Со мной это тоже один раз произошло - меня застали среди ночи в
уборной, где я читал книжку. Наставник во Нилайст выпорол меня так
основательно, что я целую неделю не мог присесть. Ни разу с тех пор не
осмелился я нарушить правила общины.
- Но, дядюшка, это просто ужасно! Вы, наверное, ненавидели такую
жизнь? Разве вы не скучали по дому?
- Вначале да, и очень сильно. Первые четыре месяца перед сном я
каждый вечер плакал.
- И ведь вы были так малы! Как смели они столь жестоко обращаться с
маленькими детьми? И как это позволяли родители?
- Родители предоставляли наставникам всю полноту власти. Ведь эта
строгая дисциплина предназначалась для того, чтобы научить нас выдержке и
стойкости, необходимым в нашем искусстве. Занятия нарочно делались такими
суровыми, чтобы отсеять случайных учеников и оставить лишь настоящих
ученых. Метод оказался эффективным. Почти треть учеников вернулись домой,
прежде чем закончился первый семестр.
- Это меня не удивляет. Уж я бы не позволила, чтобы меня пороли - ни
за что на свете. Да я бы подожгла это заведение! А если б меня попробовали
запереть в чулан, то сбежала бы.
- Я тоже много раз хотел убежать. Однажды даже уложил свои вещи в
мешок. Но всякий раз, когда я становился жертвой искушения, вспоминал об
искусстве, которому меня учили, о своих способностях, наваждениях, о
Бездумных и всем остальном. Если б я убежал из общины, то никогда не
получил бы всех этих знаний. Учти, что на всей земле нет другого места,
где я мог бы столько познать. Достаточно было подумать об этом, и
искушение проходило. В конце концов я решил остаться во что бы то ни
стало. И знаешь, после этого решения суровая жизнь и лишения перестали
казаться мне такими уж тяжкими. Я провел в Божениле пятнадцать лет.
- И ни разу не наведывались домой?
- Почему же - раз в год, на двухнедельные каникулы. Но со временем я
перестал получать удовольствие от этих поездок. У меня осталось очень мало
общего с родителями и родственниками. К тому же они почему-то считали меня
каким-то диковинным чудаком. Разговаривать с ними было трудно, и я
перестал признавать Дерриваль своим домом. Всякий раз, возвращаясь к себе
в общину, я испытывал смешанное чувство печали и облегчения. А когда
пятнадцатилетнее обучение окончилось, - продолжал дядюшка, - я знал уже
все, чему могли научить боженильские наставники. Теперь я мог бы и сам
стать одним из них. Имелся и другой выбор - вернуться в общество в
качестве Возвышенного во Дерриваля. Я же предпочел отречься от мира людей
ради моего искусства. Возможно, это был поступок человека недоброго и
эгоистичного. А может, и нет. В наши дни осталось очень мало людей,
согласных подвергнуть себя лишениям и испытаниям, чтобы сохранить и
приумножить древнее знание. Мне нравится думать, что мои открытия имеют
ценность. Как бы то ни было, прав я или нет, я ни разу не пожалел о своем
решении.
- Что ж, дядюшка, по-моему, это благородный выбор, - сказала Элистэ.
- Ты правда так думаешь, милая? - с надеждой спросил Кинц.
- Конечно. Но почему вы никогда прежде не рассказывали мне эту
интересную историю, а сегодня рассказываете? А, я догадалась, вы хотите,
чтобы я отвлеклась от своих тревог.
- Умная девочка! Ты такая сообразительная, мне за тобой просто не
угнаться!
- О, если бы это было правдой! Но я рада, дядюшка, что вы мною
довольны. И все же, - заключила Элистэ, - мне такая жизнь не понравилась
бы. Хорошо, что я не обладаю волшебным даром.
- Как знать, как знать. В нашем роду он передается по наследству.
Если ты как следует покопаешься в себе, то можешь обнаружить скрытый
талант. Представь только, милая, какое сокровище ты обретешь! А я бы с
радостью тебе помог.
- Ну уж нет! Спасибо. Хватит с меня уроков, занятий и всех прочих
подобных ужасов. Я хочу интересной жизни, хочу новых событий, развлечений.
- Для меня развлечение - "Голубая кошечка". А для тебя?
- Мне будет весело в Шеррине, я знаю! На следующей неделе я
отправляюсь туда. Мне предстоит стать фрейлиной Чести при ее величестве.
Подумать только - всего несколько дней, и я окажусь при дворе!
- Никогда не бывал при дворе, - вздохнул дядюшка Кинц. - И что же
тебя там ожидает, моя дорогая?
- Все лучшее на свете, дядюшка. Там будут самые знаменитые люди из
известных фамилий, музыка, танцы, театры, кукольные представления, игры,
охоты, балы, пикники, званые ужины, маскарады, великолепные туалеты,
драгоценности и много-много всякого другого. Все хотят попасть ко двору.
- Так-таки все?
- Ну, все, кто может себе это позволить, конечно. Все, кто хочет
находиться в центре.
