Король удивлялся, недоумевал - но тщетно. Документы производили
впечатление подлинных, а если они фальшивые, то его величество должен
доказать это суду. Как и следовало ожидать, Дунулас с такой задачей не
справился и тут же был признан виновным; последовал неизбежный смертный,
приговор, и опешивший король услышал, что приговорен к казни как "враг
страны", "враг человечества" и "враг Народной Революции". Этот приговор
явился новшеством в двух смыслах: впервые было судебно обставлено
предстоящее умерщвление самодержца Вонара, ибо до сих пор они либо
погибали в сражениях, либо их убивали в открытую, и, кроме того, он явился
первым официальным актом самоопределения Революции, фактически
завершившейся годом раньше, но до того не заявлявшей о своем характере
публично.
Для прилюдной казни Дунуласа XIII внутренний двор "Гробницы" никак не
годился: столь важное событие требовало соответствующего впечатляющего
обрамления. Комитет Народного Благоденствия остановил свой выбор на
площади Великого Государя, недавно переименованной в площадь Равенства, -
месте достойном и достаточно обширном, чтобы вместить многотысячные массы,
которые наверняка соберутся для лицезрения высшего торжества Революции.
Кокотту в срок доставили на площадь, хотя и не без накладок.
Несмотря на горячий революционный энтузиазм большинства граждан, в
обществе еще оставались отдельные монархические элементы, не согласные с
решением Трибунала. Скрывающийся от правосудия в своем тайном логове
осужденный предатель Шорви Нирьен распространил листовку, в которой ставил
под сомнение как необходимость, так и законность казни монарха. Его
подстрекательские писания нашли единомышленников, и в разных округах
столицы произошли волнения. Наиболее серьезным из них явилось нападение на
саму Кокотту, когда ее провожали к новому месту пребывания. Нападение было
хитро продумано - монархисты дождались, когда она оказалась на середине
Винкулийского моста, и напали с двух сторон. Они наверняка преуспели бы в
своем замысле и сбросили бы Кокотту в реку Вир, если бы не Чувствительница
Заза, которая зеленым пламенем и удушливым дымом быстро очистила
Винкулийский мост от мятежников.
Мост освободили от обугленных трупов, Кокотта проследовала к месту
назначения и достигла площади Равенства, где гордо утвердилась на высоком
эшафоте под охраной расположившихся у подножия народогвардейцев,
призванных обожать и охранять ее денно и нощно.

Через два дня огромная толпа стеклась на площадь Равенства, дабы
видеть казнь короля. Среди зрителей находился и Шорви Нирьен - он
надеялся, что черный парик и очки в металлической оправе сделают его
неузнаваемым. Нирьен собирался пойти один, но в последнюю минуту уступил
настояниям товарищей и согласился, чтобы его сопровождал Бек. Сейчас
молодой человек стоял рядом с ним.
Нирьен обвел площадь взглядом. Отметил, что Чувствительница Заза
готова в любую минуту навести порядок, хотя в ее услугах едва ли могла
возникнуть нужда - настроение толпы было необычно подавленным и мрачным,
даже убитым. Погода пребывала с ним в полном согласии: тяжелые низкие
тучи, ветер, первые снежинки надвигающейся зимы.
Вместе со всеми Нирьен, не веря собственным глазам, видел, как карета
с королем в сопровождении усиленной охраны подкатила к эшафоту. Открылась
дверца. Его низложенное величество вышел и без фанфар поднялся по
ступенькам. То ли в виде уступки холодной погоде, то ли из вспомянутого
под занавес уважения к сану монарха, королю позволили прикрыть наготу
длинным плащом, который с него сняли в последнюю минуту. Когда высочайшие
округлые телеса обнажились, Нирьена передернуло; вошедшие в плоть и кровь
республиканские убеждения не смогли-таки уберечь его от шока при виде lese
majeste [оскорбление величества (фр.)]. И в этом он не был одинок. Со всех
сторон до него донесся глубокий вздох ужаса. Невозмутимого Бека - и того
проняло.
Дунулас XIII принял смерть так же, как принимал жизнь, - с
благосклонной покорностью. Нирьен видел, как обреченный монарх что-то
сказал, видимо, о чем-то попросил своих стражей. В просьбе было отказано,
и король вроде бы огорчился; вероятно, он собирался обратиться к толпе с
последним словом. Впрочем, если не считать этого огорчения, его кончина не
была сопряжена с особыми муками. На шипы Кокотты он взглянул скорее с
удивлением, нежели со страхом, и зимний ветер лишь на секунду обдал его
холодом - Бирс Валёр недрогнувшей рукой толкнул короля во чрево Кокотты.
