Девушка разрыдалась еще пуще.
— Да что с тобой происходит, скажи же наконец! — встревожилась Ольга.
Сквозь слезы Тея заговорила:
— Мне страшно! Он все время злой, бьет посуду, ругается. Я спросила один раз: где же барышня, почему не приходит? А он говорит: если я еще хоть раз произнесу ваше имя, то он так мне врежет, что я в стенку влипну. Вчера пришел вечером поздно, я собрала ему ужин, а он не притронулся. Зато выпил две бутылки вина. Заставлял пить и меня. Но я убежала и заперлась на ключ. Он пришел, стучал ногами в дверь, проклинал меня. Потом угомонился и заснул на кресле, в комнате с книгами. Я умирала от страха! Что мне делать, если он сломает дверь, у меня же никого нет!
Дан поднялся по лестнице и, войдя в комнату, сразу понял все. Они решили, что первым делом надо обязательно найти для Теи жилье и работу. Дан позвонил своей маме, и через полчаса они втроем уехали. А к обеду Дан уже переслал на завод ключи от дома Космы...
Во второй половине дня Дан и сам отправился на завод, к испытательному стенду. В эти дни Косма его не тревожил, ему было не до «белого дома». Дан воспользовался ситуацией и из деталей, которые Журкэ раздобыла в намоточном, а Марин Кристя выточил в токарном, собрал вариант специального мотора, нужного горнодобывающей и химической промышленности. Помогал ему Франчиск Надь.
Надь появился в проектном отделе сравнительно недавно. Раньше он работал в Решице, на «Энергию» его перетащил Антон Димитриу, от которого, впрочем, молодой инженер быстро отошел, увлекшись опытами Испаса. Вот и сейчас он внимательно следил за тем, как Дан колдует возле стенда, что-то пришептывая.
— Ой, только сейчас увидел, как много у вас седых волос!
Дан равнодушно пожал плечами:
— Ну и что! Мотор не поддается — вот беда. А что касается седины... Так это же закон природы. Наступает момент, и юность уходит. Ты вот тоже еще вчера ходил в «молодых инженерах», теперь тебя называют «подающий надежды специалист», а когда в конце концов найдешь что-то принципиально новое, глядь — а голова-то вся белая или еще хуже — голая, как бильярдный шар. И будет тебе тогда уж не до шевелюры, только бы этот проклятый мотор заработал.
— А вы сегодня не в духе,— констатировал Надь.
— Да уж какой тут дух. Мечемся, суетимся, а время торопит, и от этой спешки голова идет кругом. Посмотреть со стороны — так мы просто теряем время, расходуем материалы, ведем завод к срыву плана, подводим коллектив.
— Что же делать?
— Надо искать выход! Искать другой путь. Нынешний не оправдывает себя.
— Может быть, вы устали от такого напряжения?
— Если бы только это! Я устал так же, как и все, но не могу никому обещать ни минуты отдыха, пока выход не будет найден.
— Кто знает,— сказал Франчиск,— может, мы совсем скоро выйдем из заколдованного круга.
«Возможно, и так,— думал Дан.— Порою именно такие тупиковые моменты дают самые неожиданные результаты. Вот, к примеру, что происходит сейчас с нашим проектным отделом? Кризис творческих возможностей или трудности роста? Кто может ответить?» И сказал:
— Нам нужны детали других параметров. Но я не могу больше просить Кристю, он и так все вечера простаивает у станка. Сколько и ты можешь попрошайничать на других заводах!
Надь действительно искал детали повсюду: звонил своим старым друзьям в Решицу, Крайову, Тимишоару. Но те, у кого были нужные ему комплектующие узлы, отвечали, что нет ни одного лишнего, а другие и хотели бы помочь, да не могли.
Дану стало ясно, что возиться с этим образцом больше нет смысла. Он чувствовал себя страшно усталым, опустошенным, как выжатый лимон. Он вышел в город и с удивлением обнаружил, что уже вечер. Ни о чем не думая, отправился пешком через центр, и опять его охватила безудержная тоска по Августе. Подойдя к ее дому, он увидел освещенное окошко на третьем этаже, которое словно звало его: «Брось, Данчик, из-за таких пустяков цапаемся, дуемся, как дети. Вспомни: три года настоящего счастья!.. Забудь все эти глупости, поднимайся быстрее!» Он взлетел наверх, прыгая через три ступеньки и уже предчувствуя, как она воскликнет: «Ненормальный! Весь дом поднял! Приди же в себя наконец...» Он не отпускал кнопку до тех пор, пока не послышались торопливые шаги. Дверь отворилась, на пороге стояла перепуганная Августа. Мгновенье — и лицо ее окаменело, стало чужим. Она окинула его холодным взглядом.
— Что это за ночное вторжение? Горит что-нибудь? Между прочим, культурные люди в таких случаях по телефону предупреждают...
Войдя в квартиру, Дан понял, что его тут не ждали. Оба стола завалены какими-то таблицами, газетными вырезками, книгами с торчавшими из них закладками. Поколебавшись немного, он сказал:
— Я просмотрел твои первые две главы. Неплохо. Аргументация ясная и убедительная. С точки зрения теории.
