— Согласен. Но к чему все держать в тайне? Почему не сказать обо всем открыто и честно, хотя бы партийному активу?
— Так оно, в общем-то, и делается. Посмотри выводы вчерашнего совещания. Но во всем нужны максимальное терпение и осторожность. Ты очень точно подметил вчера, что профессиональная подготовка и творческий дух не единственные качества, которые требуются коммунисту. Тем более находящемуся на руководящем посту. Именно поэтому секретариат ЦК учел твою просьбу об освобождении от обязанностей первого секретаря уездного комитета. Мы рекомендуем перевести тебя в Центральную партийную комиссию. Там ты найдешь широкое поле деятельности. Практически неограниченное. И именно там ты будешь максимально полезен. Что скажешь?
— Может, действительно ты прав. Но что станет с уездом? Попэ еще не в состоянии...
Михай положил ему руку на колено.
— Я сказал то же самое. Тот факт, что тебя так волнует будущее уезда, в котором ты проработал всего несколько лет, делает тебе честь. Есть одно предложение. Человек здесь, ждет в приемной.
Он нажал на кнопку. Через секунду в кабинет вошел Петре Даскэлу. Увидев его, Догару двинулся навстречу, и они крепко обнялись.
— Ну что ж, комментарии излишни,— улыбнулся Михай.
— Как сказать! Пусть знает товарищ Догару, что я слушал его вчера со слезами на глазах. Я хотел бы здесь, в вашем присутствии, товарищ Михай, сказать, что полностью согласен со всем, что он говорил. А такой самокритичной позиции я еще не встречал. Обещаю, что именно так я буду работать: честно, открыто, вместе с людьми. Знаете, у Максима Горького есть мысль о том, что труд надо возвести в ранг искусства. А наша партийная работа, работа с людьми! Разве это не настоящее искусство? Конечно, это творчество, созидающее человека как сознательную индивидуальность и вместе с тем как частицу коллектива...
Михай улыбался, ободряя Даскэлу. Лицо Догару было по-прежнему напряженным: он думал над словами будущего первого секретаря. Когда тот замолчал, Догару сказал:
— Согласен с тобой. Тысячу раз согласен. Но коли дела обстоят так, давай не забывать, что истинное искусство чуждо шаблону. Порою слышишь, что в партийной работе для каждой проблемы нужно искать единственно верное решение. Откуда эта аксиома, никто не знает. А где гарантия, что единственное решение — самое лучшее? Когда человек пишет роман, рисует картину или высекает из камня скульптуру, разве у него не появляются разные варианты решения избранной темы? А если партийная работа тоже искусство — и еще какое искусство! — почему не дать творческий простор для решения местных проблем в соответствии с конкретными условиями? Разумеется, на основе генеральной линии...
— Нам еще надо обсудить массу конкретных вопросов, товарищ Догару,— сказал Даскэлу.— Хотя в целом уезд и его нынешние проблемы я знаю, ведь мне довелось участвовать в работе вашего пленума. Давайте перейдем в другой кабинет, не будем отвлекать товарища секретаря.
Михай их не задерживал. Догару протянул руку, сказал просто:
— Желаю больших успехов, товарищ Михай.
Но секретарь вдруг хитро улыбнулся, посмотрел на часы:
— Не торопись прощаться, товарищ Догару. Мы увидимся еще сегодня вечером. В восемь часов.
— А где? — растерялся Догару.
— Как где? У Оанчи.
Догару вышел из кабинета под руку с Даскэлу. В разговорах они и не заметили, как наступил вечер.
Лютый мороз пронизывал, казалось, до самых костей. Поднимаясь по лестнице, Догару чувствовал себя ледяной сосулькой.
Оанча встретил его в прихожей.
— Раздевайся скорее, все на столе. Сейчас мы тебя отогреем.
После ужина мужчины перешли в кабинет Оанчи. Раскупорив бутылку коньяка, он стал донимать Догару за «неуместное» выступление и обвинил его в «обезглавливании» уезда. А после замечания Михая о том, что Петре Даскэлу вполне в состоянии справиться с порученной работой, переключился на Михая:
— А тебе не кажется, что вы слишком часто тасуете руководящих работников? Не боитесь, что практика отстранения старых кадров вам когда-нибудь боком выйдет? Ты из поколения, выросшего после Освобождения, но когда-то умел уважать наш опыт, опыт старших...
Михай внимательно поглядел на Оанчу и от всей души расхохотался, шлепнув его ладонью по спине:
— Слушай, шурин, все, что ты обо мне думаешь, можешь высказать и так, совсем не обязательно прикидываться подвыпившим. Уж больно хитрить научился, как начальником заделался.