Свинцовые двери захлопнулись. Сияющая дуга меж рогами
Чувствительницы, возрастающее напряжение - и ослепительная вспышка
поглощения.
Двери раскрылись, толпа увидела пустоту и издала благоговейный вздох
всеобщего удивления. Расставленные в толпе экспроприационисты подбросили
вверх шапки и заулюлюкали во всю глотку, но им не удалось заразить
потрясенных горожан своим примером.
Безобидный и глуповатый король Вонара принял смерть от рук своих
подданных, до которых ныне впервые дошел смысл решения, принятого от их же
имени. "Они порвали с вековыми традициями, - думал Шорви Нирьен. - Они
сровняли с землей давно устаревший порядок. Покончили с привычным, с
обжитым - но во имя чего?" Над толпой витало чувство сожаления, печали,
даже вины - своего рода запоздалая ностальгия. Они жаждали перемен - они
их получили. Товарищ Нирьена словно уловил его невысказанные мысли.
- Возврата нет, - произнес Бек.
Через неделю, когда королева Лаллазай последовала по стопах своего
августейшего супруга, Нирьен не пошел на казнь. Он предпочел остаться в
своем убежище, где, стоя у окна, с застывшим лицом слушал перезвон
колоколов и гром салюта по поводу провозглашения Вонара Республикой. На
полу валялся последний выпуск "Собрата", который он выронил из рук. В
редакционной статье газетенки объявлялось о том, что Конституционный
Конгресс назначил Уисса Валёра исполняющим обязанности Защитника
Республики. Пост временный, однако, учитывая надвигающийся кризис, дающий
Уиссу чрезвычайные полномочия. Когда-нибудь в будущем восстановление
гражданского мира обеспечит народу возможность наслаждаться всеми правами
человека; пока же, однако, Уисс Валёр получал такую неограниченную власть,
о которой никто из монархов Вонара не мог и мечтать.

Официальное провозглашение новой Республики было отмечено брожениями
как в столице, так и в провинциях. Быстро подавленные восстания
монархистов имели место в Фабеке, Жувьере и Во Грансе. С мятежниками
расправлялись скоро и с особой жестокостью. Повсюду происходили восстания
и празднества, бунты и ликования.
В Шеррине улицы гудели круглые сутки. В воздухе носилось какое-то
странное возбуждение, ощущение особой раскованности, всех объединяло
понимание, что пришли невероятные времена. В те первые дни новорожденной
Республики Вонар перспективы рисовались бесконечными. Людей
впечатлительных это могло довести до истерии - и доводило. Ночами город не
спал, повсюду царило насилие, жертвами которого по большей части
становились Возвышенные, эти новоявленные козлы отпущения. Никогда еще
Возвышенным не доводилось сталкиваться с такой лютой ненавистью.
Застрявшие в столице отсиживались за запертыми дверями, как мыши в норах.
И их собственность, и они сами находились под постоянной угрозой. Если
Возвышенных узнавали на улице, их преследовали, грабили, раздевали донага
и избивали, причем некоторых до смерти. Суд и правительство отказывали им
в защите. Они были обречены, за исключением немногих счастливчиков,
покидающих столицу тайными путями.
Народный Авангард и городская жандармерия не сомневались в том, что
где-то под городской стеной имеется тайный ход. Но даже объединив усилия,
они не сумели обнаружить ни его местонахождение, ни личность его
хранителя. Проходили недели, власти по-прежнему ничего не знали, а
Возвышенные беглецы все так же ускользали у них из-под носа. В конце
концов властям пришлось бы расписаться в поражении, если бы, по воле
случая и на их счастье, одна золотая гнида Нану, величиной со шмеля, не
пробралась в личный кабинет кавалера во Мерея.

17
- Я вызвала вас, чтобы сообщить: мы покидаем Шеррин, - объявила
Цераленн в одно прекрасное утро. - Каждая может взять с собой столько
вещей, сколько войдет в саквояж. Ступайте укладываться, ибо мы отбываем
очень скоро - нынче ночью.
Элистэ и Аврелия в изумлении воззрились на нее. Элистэ испугалась, уж
не случился лис бабушкой внезапный приступ истерии. Однако в облике
Цераленн не было и намека на беспокойство: все та же прямая осанка, все то
же выражение полнейшей невозмутимости. Правда, лицо ее казалось усталым и,
быть может, немного печальным, но умело наложенный грим скрадывал эти
признаки слабости. Усталой же она вполне могла выглядеть из-за аскетичного
черного платья, которое ей не шло, старило ее, да еще и находилось под
запретом. Ношение черных одежд представителями сословия, в прошлом
называвшегося "Возвышенными" (все наследственные аристократические титулы
и привилегии были недавно отменены декретов Конгресса), считалось теперь
преступлением, ибо публичное проявление скорби по казненным предателям
Дунуласу и Лаллазай было откровенным вызовом республиканскому единению и
как таковое каралось смертью. Однако в своем собственном доме Цераленн во
Рувиньяк не считалась с этим запретом.