— А практики? — резко спросила Августа.
— Практики? Понимаешь, именно с этим я к тебе и пришел. Во мне крепнет все более глубокая убежденность, что мы в этом деле топчемся на месте и что надо искать совершенно новый, оригинальный подход.
— Ну так и ищи! Никто тебе, по-моему, не мешает. А с меня хватит теории профессора Димитриу, которую моя диссертация должна дополнить.
— Ну а если именно подобные теории приносят вред «Энергии»?
— А мне-то что? Пусть это заботит дирекцию, главк, министерство. Я занимаюсь наукой, а не производством.
Дан с тревогой смотрел на нее и не узнавал: напускная суровость, надменный, злой взгляд.
— Брось, Густи, не можешь ты так рассуждать! Столько времени мы знаем друг друга...
— Ты уверен, что знаем? А если это не так? Если создали себе лишь красивые, далекие от действительности иллюзии?
Он помолчал немного, потом предложил:
— Знаешь, у меня голова раскалывается от усталости, ты тоже, видимо, замучилась со своей работой. Давай выйдем на свежий воздух. Вечер замечательный. А потом поужинаем в летнем ресторане, поговорим.
Августа прищурилась, сжала губы.
— Ты не видишь, что я работаю? У меня нет времени для ночных прогулок!
— Да пошли ты к черту эту работу! Завтра я тебе помогу, и ты все наверстаешь. Можешь ты подарить мне вечер? Даже если это не доставит тебе удовольствия...
Лицо Августы покрылось красными пятнами.
— Да, ты мне больше не доставляешь удовольствия. Как только заходит речь о твоих делах, все неизмеримо важно. Когда же мы разговариваем о моей работе, о моей диссертации, то все вдруг становится пустяком. Меня это не устраивает. Ты такой же, как все мужчины, хотя и прикидываешься другим. Самоуверенный эгоист, вот ты кто.— И Августа повернулась к нему спиной.
Дан помедлил секунду, вздохнул и направился к выходу. Вдруг остановился.
— А разве вы не поехали в Голландию?
Августа стояла со скрещенными на груди руками, хмурая, неприступная.
— Притворяешься, что не в курсе? Отменили нашу поездку. Дан Испас не захотел ехать, а Джикэ Гортуз не успел, паспортная комиссия задержала. Так что адье, Амстердам! Чтобы я еще когда-нибудь ракетку в руки взяла...
Дан понял, что это был жесточайший удар по ее мечтам и надеждам. Он подошел, взял в руки ее ладошку, прикоснулся щекой к щеке и шепнул:
— Знаешь, мне жаль. Очень жаль!
На мгновенье в глазах Августы вспыхнул теплый огонек, потом блеснули слезы. Склонив голову, она уперлась лбом в его грудь.
— Ты всегда все делаешь наперекор мне. Не знаю — почему,— прошептала она. Но вдруг резко выпрямилась, в голосе снова зазвучал металл: — Что эта женщина делает в твоем доме?
Дан ничего не понял. Удивился:
— Какая женщина, Густи?
Она отступила от него, бросилась в кресло, откинула руками волосы.
— Какая, говоришь? А та самая примадонна из прессы, барышня-активистка с видом великой интеллектуалки.— Но Дан все еще не понимал. А искреннее недоумение в его глазах сердило ее еще больше.— Ах боже мой! Ну, та самая потаскушка, которую муж выгнал из дому, а ты, благородный рыцарь, приютил.
— Это ты об Ольге?
— Дошло наконец!
— Да она просто моя сокурсница.
— А что, разве у сокурсниц нет кое-чего?..
Она произнесла грубое слово, так дико прозвучавшее в ее устах. Дан замер.
— Что с тобою, Густи? — спросил он после молчания. Вдруг в голову пришла мысль, которая несказанно его обрадовала: «Она ревнует! Ревнует к Ольге».— Ты же знаешь, Густи, я тебя не променяю на тысячу самых красивых женщин мира!.. Слышишь? Раз ты злишься и ревнуешь, значит, любишь меня!
Он хотел ее обнять, но Августа оттолкнула его руки и продолжала, явно подбирая слова побольнее:
— Брось, весь город знает похождения твоей потаскушки. Через все постели прошла, пока не добилась своего. Главный редактор!.. Редкая дрянь!
Возникшее было теплое чувство исчезло мгновенно. И хотя Дан понимал, что Августа провоцирует его, не сдержался:
— Я еще раз повторяю, Августа, что Ольга — это мой старый товарищ по учебе и работе. Даже если ты хочешь проверить таким образом прочность моих чувств, я не позволю тебе мешать ее с грязью. Ольга — это человек удивительно цельный. Может быть, я когда-то даже завидовал Косме, но никогда мне не приходило в голову ухаживать за ней. Ты считаешь, что я способен воспользоваться ситуацией и вести себя как подлец? Ума не приложу, почему ты так разговариваешь со мной.
