Свет фонаря освещал море неподвижных
лиц, блеск напряженных глаз. Для такого стечения народа было поразительно
тихо - ни громких оскорблений, ни жалоб, ни насмешек, ни поддразниваний.
Сержант предпочел бы привычные и столь знакомые выкрики, чем эту мрачную
сдержанность, вселявшую почти суеверный ужас. В ней не чувствовалось
спокойствия, равнодушия или смирения - скорее, предельное напряжение,
таящее разрушительные инстинкты. И в глубине всего этого была ненависть,
питающая эти чувства и сама питаемая ими, жуткая по силе, потрясающая
своей спокойной мощью. Сержант просто нутром ощущал, как эта ненависть
захлестывает его безмолвными приливами, и хотя по натуре он был не
слишком-то чувствителен, все же невольно вздрогнул. Некоторое время
жандармы стояли как вкопанные, а зловещее перешептывание толпы звучало у
них в ушах, как вздохи отравленного моря; затем сержанту пришла на помощь
профессиональная выучка, ум его быстро заработал.
Его маленькое подразделение ни под каким видом не справится с этой
жуткой толпой. Тут потребуется полк королевских гвардейцев, а еще бы лучше
- Усмиритель толп. При сложившихся обстоятельствах самое разумное -
отступить с достоинством и как можно скорее. Однако нельзя предоставить
дом с его кровавым содержимым обозрению людей, которые спутают все улики.
Обычная процедура предписывала оставить двух жандармов для охраны дома, но
ситуация была необычной, и здравый смысл подсказывал сержанту, что такой
приказ повлек бы за собой гибель назначенных в караул. Но как этого
избежать? Он прослывет безмозглым дурнем, если сбежит, деморализованный
толпой, пока никак не выказавшей своей враждебности. Как он объяснит свои
промахи начальству, если дойдет до этого? Как опишет свою нервную дрожь,
подергивание мышц, чувство обреченности? Его сочтут трусом, бабой. Зачем
нарываться на порицание, даже выговор? Глупо. Он набрал воздуху, чтобы
отдать нужный приказ, но взглянув в глаза тем, кого собирался оставить и
увидев в них понимание происходящего, передумал и приказал отступать.
Жандармы двинулись прочь, таща с собой мадам Иру.
Толпа позволила им уйти. Отравленный человеческий океан отступил, и
жандармы отправились в участок. Едва люди в форме скрылись из виду, как
горожане кинулись к дому Иру. Ворвавшись внутрь, они нашли тела четырех
безоружных молодых нирьенистов, причем один из них был убит выстрелом в
спину. Известие о побоище моментально распространилось в толпе и тотчас
потекло ручьем по Воздушной улице, к зловонной Райской площади и дальше,
наводняя переулки и улочки Восьмого округа, откуда толпами повалил народ.
А история только выигрывала от пересказа, с каждой минутой разрастаясь и
превращаясь из безобразного случая в полномасштабное зверство. Говорилось,
что множество нирьенистов, в том числе женщины, изрублены на куски.
Говорилось, что женщины были изнасилованы жандармами, а мужчин пытали и
уродовали. Что Восьмой округ - средоточие заговорщиков и мятежного духа -
был намеренно избран объектом мести и что теперь неминуема атака Вонарской
гвардии при поддержке гурбанских наемников. Ложные слухи стремительно
разрастались и разлетались, выпрастывая темные крылья, горожане подходили
поглядеть на их источник.
Время шло, толпа выросла до таких размеров, что уже не помещалась на
Воздушной улице, и люди заполонили прилегающую площадь. Если не считать
приглушенных переговариваний, горожане держались непривычно сдержанно.
Было не вполне ясно, какая сила собрала их в этом месте, однако понятно,
что сила эта велика. Тянулись часы, наступала ночная тьма - только не
здесь, ибо множество фонарей и факелов создавали искусственное оранжевое
мерцание, - а горожане все шли, пока не стало очевидно, что сам по себе
факт существования толпы дает повод к ее разрастанию. Большинство
новоприбывших ничего не знали о смертях по соседству. Они пришли просто
потому, что услышали: Восьмой округ восстал. Восьмой округ на марше. Они
пришли, чтобы помочь в этом великом, пусть не очень определенном,
предприятии.
Час за часом слухи распространялись, скопище людей разбухало. К
полуночи рост толпы прекратился. Наступила передышка, напряжение чувств
ослабло. Во время этой естественной паузы некоторые горожане, уставшие и
сбитые с толку или же устрашившиеся, тихонько разошлись по домам.
Большинство, однако, остались; многие легли спать, пристроив голову на
сложенную куртку, на колено товарища или прямо на булыжник.