"Мы в безопасности лишь постольку, поскольку бережемся от летучих
гнид", - думала Элистэ, по привычке обводя взглядом стены, пол, потолок и
мебель бабушкиной утренней гостиной, чтобы не упустить предательского
золотистого промелька, указывающего на присутствие соглядатая. Сколько
Возвышенных, в том числе и тех, кого она лично знала, расстались с жизнью
по милости этих тварей? Сколько неосторожных намеков, сколько неразумных
высказываний, которые были подслушаны, привели ее подруг и знакомых на
площадь Равенства к Кокотте за несколько последних недель? Она уже
потеряла счет. Состояние, высокое положение, родовитость, остроумие,
красота, молодость, невинность - все это, некогда даровавшее могущество,
перестало служить защитой. Гизин во Шомель погибла, как и большинство ее
родных; и граф во Брайонар, и Рист, и Фовье во Дев в'Уруа, и многие-многие
другие. Уцелевшие Возвышенные научились осторожности: они стали прикрывать
окна и дверные проемы завесами из прозрачной кисеи, натянутой на
деревянные рамы, а каминные трубы - мелкоячеистой сеткой; они взяли за
правило ежедневно обшаривать все комнаты в поисках тайных лазутчиц.
Однако, несмотря на эти предосторожности, гниды частенько проникали в
дома, поэтому рекомендовалось постоянно быть начеку и не
благодушествовать.
- Итак, юные дамы? - Цераленн вопрошающе подняла брови. - Вы словно
окаменели. Разве я не ясно вам объяснила?
- Мадам, наше изумление простительно, - возразила Элистэ. - Не вы ли
долгие месяцы отказывались обсуждать саму возможность бегства? И вдруг
сегодня, сейчас, так неожиданно...
- Не вы ли призывали жить в Шеррине свободно и смело, как подобает
истинным Возвышенным? - подхватила Аврелия. - И не поддаваться страху,
принимая решения? Это же собственные ваши слова. Неужели, бабуля, вы
говорили одно, а думали другое? Что... Что же заставило вас передумать?
Цераленн проницательно посмотрела на своих юных родственниц, как бы
оценивая силу их духа, и бесстрастно ответила:
- С час назад принесли повестку. Всем проживающим в этом доме
надлежит в течение суток явиться в окружную жандармерию и принести
Присягу.
Это было равносильно смертному приговору. Сокрушительный удар, при
том, что внутренне они были к нему готовы.
Текст новой Присяги на верность включал клятву в безоговорочной
преданности Республике-Протекторату Вонар наряду со столь же
безоговорочным осуждением монархии вообще, и "тирана-изменника Дунуласа" в
частности. От граждан всех сословий требовалось произнести ритуальную
формулу осуждения "монархистов, абсолютистов, реакционеров, аристократов,
оппозиционеров, социальных паразитов и прочих врагов Отечества" и
расписаться в готовности отдать свою жизнь во имя свободы Вонара. Текст
был заведомо рассчитан на то, чтобы возмутить Возвышенных и подтолкнуть их
к открытому неповиновению. В глазах республиканцев это была большая
победа, поскольку отказ дать Присягу на верность, будучи явным
доказательством приверженности абсолютизму, позволял прямым ходом
отправить в Кокотту разоблаченного изменника вместе с семьей, минуя
формальное судебное разбирательство. Собственность изменников однозначно
подлежала конфискации в пользу государства. Присяга на верность, как то
входило в намерения ее авторов, практически не оставляла уцелевшим
Возвышенным выбора: с одной стороны, утрата жизни и состояния, с другой -
утрата чести из-за принесения заведомо ложной клятвы и предательство
древнего кодекса верности Возвышенных, что было равносильно, моральной
смерти. Не один Возвышенный, оказавшись перед такой дилеммой, нашел, в
согласии с жестоким обычаем предков, выход в самоубийстве. До сих пор к
нему прибегали лишь те несчастные, кого уже подозревали в разного рода
преступлениях против Республики-Протектората. Теперь отпадала
необходимость даже в формальном обвинении - с фарсом судебного
разбирательства было покончено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115