— А что прикажешь делать? Раньше, бывало, что на уме, то и на языке, можно и выругаться, и потрепаться по-приятельски о том о сем. А теперь все чего-то боятся, слова в простоте не скажут, сидят как на допросе и круглыми фразами перекидываются. Или, черт возьми, совсем мы отупели, или иссякло наше доверие к людям? Вот нас здесь трое, мы друг друга всю жизнь знаем, и я тебе все эти вопросы задаю в лоб!.. И поскольку мы не на совещании, отвечать придется сразу, на месте!
Догару смотрел на своего старого друга и поверить не мог, что это тот самый Оанча, который настаивал на более мягкой редакции текста его выступления. Теперь он сам очертя голову рвался в спор. Зато Михай не терял спокойствия, словно у него в кармане были приготовлены ответы на все вопросы. Закурил, задумчиво выпустил пару колечек дыма и только потом заговорил, медленно, словно бы размышляя вслух:
— Одни твердят о конфликте поколений. Другие полностью его отрицают. Мне лично кажется, что несхожесть поколений нельзя называть конфликтом. Каждое поколение живет в определенный исторический период, аккумулирует определенный опыт, выдвигает свой подход к решению многих традиционных проблем. Но мы обязаны развивать то доброе, что уже создано до нас, поднимать его на более высокую ступень...
— А можно конкретнее? — резко перебил его Оанча.
— Я и так конкретно. Догару я знаю и по-настоящему ценю. Не могу с тобой согласиться, что мы от него отделались. Ты вот всю ночь его поучал, а он тебя не послушал. Я же беседовал с ним около часа, и, как видишь, мы пришли к согласию.
— Да уж,— вступил Догару,— пенсионером, сажающим цветочки или восседающим в кресле-качалке с газеткой, я себя не представляю. И там, куда меня направили, надеюсь принести реальную пользу.
Подождав, пока Догару выскажется, Михай продолжал:
— Понимаю, вам, представителям старшего поколения, хотелось бы, чтобы молодежь унаследовала побольше вашей революционной романтики. Но чья вина, если молодежь утратила ее? Во всяком случае, это не вина самой молодежи. Романтика не вакцина, которую можно привить с помощью укола. Это состояние души, и родиться оно может только в периоды социального становления, поднимающего и одухотворяющего людей. Ваш вклад в революцию неоценим, но надо смотреть реально. Вот Догару, например, сам пришел к заключению, что не соответствует уровню современных задач. Смелость, с какой он выступил, доказала ясность его мышления, преданность делу. Значит, на новом месте Догару сможет сочетать глубокую человечность с коммунистической непреклонностью. Именно это редкое сочетание качеств там необходимо, так как придется внимательно, без спешки вникать в каждую человеческую судьбу. Он будет очень полезен. И не только тем, кто работает сегодня, но и тем, кто придет завтра...
Они засиделись допоздна. Бросив взгляд на часы, Михай воскликнул:
— Уже второй час!
— Ничего,— успокоил его Оанча.— Тебе постелили в комнате вместе с Виктором. Если не будете спорить, выспитесь.
— Кто бы говорил! Сам целую ночь морочил нам голову,— поддел Михай шурина.
Оанча не остался в долгу:
— Вот типичный пример самокритики руководящих товарищей. Бьет себя в грудь и тут же ищет козла отпущения...
Догару и Михай долго лежали молча в темноте, каждый боялся потревожить соседа. Наконец послышался голос Михая:
— Чувствую, что не спишь, товарищ Догару.
— После такого разговора неудивительно.
— Очень мне хотелось поговорить с тобой с глазу на глаз, только не в официальной обстановке. Я много знаю по делу Виктора Пэкурару. И тем не менее мне хотелось узнать как можно больше о жизни этого человека, особенно о последних годах. Как мог такой закаленный коммунист дойти до самоубийства?
— Что я могу сказать? Пэкурару не был «выдающимся деятелем коммунистического движения», как теперь принято выражаться. Он вступил в партию в самый разгар революционной борьбы, в феврале 1933 года, работал сначала в Союзе коммунистической молодежи. Он не был ни оратором, ни теоретиком, никакими особыми талантами не выделялся. Однако в работе подполья был практически незаменим. А главное, его всегда отличала поистине безграничная любовь к людям и самоотверженность...
Догару рассказывал не спеша, как будто разговаривал с самим собой. Перед ним неотступно стоял образ Пэкурару, его мягкая, сердечная улыбка. Он вздрогнул, услышав вопрос:
— А ты сам? Когда ты говорил вчера, я заметил в твоих глазах не только горечь, но и тайную муку.
