Видимо, люди устали от кровопролития, а может быть,
оно стало вызывать у них отвращение. Дреф считал, что революционное
насилие достигло своей высшей точки и перешагнуло ее. Ярость масс убывала,
и дни остервенелых фанатиков вроде Уисса Валёра сочтены.
Нирьенизм. К этой мысли она была подготовлена, поскольку тревожное
любопытство заставило Элистэ прочесть за эти недели несколько сочинений
Шорви Нирьена, и ей со всей непреложностью открылось, что Дреф сын-Цино не
мог не принять нирьенизм всей душой. О нирьенизме он рассуждал глубоко и
серьезно - как о немногих вещах, которые считал для себя особенно важными.
Ему не удалось убедить Элистэ в грядущих переменах - она-то знала, что
если ее разоблачат как Возвышенную, тут ей и конец, что бы он там ни
говорил о спаде революционного террора, - но она перестала подозревать его
в тайной любовной связи. Отлучки его, ясное дело, были связаны с чем-то
совсем другим.
Однажды он возвратился после очередной своей таинственной "прогулки"
довольно рано. Элистэ еще не ложилась и сидела у угасающего камина. Дреф
пододвинул к огню второе кресло и удобно расположился в нем, вытянув ноги.
Она уловила какой-то блеск на подошве его башмака. Нахмурившись, Элистэ
пригляделась и увидела хорошо знакомое ей размазанное золотистое пятно -
останки гниды Нану. Значит, за тем местом, где Дреф провел вечер, велось
наблюдение. Расспрашивать, почему и где именно, не имело смысла, - ответа
от него не добиться, как не узнать и о содержимом сумки, которую он время
от времени брал с собой, или о том, почему в полночь он ходит на Кипарисы
получать какие-то таинственные записки. Тем не менее она решила это
выяснить. Но прошло еще несколько дней, прежде чем перед ней забрезжила
истина.
Как-то вечером после ужина они с Дрефом сидели у камина - она в одном
кресле, он - в другом. Элистэ читала "Ныне и завтра" - гораздо
внимательнее, чем в первый раз. Теперь и книга, и автор полностью
завладели ею, и она с головой ушла в чтение. Но вдруг ей сделалось как-то
зябко, она оторвалась от книги и поймала на себе немигающий взгляд черных
глаз Дрефа - непроницаемых, как всегда. Давно ли он вот так наблюдает за
нею? У нее участилось дыхание, на щеках вспыхнул румянец. От него,
конечно, и это не ускользнет. Он сочтет ее безнадежной дурочкой - и будет
прав. Скрывая замешательство, Элистэ с напускным безразличием спросила:
- А как там с Шорви Нирьеном? Я слышала, его казнили.
Голос у нее, однако, чуть дрогнул.
- Да нет, говорят, он жив и здоров, где-то скрывается, - заметил
Дреф.
Небрежный ответ, но дрожь опять пробежала по нервам, все ее чувства
на миг обострились, и она поняла. Ну, разумеется. Все знают, что Шорви
Нирьена оберегает и поддерживает группа его верных сторонников. И Дреф
один из них. Иначе и быть не могло. Его тянуло к нирьенизму задолго до
того, как он бежал в Шеррин, а Дреф всегда шел туда, куда его тянуло. Он
был дерзок и смел, решителен и расчетлив - прирожденный заговорщик. Этим и
объяснялись его сдержанность, уклончивость и ночные вылазки. Доказательств
у нее не было - он бы все отмел с порога, но она знала, что не ошиблась.
- Ну-ну, - пробормотала Элистэ, и Дреф нахмурился.

Флозине Валёр наскучило расспрашивать здания. У зданий был свой,
крайне ограниченный взгляд на существование, а разговор - скупой и
однообразный. Они все время уныло жаловались на погоду и почти поголовно
ругали мышей. Флозине смертельно надоели их скрипы, стоны, потрескавшаяся
черепица и сухая гниль. При слове "водостоки" ее передергивало. Однако
выбора у нее не было. Всем заправлял братец Уисс, а его слово являлось
законом в самом прямом смысле. По его воле отец и братья пробуждали дома,
и она вместе с ними. Флозина давно поняла, что сопротивление бесполезно, и
подчинилась, безропотно внимая унылым жалобам таверн и театров, кофеен и
харчевен. Она выслушивала бесконечные повествования о разбитых окнах,
гвоздях в штукатурке, потеках и протечках. Какими чудовищными занудами
оказались строения! Хуже всех, похоже, были амбары и склады с их
невероятной тупостью, но Флозине приходилось выслушивать всех подряд, не
то до Уисса дошло бы, что она пренебрегает своими обязанностями. Депутаты
Пьовр и Пульп следили за каждым ее шагом и, безусловно, сразу бы донесли
Уиссу, что она прослушивает здания вполуха. Уж лучше повиноваться и делать
так, как приказал Уисс. Поэтому Флозина день за днем вслушивалась в
деревянные жалобы, и ее усилия в конце концов увенчались успехом.