Восход солнца застал их на улице. С наступлением рассвета брожение
возобновилось, и стали проясняться истинный характер и цели сборища.
Похоже было, что большинство горожан опасались нападения на Восьмой округ.
Возбужденные рассказами об убийствах и насилиях на Воздушной улице,
привыкшие к жестокости и суровости рас прав, они не видели ничего
странного и невероятного в предположении, что жандармы, гвардейцы и
иностранные наемники начнут против них войну. Они и сами жили так, что
всякие злодеяния, хотя и в меньших масштабах, были предсказуемой
повседневной реальностью. Но в этот осенний день, здесь, в самых жутких
трущобах Шеррина, их отклик на события выходил за рамки обычного, ибо
именно сегодня горожане, подстегиваемые силами, природа которых была
непонятна им самим, наконец объединились для сопротивления. Разномастные
виды оружия - поврежденные мечи и пики, вилы, дубины и даже несколько
заржавленных мушкетов, принесенных с собой некоторыми людьми, - как нельзя
более ярко свидетельствовали об их решимости, хотя и не о ее источнике.
Если бы их спросили, то они наверняка заговорили бы о необходимости
защищать себя, свои семьи и домашние очаги. Многие горячо потребовали бы
справедливости, свободы, честности в отношениях, многие обрушились бы с
негодованием на жандармов, гвардейцев, Возвышенных и короля, а кое-кто
сплюнул бы на землю и обрушил бы град нецензурных ругательств из лексикона
"Соседа Джумаля". Но никто из них не объяснил бы толком причины этого
всеобщего возбуждения, внезапного напряженного единения или одновременного
осознания всеми, что время пришло.
Солнце всходило все выше, и известие о том, что Восьмой округ
поднялся, разнеслось по всему Шеррину, включая особняки Парабо и проспект
Принцессы, дойдя даже до Бевиэра, обитатели которого, пожав плечами,
продолжили свои занятия. С наступлением утра толпа снова начала расти и
теперь заполнила уже и Райскую площадь. Горожане, несмотря на нервозное
возбуждение, пока не избрали направления действий. Не было ни четко
поставленной цели, ни предводителей. Положение стало меняться к середине
дня, когда большой, вооруженный до зубов отряд жандармов попытался
проложить дорогу сквозь толпу к Воздушной улице и дому Иру. Горожане
встретили их единодушным отпором, образовав плотную стену, упругую и
непробиваемую. Жандармы не стали тратить время на бесполезные попытки.
Попробовав пробиться пару раз, они удалились под свист и улюлюканье
победителей.
Эта недолгая конфронтация, однако, возбудила страсти. Толпа
всколыхнулась, все еще неуверенная, но переставшая сдерживаться. Кое-кто
из самых отъявленных стал выкрикивать призывы, подталкивающие народ к
действию. Самые практичные собрались в группу, вломились в ближайшую
оружейную лавку и быстро распределили по людям свои трофеи. Кое-кто из
слабых духом убоялся и отправился домой, однако таких оказалось немного, и
их места быстро заполнились новоприбывшими. Возрастающее напряжение,
порожденное им раздражение, сумятица, бездействие и бесцельность привели в
движение стихийно сложившиеся группы. Болезненное воображение,
подстегиваемое страхом, перехлестнуло все границы, а нетерпение и
негодование возросли до крайней степени. То тут, то там вспыхивали
потасовки.
Через пару часов наконец объявился вполне материальный объект для
ненависти. На краю Райской площади появился отряд гвардейцев. Не сходя с
коня, их капитан приказал горожанам разойтись. Ему ответил хор
издевательских голосов. Капитан повторил команду, но его уже не было
слышно в шуме дьявольского концерта. Кто-то швырнул бутылку, и она
разбилась вдребезги под ногами коня. Пытаясь удержать храпящее,
вздыбившееся животное, капитан отрывисто отдал приказ. Гвардейцы подняли
мушкеты - на Райской площади воцарилась мертвая тишина.
Капитан снова дал команду разойтись, на этот раз всеми ясно
услышанную. Но ответа или признаков согласия не последовало. Горожане
словно окаменели.
Тогда капитан отдал приказ стрелять. На одно мгновение, показавшееся
бесконечным, гвардейцы застыли в нерешительности перед лицом толпы, в
которой находились их земляки, приятели, родня. Затем несколько стоявших
рядом гвардейцев, повинуясь единому порыву, одновременно поставили мушкеты
стоймя и сшибли своего командира с коня наземь.