— Да, я считаю себя в определенном смысле виновным в его самоубийстве. Хотя сам он в своем прощальном письме оправдывал меня. Но что я могу еще чувствовать, если в течение двух долгих лет весть о мытарствах Пэкурару не доходила до меня? Он не хотел беспокоить меня по дружбе, чтобы не поставить в затруднительное положение? Возможно. Предпочитал обращаться к своим непосредственным начальникам? Не исключено. Но ведь рядом со мной надругались над человеком, а я, его друг, ничего не знал. Ведь я же сам послал его работать на «Энергию»! И ни разу не поинтересовался его дальнейшей судьбой. Как говорится, тишина — значит, порядок. Признаюсь, что его присутствие на заводе было для меня гарантией нормального положения дел. Я знал — иначе он горы свернет, а не смирится. Поздно я понял, что он как раз с горами и схватился. Да только они его свалили. Как знать, сколько еще людей, подобных Виктору, бьются в уезде в закрытые двери ради правды и справедливости. Если бы не зов отчаяния Виктора Пэкурару, я бы так и спал.
Густая темень ночи понемногу таяла. После долгого молчания Михай спросил:
— Как думаешь, многих еще разбудил этот призыв?
— Самоубийство Пэкурару всколыхнуло и завод, и город. Я глубоко убежден: его смерть была не напрасна.
— А говорил, что не одобряешь его поступок...
— Я и сейчас это говорю. Мне пришлось пережить что-то подобное, но я не сдался. Когда я заведовал экономическим отделом в райкоме партии, меня обвинили в том, что я покрываю мошенничество работников торговой сети. Это было тяжелое испытание. Отстраненный от дел на все время расследования, я чувствовал себя опозоренным, испачканным грязью. Тогда я уехал к своим, в деревню, взял в руки косу, сел за трактор. Пока не раздался долгожданный звонок — меня срочно вызывали в район. Вот я сегодня думаю: что бы случилось, если б не было того телефонного звонка? Пэкурару, например, такого звонка не дождался. Но я уверен, что не личные переживания заставили его принять это крайнее решение. Я хорошо знаю его, много думал обо всем этом и пришел к выводу, что Пэкурару хотел своим выстрелом привлечь всеобщее внимание не только к делам на «Энергии», но и к тем негативным явлениям, которые были вскрыты позже.
Опять наступила тишина. Каждый думал о своем. И опять нарушил молчание Михай:
— Наверное, каждому первопроходцу суждено пасть в борьбе...
— Ну уж нет! — воскликнул Догару,— Решительно не согласен! Сейчас не средневековье, и судьба Джордано Бруно не должна повторяться в наши дни. Верно, случаются «короткие замыкания», как у Виктора Пэкурару, но единственный вывод, который тут может быть, — надо быстрее устранить причины таких «замыканий».
— Ты прав, товарищ Догару. Лишний раз убеждаюсь, что твое место — в партийной комиссии.
— Речь не обо мне. Думаю, это проблема всего нашего партийного аппарата. Снизу доверху. Но особо хотел бы подчеркнуть — сверху донизу.
Они помолчали. Вдруг кто-то постучал в дверь.
— Ну как вы там, сонные тетери? — раздался голос Оанчи.— У нас в ванную очередь, так что брейтесь сначала.
Догару достал электробритву, вставил вилку в розетку. Михай повернулся к нему:
— Хочу тебе кое-что предложить, товарищ Догару. Три года ты не был в отпуске. А что, если перед приемкой дел съездишь куда-нибудь отдохнуть? Или, если хочешь, сначала прими дела, а потом поезжай. Тебе необходимо подлечить почки. У нас есть очень хороший санаторий в Олэнешти. Возьмешь с собой дочь. В этом году весенние каникулы начнутся в середине апреля.
— Как вижу, все тебе известно, товарищ Михай. Откуда?
В уездном комитете только что закончилось совещание директоров заводов и секретарей парткомов. Итоги первого квартала особых восторгов не вызывали, но имели то неоспоримое преимущество, что представленные данные полностью соответствовали действительному положению дел. И еще: все директора выдвинули конкретные предложения по устранению недостатков и вскрытых недавно отставаний. К удивлению многих, тщательная проверка установила, что завод «Энергия» в значительной мере ликвидировал свою двухлетнюю задолженность по всем видам продукции. Но, как подчеркивал новый генеральный директор, назначение которого стало для многих неожиданностью, основные проблемы еще только вырисовываются. Докладывая о том, что проектный отдел вовсю работает над новыми моделями моторов, которых ждут большие стройки и отечественная авиация, Дан Испас не скрывал, что кое-кто тоскует по прежним временам, когда проектировщики лишь вносили незначительные поправки в старые конструкции. Дан отметил здоровую обстановку, установившуюся в токарном и намоточном цехах, несколько снизившиеся темпы в других цехах, не обошел молчанием и проблемы трудовой дисциплины.
— Могу сказать, что в целом на заводе повысилась эффективность труда, выросло чувство ответственности, но остается еще один коварный враг — пьянство. Злоупотребляют, конечно, не все. Но как быть с разлагающим влиянием пьяниц? Переложить решение этой задачи на плечи пропаганды — это не выход из положения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50