. Нам нужно считаться с настроением Глориэли. Я,
видимо, требовал от нее слишком многого, поэтому она у меня такая
норовистая и порой склонна упираться по мелочам.
- Упираться?
- Если ее рассердить, она, чего доброго, опрокинет корзину, сбросив
нас на землю с высоты в три тысячи футов. Только не поймите меня превратно
- она вовсе не зла от природы, всего лишь немного капризна.
- Но, дядюшка Кинц, мы...
- Тише, дорогая моя. Глориэль требуется ублажить, поверь мне. - Кинц
погладил Чувствительницу, и та засияла мигающими огоньками, переходящими в
розоватое свечение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115