Вокруг Шерринского университета располагалось не менее четырех
десятков кофеен и небольших таверн, и любая из них могла быть местом
тайных сходок нирьенистов, чья деятельность приводила в бешенство братца
Уисса. На пробуждение каждого из этих заведений требовалось два-три
месяца. И лишь по чистой случайности облюбованная студентами кофейня
"Логово", занимавшая один из складских подвалов под Башней герцогинь
(переименованной ныне в Народный зал экспроприационизма), получила
возможность высказаться.
- Шорви, Бек, Риклерк и другие соберутся завтра вечером в "Котурне
Виомента", - механически повторила Флозина то, что услышала.
Сопровождающие мигом насторожились.
- Что вы сказали, голубушка? - спросил Пьовр.
- Повтори-ка, женщина, - приказал Пульп.
И Флозина послушно повторила.

Тот день выдался на редкость теплым. Около восьми вечера Дреф
сын-Цино попрощался с Элистэ и ушел, прихватив сумку. Теперь девушка более
или менее понимала, куда он идет, но уж никак не могла догадаться, что
первую остановку он сделает, как только выйдет из дому. А Дреф, захлопнув
дверь, обогнул пансион и под навесом на заднем дворике, укрытом от чужих
глаз, открыл сумку и принялся за дело - быстренько скинул плащ и надел
старое потертое пальтецо, напялил на черные волосы длинный сальный седой
парик, а сверху насадил помятую шляпу с широкими полями. С ловкостью,
порожденной долгой практикой, он в темноте наклеил на верхнюю губу
седеющие усы и наложил черные тени под глазами и на скулах. Завершив
маскарад и спрятав сумку в кустах, он вышел из укрытия совсем другим
человеком; даже давний знакомый - и тот не признал бы его с первого
взгляда.
До Кривого проулка он доехал в фиакре, там вышел и дальше двинулся
пешком, внимательно поглядывая по сторонам. Он всегда поступал так - на
всякий случай, - но на сей раз его бдительность вознаградилась сторицей.
Дреф остановился в тени памятника Виоменту; за пятьдесят ярдов от него
светились окна кабаре "Котурн Виомента". Дверь в заведение была открыта,
изнутри доносилось пение. У входа сшивались шлюхи и нищие, в сточной
канаве валялся пьяница, посетители входили и выходили. На первый взгляд,
все выглядело совершенно обычно. Но Дреф отметил, что у парадного напротив
стоят два народогвардейца, делая вид, будто болтаются просто так, дымя
своими глиняными трубками. Однако уходить они явно не собирались. Он кинул
внимательный взгляд в обе стороны Кривого проулка: за полквартала подпирал
стену еще один народогвардеец в коричневом с красным мундире; рядом с
кабаре, в тени навеса у закрытой и зашторенной лавки торговца шелками,
застыли еще двое - в темноте нельзя было разобрать, в мундирах они или
нет.
Дреф выждал минут пять. Те, за кем он наблюдал, тоже никуда не
спешили. Затем он вышел из тени и, чуть прихрамывая - походку он, понятно,
изменил, - направился к кабаре. Никто не обратил на него внимания. У
дверей он пропустил вперед торопящегося завсегдатая и вошел следом.
В зале, как всегда, было многолюдно и шумно. На эстраде знаменитый
комедиант старой закваски Бинубио дурачась распевал куплеты; на втором
плане выделывали коленца девицы его фирменного кордебалета -
полуобнаженные "Молочницы", каждая с красным ромбом на гофрированной
подвязке. Публика покатывалась со смеху, орала, свистела, топала ногами и
подхватывала весело-непристойный припев к куплетам Бинубио, - одним
словом, оглушительно вопила, как, впрочем, вопила бы и во время других
популярных номеров кабаре. Именно поэтому Шорви Нирьен и его сторонники
время от времени встречались в "Котурне Виомента" - обстановка здесь была
самая что ни на есть подходящая. Тут, скрытые в полумраке и табачном дыму,
они могли собираться, не рискуя привлечь внимание и тем более не опасаясь
быть узнанными. Тут они могли поговорить, уверенные, что их не подслушают.
Гниды Нану - и те не залетали в кабаре, ибо в этом невероятном гвалте даже
их тонкий слух не мог ничего уловить. "Котурн Виомента" был идеальным
местом для встреч - до сих пор.
Дреф окинул взглядом зал и сразу заметил своих - они сидели за
столиком в самом темном углу: Фрезель и Риклерк, оба изменившие внешность;
Ойн и Ойна Бюлод, без всякого грима, да они в нем и не нуждались - их
лица, от рождения простые и открытые, до сих пор не были известны властям;
и Шорви Нирьен собственной персоной, позволивший себе единственную уступку
требованиям конспирации - фетровую шляпу с опущенными полями. Они не
заметили Дрефа, он же не спешил к ним присоединиться. Юноша сел за столик
у самого входа, заказал стакан вина и прихлебывая разглядывал публику.
