-- На колени вставать не собираюсь, уважаемый Испас. Глупо всегда жертвовать ради идеи. Как и во имя долга. Поднялся в свою очередь и Дан.
— Мы говорим сейчас на двух разных языках. К сожалению, не разум ведет тебя, -Августа, а безоглядная самоуверенность или душевная неуравновешенность и нежелание признаться в ней.
— Да, нам не о чем больше говорить. Будь добр, принеси мое пальто из раздевалки.
Когда он подошел, помогая ей одеться, она с надеждой глянула ему в глаза:
— До дому не проводишь?
— Нет, Августа. К сожалению, у нас действительно разговор двух глухих. Все, что я могу пожелать тебе на прощанье,— это успеха в жизни. От всего сердца. Пусть он хоть немного скрасит твою тоску по тому, что ты теряешь навсегда.— Он поцеловал ей руку.
Августа пошла к выходу. В дверях обернулась, словно звала за собой. Но Дан не шелохнулся. Тогда она прощально помахала перчаткой и скрылась в темноте.
ГЛАВА 16
Догару уже целый час томился на вокзале. Вечерние тени торопливо сползали с гор, быстро темнело. Поезд, как это нередко случалось на местной дороге, запаздывал, а до последнего рейса автобуса на Олэнешти оставались считанные минуты. Догару мерил перрон шагами вдоль и поперек, останавливался перед старыми афишами, перечитывал названия книг и журналов, выставленных за засиженным мухами стеклом вокзального киоска. Когда он окончательно потерял терпение, какой-то человек, похожий на
журавля в красной фуражке, выскочил из дежурки и объявил испуганным голосом:
— Прибывает! Через пять минут будет здесь.
И все-таки поезд появился внезапно — вынырнув из-за старых складов и обветшалых домов, он резко затормозил у перрона, оглушающе лязгнув буферами. Почти пустая платформа мгновенно заполнилась шумной, пестрой толпой.
Догару стоял в сторонке, пробегая глазами по цепочке вагонов, особо присматриваясь к вагонам первого класса. Но оттуда вышли только три молодящиеся дамы и два офицера. «Где же Кристина?» — подумал он с тревогой и тут же увидел спускающуюся из последнего вагона тоненькую девушку с маленьким чемоданчиком в руке. «Неужели она?» Он бросился к хвосту поезда. Смущенно улыбаясь, девушка подняла голову, и он замер, застигнутый врасплох кротким, добрым взглядом больших голубых глаз Виктора Пэкурару. Кристина опустила чемодан и шагнула к нему с протянутыми руками.
— Да это же я, дядя Виктор! Здравствуй! Догару поцеловал ее в лоб, отступил на пару шагов, воскликнул восхищенно:
— Как же ты выросла за эти несколько месяцев, Кристи! Чем только тебя откармливала тетя Санда? Ты теперь настоящая барышня. Здравствуй, моя доченька! — И, спохватившись, поднял чемодан.— Давай поспешим, а то на автобус опоздаем.
Они выскочили из вокзальных дверей, побежали на стоянку. Автобуса не было. Догару спросил старушку, вышедшую из ближнего двора.
— Опоздал, родимый. Уж полчаса, как ушел.
Кристина смотрела с любопытством, без тени беспокойства. С дядей Виктором она ничего не боялась. На их счастье, у вокзала остановилось такси с поздними пассажирами.
— Свободен? — спросил он шофера.
— А вам куда?
— В Олэнешти.
— В город или в санаторий «Первое мая»?
— А не все ли равно?
— Для меня нет, потому как...
— Ладно, ладно,— догадался Догару.— Свое получишь. Шофер рванул с места, включил дальний свет. Вскоре они обогнали рейсовый автобус, который карабкался вверх, натужно завывая и скрежеща. Кристина с улыбкой оглянулась на этот «музейный экспонат».
— Он самый,— подтвердил Догару.— Как удачно поезд опоздал! Тебя бы этот ноев ковчег замучил больше, чем вся дорога. Да, кстати, ты почему во втором классе ехала?
Кристина пожала плечами:
— А что я, барыня какая-нибудь, чтобы в мягком кататься?
Догару промолчал. Потом озабоченно сказал:
— Надо будет попросить для тебя отдельную комнату.
— Зачем? — удивилась Кристина.
— Видишь ли, когда я приехал сюда десять дней назад, то сказал, что со мной будет маленькая дочка, а ты, гляжу, настоящая невеста...
— Это потому, что я выросла еще на три сантиметра! Но ведь это же я, твоя Кристи! Где это видано, чтобы дочке с папой тесно было?
Догару почувствовал, как поднимается в сердце теплая волна. Взял ее руку и осторожно сжал длинные пальцы. Про себя отметил, что ручка у нее уже совсем не детская.
— Ладно, потом разберемся. Кристина возразила:
— А зачем потом? Люди начнут обсуждать, копаться. Вот как в школе было. Спасибо тете Санде, все поставила на место. А здесь кто нас защитит? — И она в сомнении посмотрела Догару в глаза. Но он промолчал, только улыбнулся.