Из тысяч глоток вырвался невообразимый вопль. Торжествующие, орущие
горожане хлынули вперед, обнимая и окружая со всех сторон мятежных
гвардейцев. Те сорвали и отбросили в сторону свои фуражки и воинские
знаки, оставив оружие при себе. В течение нескольких секунд они слились с
толпой, которая теперь, осознав собственную силу, наконец определила
направление действий. Как в любом сообществе, в толпе нашлись уверенные в
себе, властные люди. От природы наделенные нравом лидеров, они тут же
взяли на себя командование. С такими предводителями, а также
подталкиваемая сзади страхом, желаниями, ненавистью и отчаянием, огромная
человеческая масса пришла в движение: сначала медленно, но мощно и
неостановимо, как поток лавы.
Они двинулись в сторону Бевиэра. Народ хотел вести переговоры с самим
королем, ибо король, несмотря на всю его слабость и нерешительность, был
человек добрый. Зло таилось вовсе не в нем, и если он не мог смягчить
участь бедняков, то виной тому губительное влияние, и прежде всего - его
ненавистной жены. Стало быть, надо преодолеть это влияние - если
потребуется, то и силой; пойти прямиком к Дунуласу, встретиться с ним
лицом к лицу. Если люди сами, без всяких двуличных посредников, будут
говорить с королем, тот, разумеется, захочет их выслушать. А если вдруг не
захочет, значит, пора выкручивать ему руки.
Человеческая лава текла по улицам - через Восьмой округ к Крысиному
кварталу, по бульвару Наследного Принца; мимо садов Авиллака и по проезжей
части до площади Дунуласа. Это движение, сначала медленное и неровное,
набирало скорость и наступательность по мере роста толпы. На всем
протяжении пути к шествующим присоединялись все новые и новые горожане,
некоторые по собственной воле, некоторые случайно, а кое-кого буквально
затаскивали силой. Одни пели на ходу, другие зазывали и оскорбляли
нерешительных зевак, третьи выкрикивали угрозы или декламировали
популярные лозунги. Какофония не ослабевала: клокотание голосов
укладывалось в ритм топающих ног, грохот барабанов и раскатов набата,
зовущего шерринцев к оружию.
Наконец они дошли до площади Дунуласа, где внезапно остановились. На
дальней стороне площади возвышалась чугунная, ощетиненная пиками ограда,
за которой находилась территория Бевиэра. Высокие ворота были заперты и
закрыты на цепь. Перед ограждением выстроился отряд королевских
гвардейцев, целиком преданных трону. В отличие от плебеев Вонарской
гвардии, эти не колеблясь откроют стрельбу. Наступила краткая тишина,
когда, казалось, было слышно, как стучат сердца, но ее тут же нарушил
цокот конских копыт, ступающих по булыжнику.
На площадь с боковой улицы, откуда ни возьмись, выехала группа
всадников в масках. Впереди мчалась знакомая, точно из ночного кошмара,
фигура, одетая в черное и закованная в латы - Усмиритель толп города
Шеррина. Ближайшие к нему горожане, дрогнув, инстинктивно подались назад,
однако никто не пустился наутек от испуга. Привычный ужас перед Чарами
Возвышенных, намеренно насаждаемый и глубоко укоренившийся в
простонародье, настиг присутствовавших, но явно не вполне овладел ими.
Разрываясь между смертельным страхом и столь же сильной решимостью, они
стояли, изготовившись к бегству, ни на что не отваживаясь, в состоянии
крайнего неравновесия.
Всадники натянули поводья. Было так тихо, что тысячи собравшихся
могли расслышать, как храпят и бьют копытами кони, позвякивают уздечки и
конские удила. Один из людей в маске приказал всем разойтись. Его зычный
голос донесся до всех уголков площади Дунуласа и полетел дальше. Сам
Усмиритель, как всегда, не произнес ни звука.
Ни этот приказ, ни сопровождавшие его угрозы не вызвали никакой
реакции. Молчание ничем не нарушалось, и тогда Усмиритель вытащил
небольшое серебристое устройство из сверкающих стекол и полированного
металла - чародейное орудие разрушения, которое знали и боялись все.
Металлические ногти поигрывали рычагом, затвором и спиралью. Механизм
щелкнул внезапно, как пистолетный выстрел, и ближайшие к Усмирителю
горожане отпрянули. Засверкала отравленным светом линза, все одновременно
затаили дыхание.
- Слепота. Глухота. Паралич, - без всякой надобности напомнил
собравшимся человек в маске. - Судьба предателей Вонара - смерть заживо.
Горожане, пока еще возможно, оставьте площадь и разойдитесь. Это ваш
последний шанс к спасению.
И снова никакой реакции, разве что почти неуловимое движение, словно
толпа пыталась сжаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115