- В центре чего?
- Новостей, удовольствий, всего лучшего, что есть на свете.
- В твоих устах это звучит очень заманчиво, милая. Надеюсь, ты не
разочаруешься. Но я буду скучать по тебе.
- И я тоже, дядюшка. Однако не расстраивайтесь - я же уезжаю не в
общину Божениль на пятнадцать лет. До Шеррина всего шесть дней езды в
карете при хорошей погоде. Кроме того, я буду приезжать в Дерриваль
несколько раз в год и приходить к вам в гости.
- Придется утешаться этим. Расскажи-ка мне, детка, о своем
предстоящем путешествии подробнее.
Элистэ охотно повиновалась, сообщив дядюшке массу всяческих сведений
о своих планах, надеждах, сомнениях, а также о гардеробе, который
отправится с ней в Шеррин. Тема была столь увлекательной, что она на время
совершенно забыла о Дрефе сын-Цино. Кроме того, по ее глубокому убеждению,
с той самой минуты, как дядюшка Кинц согласился ему помочь, Дрефа можно
уже считать спасенным. Несмотря на свою кажущуюся рассеянность и
беспомощность, дядюшка неизменно делал все, за что брался. Ни разу Элистэ
не приходилось разочароваться, если Кинц во Дерриваль ей что-то обещал. А
сейчас он ясно и недвусмысленно согласился помочь. Вот почему Элистэ
беззаботно болтала о грядущей шерринской жизни всю дорогу: и в лесу, и
возле пруда, и среди полей, когда они пробирались меж виноградников к
замку. Дядюшка Кинц слушал племянницу с неослабевающим интересом. Лишь
когда они оказались возле каретного сарая, находившегося в
непосредственной близости от конюшни, он предостерегающе поднес палец к
губам. Элистэ тут же умолкла. Они осторожно обошли постройку с южной
стороны, остановились и выглянули из-за угла.
Луна светила почти у самого горизонта, окутывавшие ее облака заметно
поредели. От угла до приземистого строения конюшни было рукой подать.
Борло сын-Бюни сидел на земле, прислонившись спиной к запертой двери.
Голова кузнеца свисала на грудь, на коленях лежала тяжелая дубина. Борло
спал, загородив своей массивной тушей вход в конюшню.
- Стало быть, это кузнец? - почти беззвучно прошептал дядюшка Кинц. -
Отличный, здоровый экземпляр. Какая замечательная мышечная масса!
- Да, редкостный громила. Как же нам мимо него пробраться?
- Придется прибегнуть к чарам. Но ты не пугайся, обещаешь?
Элистэ кивнула, и дядюшка одобрительно погладил ее по щеке.
- Какая храбрая девочка.
Он сложил руки на груди, склонил голову и застыл. Элистэ наблюдала с
любопытством. Трюки дядюшки Кинца всегда были необычайно увлекательны. Что
он придумал на сей раз? Может быть, Поющее облако, как на день ее рождения
в прошлом году? Огненные цветы? Призрачного жирафа? Шли секунды, но ничего
не происходило, и на смену любопытству пришло беспокойство. Обычно чары
дядюшки срабатывали моментально. Может, на этот раз у него ничего не
получится? Вдруг искусство подвело его именно тогда, когда оно нужнее
всего? Элистэ уже хотела задать дядюшке вопрос, но тут Кинц заговорил:
забормотал себе под нос речитативом что-то невразумительное. Голос у него
при этом был странный - гораздо более глубокий и властный, чем обычно. Он
дышал размеренно и ровно, на лице застыло бесстрастное выражение - столь
мало ему свойственное, что Элистэ на мгновение померещилось, будто рядом с
ней не ее милый дядюшка, а какой-то суровый незнакомец. В недоумении она
уставилась на старика, и вдруг ей показалось, что облик его меняется.
Точнее, что-то начало происходить с воздухом вокруг Кинца: он сгустился,
закружился водоворотами, так что глазам стало больно. Элистэ потерла веки,
но лучше от этого не стало. Может быть, дело не в глазах, а в ее сознании?
Элистэ догадывалась, что чары дядюшки влияли не на окружающий мир, а на
восприятие человека, поэтому ее глаза в данный момент не имели никакого
значения - колдовство проникало прямо в мозг. Хоть она любила старика и
доверяла ему, разум ее инстинктивно воспротивился чарам. Она не знала, как
от них защититься. Прямо на глазах дядюшка Кинц вдруг растаял в воздухе.
Элистэ ахнула, уронив лампу. Вместо дядюшки появился гигантский волк,
гораздо крупнее любого настоящего волка. Серая шерсть чудовища светилась
во мраке, грудь покрывал белый и пушистый мех, светлые глаза мерцали
зеленым сиянием.