Когда машина забралась на лесистый холм, за которым открылись санаторные корпуса, он повернулся к Кристине:
— Значит, как ты будешь меня называть?
— Как в документах записано — папой. Ты ведь сам сказал, в тот первый день: «Я буду твоим папой отныне и навсегда, пока бьется мое сердце. Знай это!» И поцеловал меня в глазки.
Такси подкатило к главному входу красивого белого здания, залитого светом. Догару отвел Кристину в комнату, показал ванную, ее кровать и объявил, что ужин через час.
— Только опаздывать нельзя, а то нянечка — она здесь самая главная — говорит, что это плохо для почек.
Кристина улыбнулась, пообещав управиться за десять минут, и Догару снова утонул в кротком свете ее взгляда.
— Ты ни о чем меня не спрашиваешь?
— Ну, за две недели мы знаешь как с тобой наговоримся!
— А об отметках? Я ведь третью четверть закончила. Только тут Догару понял, что дал маху. Настоящие
отцы так себя не ведут. Попробовал выкрутиться:
— Жду, когда ты сама мне их покажешь. Если сочтешь нужным. По-моему, между нами должно быть полное доверие.
Она протянула ему дневник. «Отлично» по всем предметам. Догару почувствовал, как прилив доселе неведомой горячей отеческой радости заполняет всю его душу. Он расцеловал ее в обе щеки.
— А как же иначе! Такая девочка, как моя Кристина, может учиться только на «отлично». Хотя, конечно, не в отметках дело, а в полученных знаниях.
Они спустились на первый этаж, держась за руки. И в дверях столовой лицом к лицу столкнулись с Павлом Космой. Косма нахмурил брови, едва заметно кивнул и бросился по лестнице, будто кто-то гнался за ним. Догару впился в него взглядом, забыв обо всем. Девочка крепко держала его за руку и не отпускала до тех пор, пока он не пришел в себя. Когда они не спеша принялись за еду, Кристина посмотрела на него понимающе и спросила:
— Это очень плохой человек?
Догару молча дожевал и попытался изобразить безразличие:
— С чего ты взяла? Не думаю, что для тебя это важно.
316
В голубом луче ее глаз неискренность такого ответа сразу стала очевидной.
— Если для моего папы важно,— сказала Кристина,— для меня тоже. Когда ты увидел его, глаза а ж огнем загорелись. Прямо как у Человека-паука.
— Ну вот, — обиделся Догару.— Кем только меня не называли, а теперь вот в пауки произвели.
Кристина неслышно рассмеялась:
— Просто у тебя нет времени для кино. Это фильм так называется — «Человек-паук». Он был очень добрый, он защищал слабых, помогал попавшим в беду. И только когда встречался со злыми людьми, глаза у него загорались, становились красными-красными, и он не успокаивался, пока их не наказывал. Вот и у тебя сейчас были такие глаза... Я рада, что мы вместе. Но что будет осенью?
— Переедем в Бухарест.
— Тетя Санда мне сказала, что ты больше не вернешься в уезд. Мне не хочется с ними расставаться, мы так крепко подружились. А Петришор стал как младший братик.
— М-да,— улыбнулся Догару.— Второго такого я тебе не смогу раздобыть.
Ночью, когда девочка заснула, Догару вспомнил о письме, полученном от Елены Пыркэлаб как раз в день отъезда в Олэнешти. Тогда он лишь просмотрел листки, исписанные прыгающим почерком, и отложил их на потом. И только после приезда Кристины вспомнил, что надо бы прочесть внимательно.
Уважаемый товарищ Догару, я знаю, что Вы больше не вернетесь, остаетесь в Бухаресте на другой работе. Я вынуждена Вам сказать, что тоже не могу здесь остаться. Напрасно считают, что шефы приходят и уходят, а секретарши остаются. Не могу я входить в кабинет и видеть другого за Вашим столом. Не могу больше стенографировать на совещаниях, когда кто-то другой делает заключение. Я понимаю, это нехорошо, работа есть работа, но у меня такое ощущение, что все стало здесь чужим.
Зачем я Вам пишу? Потому что беспокоюсь о Вас. Я была глубоко тронута, когда узнала, при каких обстоятельствах Вы стали семейным. Но как Вы справляетесь со всем, товарищ Догару? Один с девочкой двенадцати лет... Кто будет заботиться о Вас в этом огромном Бухаресте? Я могла бы помогать Вам. Сейчас домработница на вес золота. А в домашнем хозяйстве я разбираюсь неплохо. Уверена, что мы нашли бы общий язык и с Кристиной. А Вы смогли бы целиком посвятить себя работе.
В Бухаресте у меня есть дальняя родственница, у которой я могла бы проживать. Вы, конечно, понимаете, что меня интересует не заработок, когда речь идет о Вашей работе и спокойствии. А в свободное время я могла бы подрабатывать машинисткой.
Решайте, как быть. И я подчинюсь. Но тут я не останусь.