Августа села на кровать. Она ждала, когда Дан успокоится. Но успокоиться он не мог. Таких выражений он от нее раньше не слышал, даже не подозревал, что его Густи их знает. А раз знает, то, значит, и думает так же. Августа поняла, что переборщила, и попробовала оправдаться:
— А что мне делать? И я, как все женщины мира, имею право на ревность. Одна только мысль, что вы рядом...
— Какая чепуха! Ольга, скорее, гостья моих стариков, они считают ее своей дочкой. А я ей — настоящий брат.
— Смотри, как бы она не затащила тебя к себе под одеяло.
— Опять ты грубишь, Августа!
— Да нет, просто ты хочешь, чтобы я на все закрыла глаза.
Дан встал, внимательно посмотрел на Августу и сказал спокойно и решительно:
— Вот что. Пришло время нам поговорить со всей серьезностью. Мне надоела двусмысленность наших отношений. Тебя она явно устраивает, так как в любой момент ты можешь занять наиболее удобную для себя позицию...
— У тебя такой вид, будто происходит событие международного значения. Ну, скажи уж до конца: прошу, пожалуйста, будь моей женой! Сделай официальное предложение.
— Да,— твердо ответил Дан.— Это как раз те слова, которые полностью отвечают моему желанию и мужскому долгу. Правда, в последнее время мы не всегда понимали друг друга. Думаю, что и тебе эти размолвки не прибавили хорошего настроения.
К полной неожиданности Дана, Августа вдруг расхохоталась. Она смеялась до слез, каталась по кровати, зажимая рот руками, но остановиться не могла. Дан почувствовал себя униженным, он не понимал причин столь бурной веселости: на истерику не похоже, тут что-то другое. Он оглянулся, взглянул в зеркало. Да, конечно, это было комично — делать предложение столь официальным тоном. Не хватало только фрака и традиционного букета. Дану стало неловко, но тут он заметил, что Августа уже пришла в себя и с любопытством разглядывает его: что же будет дальше? Ну что с ней делать! Дан рассмеялся, но получилось это как-то натянуто, совсем невесело. Августа встала, пересела в кресло.
— Теперь, если уж на то пошло, послушай и ты меня. Неужели ты думал, что своим предложением осчастливишь меня? Воображал, что предел моих мечтаний — стать доамной Испас? Что мне недостает домашнего очага, кучи детишек, беготни по врачам и тревог по поводу «насморка у младшенького»? Ты можешь меня представить в переднике за приготовлением пирога или варенья на зиму?
— Признаться, с трудом.— Дан никак не мог понять, откуда в ней эта подростковая агрессивность, направленная против семейного очага.
— Вот почему, мой дорогой, я предпочитаю любовь настоящую, бескорыстную, свободную от всяких условностей. Такая любовь требует от обоих жертвовать всем — ты слышишь? — абсолютно всем ради их высокого чувства.
Она замолчала. Дан решил, что надо возразить.
— А можно ли жить в реальном мире, среди людей — и быть безразличным к ним?
— Что касается меня,— упорствовала Августа,— думаю, да, я могу! И не боюсь признаться, что не питаю никаких привязанностей к окружающим меня людям. Почти все они ограниченные, эгоистичные, мелочные, корыстные, лицемерные. И не интересуют меня ни их проблемы, ни их судьбы.
— А что тебя, Густи, интересует?
— Собственная жизнь. Для меня, Дан, поездка в Голландию означала нечто большее, чем просто приятная прогулка,— я лишилась шанса выйти из безвестности, стать кем-то, возвыситься на целую голову над этим миром серых людишек. Ты назовешь это тщеславием. Возможно. Но почему я должна отказываться от того, что могу получить?
— Значит, в твоем провале виноват я? Августа не скрыла своей неприязни:
— А ты только сейчас это понял? Воистину лучше поздно, чем никогда... Да ты должен воздвигнуть памятник моему великодушию за то, что я вообще тебя в квартиру впустила. Только не думай, я не простила тебя. Я очень мстительна, и у меня ужасная память. Все полученные оскорбления я храню в глубине души и при первом же удобном случае плачу с лихвой — да так, что человек и не подозревает за что. А мне приятно. Так что берегись, любимый!
Она прижалась к нему, начала целовать, кусать его губы. Он задохнулся... А потом Августа сказала:
— Нет, Данчик, я не выйду за тебя. Нам и так хорошо... Было уже за полночь, когда он собрался уходить.
С трудом нашел портфель среди хаоса, царившего в комнате. Августа спала. Стараясь ее не разбудить, он оделся, осторожно шагнул к двери. Вдруг услышал за собой ее голос:
— Ты уходишь, Дан? Подожди.— Она накинула на плечи халатик.— Чуть не забыла! Помнишь, ты взял у меня кандидатскую, к которой собирался писать реферат? Что с ней? Меня каждый день спрашивает профессор Димитриу.
— Она у меня,— ответил Дан.— Я сам собирался пойти с ней к профессору и все объяснить. Реферат, в общем-то, готов, но дело в том, что так называемая диссертация — это стыд и позор, окрошка какая-то из случайных цитат.
Сон у Августы как рукой сняло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50