"Это дядюшка Кинц", - успокаивала себя Элистэ. Она тяжело дышала,
сердце чуть не выпрыгивало из груди, мышцы напряглись, и она едва
удерживалась, чтобы не пуститься наутек. "Это дядюшка Кинц. Он сказал мне,
чтобы я не пугалась, и я ему обещала". Если бы у нее было хоть немного
времени, она бы обязательно сумела уговорить себя, но его-то как раз и не
хватило - ужасные превращения происходили слишком быстро. Элистэ вдруг
почувствовала, что и сама меняется. Тело ее согнулось, ноги невероятным
образом искривились, руки удлинились, нижняя челюсть выпятилась вперед,
зубы и ногти заострились. Все ее существо охватил ужас. Она чувствовала,
как помимо ее воли кости, суставы и мускулы меняются, как отрастают уши,
из копчика вытягивается хвост, тело обрастает густой шерстью медового
цвета. Земля почему-то вдруг оказалась перед самыми глазами, когти
вцепились в почву. Элистэ ощутила, как сзади у нее покачивается длинный
пушистый хвост, как раздуваются чувствительные ноздри, а длинный свисающий
язык ласкает ночная прохлада. Она затрепетала от ужаса, и тут же уши ее
прижались к черепу, пасть ощерилась, спина выгнулась дугой, а шерсть
встала дыбом. Элистэ хотела закричать, но вместо этого из ее уст вырвался
волчий вой.
- Успокойся, моя бедная деточка, - прохрипел гигантский волк голосом
дядюшки Кинца. - Тебе нечего бояться.
- Что со мной происходит?! - взвизгнула Элистэ с явно волчьими
интонациями. Собственный голос поразил и испугал ее, хвост сам собою
поджался к ногам.
- Ничего особенного, милочка. Ты абсолютно не изменилась, и я тоже.
Все происходит не на самом деле.
- Нет, на самом! Верните меня в прежнее состояние!
- Деточка, ничего не изменилось. Верь своему дяде и не бойся
наваждений. А теперь пойдем, бери свою лампу и вперед.
Уверенный тон дядюшки помог Элистэ справиться с паникой. Она не
задумываясь подчинилась его властному голосу, вытянула правую переднюю
лапу, словно это все еще была рука, и, к немалому своему удивлению,
почувствовала, как пальцы смыкаются на проволочной рукоятке лампы. В тот
же миг она вдруг увидела призрачные очертания своей ладони, проглядывавшей
сквозь волчью лапу. Этот образ тут же померк, и осталась одна только лапа.
Вконец сбитая с толку, Элистэ взяла лампу в зубы.
Серый волк весело хмыкнул.
- Извини мой глупый смех, деточка, но больно уж у тебя забавный вид.
Разве не удобнее нести лампу в руке?
Элистэ почувствовала, как ее лохматой морде стало жарко, и поняла,
что краснеет. Она поспешно разжала зубы и взяла лампу в правую руку.
- Ну вот, так-то лучше. А теперь следуй за мной, делай все, что я
буду говорить тебе, и мы в два счета избавимся от этого твоего кузнеца.
Правда, замечательное приключение? У нас с тобой получилась чудесная
экскурсия!
Пасть серого волка приоткрылась, показался ярко-красный язык -
дядюшка Кинц улыбался. Он легко побежал через двор, и Элистэ потрусила за
ним. Борло сын-Бюни преспокойно спал, ни о чем не подозревая. Два волка
остановились шагах в десяти от кузнеца и несколько мгновений просто
разглядывали его, одинаково наклонив косматые головы, навострив уши и
прищурив зеленые глаза. Потом дядюшка Кинц резко приказал:
- Эй, приятель, просыпайся! Борло сын-Бюни, чтоб через секунду тебя
здесь не было!
Элистэ без труда разобрала слова, несмотря на сопровождавшее их
волчье рычание.
Борло приоткрыл веки, увидел перед собой двух гигантских Волков и в
ту же секунду окончательно проснулся. Глаза у него полезли на лоб, руки
лихорадочно стиснули единственное оружие - увесистую дубинку. Несколько
мгновений он сидел как парализованный, потом медленно поднялся на ноги и,
не сводя глаз с волков, зашарил рукой по железному засову на двери.
- Немедленно перестань! - приказал дядюшка. - Оставь засов в покос!
Борло услышал только леденящий кровь рык, заставивший его замереть от
ужаса. Старик опустил морду к земле и ощерил пасть - обнажились желтые
острые клыки. Словно в немой сцене, человек и волшебные звери застыли в
неподвижности. Затем пальцы кузнеца вновь, как бы ненароком, коснулись
засова.
- Не трогать! - зарычала Элистэ. - Я тебя загрызу, Борло! - Она сама
испугалась неистовой ярости, прозвучавшей в ее рычании. - Убирайся отсюда,
свинья несчастная! Марш!
Когда она прорычала последнее слово, из оскаленной пасти во все
стороны полетели брызги пены.
- Отлично, деточка! - прошептал дядюшка Кинц. - Просто превосходно!
Борло не понял смысла сказанного, но общее содержание уловил. Его
дрожащая рука оставила дверной засов в покос, и рычание тут же
прекратилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115