С глубоким уважением, которое питает к Вам Ваша бывшая секретарша
Елена Пыркэлаб
Он не спеша анализировал каждую фразу, каждую строчку письма. Что ж, для него выход не самый плохой. Но в письме ясно прозвучала преданность, даже жертвенность. Еще молодая женщина — и вдруг стать домработницей! Как будто у нее нет других перспектив. Или... «Да ну,— хмыкнул Догару, проведя рукой по седым волосам.— Этого мне еще не хватало...» В памяти его всплыл другой образ, то давно и глубоко затаенное, в чем он никогда не признался бы даже самому себе. Жестко и категорично требовал он от себя думать лишь о делах. Но оставались еще ночи, перед которыми человек безоружен. Сколько раз приказывал он себе не видеть снов. И сколько раз просыпался счастливым оттого, что та самая женщина, на которую он не смел поднять глаз, приходила к нему во сне, гладила теплой рукой его лоб и называла по имени — Виктором, как никто уже давным-давно его не называл... Ошалело вскакивал он с постели, долго плескался под ледяным душем. А потом возвращался к каждодневным заботам. Все надеялся, что это у него пройдет. Особенно после того, как уехал в Бухарест... Он задержал дыхание, прислушался к мирному посапыванию Кристины. Потихоньку встал с постели и на цыпочках отправился на поиски запасного одеяла. Заботливо укрыв девочку, распахнул окно и взглянул в небо. Оно было так близко, что звезды, казалось, цеплялись за верхушки обступивших поселок сосен. Такие огромные звезды бывают только в горах. Холодный освежающий воздух ворвался в комнату. Где-то вдалеке лаяла собака — лениво, бесстрастно, лишь бы хозяин знал, что она на посту. Вокруг — мир и покой. Он постоял еще немного, потом решительно шагнул к кровати. Нащупал коробочку со снотворным, проглотил таблетку и растянулся на спине. Никаких мечтаний и снов. Но что же ответить Елене Пыркэлаб?
Ольга чувствовала, что Павел не в духе. Он хмурился, молчал. А когда ставил перед ней поднос с ужином, было видно, как дрожат его руки. Ольга решила не расспрашивать. Для виду поковыряла вилкой в тарелке, с удовольствием выпила стакан лимонада. Он не позволял ей спускаться в столовую, ссылаясь на рекомендацию профессора: тишина, свежий воздух и спокойные прогулки. Ее смешил вид озабоченного Космы, который водил ее под руку в обход всех лестниц и канав. Уже два дня они в Олэнешти. Атмосферное давление в этом горном местечке как нельзя лучше подходило Ольге и способствовало нормальному развитию беременности. Она была на седьмом месяце и, с замиранием сердца прислушиваясь, как ребенок стучит ножками — удары порой были довольно сильные,— мысленно торопила события. Нет, сами роды ее не страшили — тяготила эта странная неопределенность ее положения: сама она чувствовала себя абсолютно здоровой, а все вокруг, и особенно Павел, обращались с ней как с тяжело больной. Газеты и те он давал ей после долгих просьб, хотя знал, что Ольга без них не может. «Мне бы хлебушка с газеткой,— говаривала она часто,— и я сыта».
Ее пригласили работать в отдел печати Цетрального Комитета партии, но она отказалась. «Знаете, я с журналистикой не расстанусь,— решительно сказала она заместителю заведующего отделом.— Мне все равно, в какой должности, даже в каком городе, лишь бы писать, быть постоянно в гуще жизни». И тогда по рекомендации отдела печати ее пригласила «Скынтейя». Но пока что врачи отправили ее в дородовой отпуск. Деньги ей по-прежнему аккуратно высылала в конце месяца «Фэклия». Время от времени звонил Дору Попович, а в дни своих скоротечных наездов в Бухарест успевал посвящать ее во все уездные новости. Павла тоже не забыли. Оанча вызвал его на приехМ и с самого начала заявил: что было, то было, а что будет — увидим. Но когда разговор стал более конкретным, начальник главка уточнил: пусть Косма не думает, что все забыто, затерялось в архивах, он будет иметь дело с людьми, которые помнят его. И предложил должность уполномоченного главка по новым моторам для больших строек. Косма должен был координировать действия нескольких заводов, разбросанных по всей стране. Оанча подчеркнул, чтобы Косма ни в коем случае не давил на руководство этих заводов. Его задача —- обеспечивать постоянный обмен опытом и информацией, контроль за образцовым исполнением проектов и заданий, а главное — следить за тем, чтобы готовая продукция незамедлительно поступала к заказчикам. Дел было невпроворот. Но когда Косма попросил отпуск, чтобы отвезти Ольгу в санаторий, Оанча не возражал, даже поинтересовался ее здоровьем и посоветовал, в какой роддом ей лечь...
Ольга замечала перемены в поведении и образе мышления Павла. Он был с ней внимателен и заботлив, тактично, ненавязчиво старался предупредить любое ее желание. Часто задумывался, потихоньку от нее грустно и тяжело вздыхал. Газеты у Павла вызывали отвращение, журналы он только перелистывал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50