Обычный набор, знакомые лица - и все же: вон двое верзил у входа - в
штатском, однако жесты и выправка, как у заправских солдат, а у одного к
тому же стрижка ежиком "Свобода", популярная среди народогвардейцев. У
бара в одиночестве притулился еще один; его синяя карманьолка [куртка с
металлическими пуговицами, своего рода форма революционера в эпоху Великой
французской революции] отчетливо оттопыривалась: за поясом наверняка был
пистолет.
Дреф принял решение, вытащил из кармана обрывок бумаги и угольный
грифель и написал печатными буквами: "Уходим. По одному, по двое. Ш.
первый. Черным ходом. Немедленно. Б.". Сложив листок, он перехватил взгляд
ближайшей девицы, торгующей сладостями, и поманил ее пальцем. Та мигом
смекнула, что сможет подзаработать, и поспешила к нему со своим подносом -
апельсины, конфеты, засахаренные фрукты, соленые орешки. Дреф купил у нее
апельсин, положил на поднос лишний рекко и шепнул несколько слов. Девица
поняла сразу - ей, видно, было не впервой, - кивнула и отошла. Он
проследил, как она, обходя зал обычным манером, как бы случайно оказалась
у столика Шорви Нирьена. Остановилась, улыбнулась, протянула поднос. Белая
бумажка мелькнула между пальцами и упала на колени Шорви. Ойн Бюлод купил
кулек изюма, и девица отошла. Никто, вероятно, ничего не заметил,
поскольку все взоры были устремлены на эстраду: там "Молочницы" Бинубио
трясли всем, чем могли.
Нирьен выждал две-три минуты и только тогда прочел записку, скосив
глаза на колени. Он и бровью не повел, лишь легкое движение плеча
подсказало Дрефу, что записку переправили Фрезелю, который сидел справа от
Нирьена. Когда записка обошла всех сидящих за столом, Шорви Нирьен
поднялся и непринужденно направился к черному ходу - как обычный
посетитель, выходящий справить нужду в проулке за кабаре. В любой другой
вечер никто не обратил бы внимания - но только не в этот.
Нирьен не успел пройти и половину пути, как оглушительный свист
перекрыл гомон толпы. Свист повторился, и с полдюжины вооруженных мужчин в
штатском кинулись на опального философа и его остолбеневших сторонников.
Двое самых крепких набросились на Нирьена, другие взяли столик в кольцо.
Фрезель вскочил, опрокинув стул, сунул руку во внутренний карман, но
получил по голове рукояткой пистолета и рухнул лицом на стол. В зале
поднялся гвалт, толпа забурлила, кто-то полез вперед, чтобы лучше видеть,
а кто-то, напротив, ринулся к парадной и задней дверям. Однако пытавшихся
бежать мигом привели в чувство. Непонятно откуда в обеих дверях вдруг
появились народогвардейцы в мундирах, снова раздался свист - и вход и
выход из кабаре перекрыли.
Как и следовало ожидать, после первоначальной суматохи порядок навели
без особых усилий. Несколько лающих приказов, два-три удара пистолетом и
столько же выстрелов из мушкетов в потолок быстро вразумили толпу. Сами
нирьенисты сопротивления почти не оказали. Их одного за другим обыскали,
разоружили и заковали в наручники. Обыск не дал результатов, если не
считать последнего бунтарского нирьеновского памфлета, который как раз
собирались переправить печатнику. Что до обличающей Бека записки, то она
валялась на полу под столом; умница Ойна Бюлод успела начисто затереть
пальцами уголь, так что разобрать текст было никак невозможно.
Дреф стоял и смотрел, засунув сжатые до боли кулаки глубоко в карманы
пальто. Он поборол почти неодолимый порыв выхватить пистолет и стоял
неподвижно, только лицо его побледнело под слоем грима.
Ликующие народогвардейцы сноровисто скрутили и вывели арестованных;
Фрезеля - он все еще был без сознания - вынесли на ставне. Отряд солдат
остался обыскать кабаре и допросить служащих. Посетителям, имевшим при
себе удостоверение личности, разрешили уйти. У Дрефа сын-Цино были не
только фальшивые документы, но и клеймо серфа на руке - свидетельство
абсолютной политической благонадежности. Его отпустили одним из первых.
Он прямиком поспешил в тупик Слепого Кармана и вошел, не удосужившись
привести себя в прежний вид. Час был не поздний, Элистэ еще не ложилась.
При виде нечесаного парика и накладных усов брови у нее поползли вверх;
она открыла рот, но Дреф опередил ее.
- Нирьен арестован, - сообщил он.

24
Таким она Дрефа еще никогда не видала, даже в тот раз, когда
отцовская челядь избила его до крови и сломала ребро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115