Ликэ не стал скрывать, что влюбился. Объявил и ей, и мне. Она хохотала весь вечер, а потом заявила: «Ты, наверно, чокнулся. Чтобы сделать из меня мужнюю жену вместо комсомольского секретаря? Чтоб я всю жизнь стирала твои грязные носки? Хочешь, — говорит, — остаться друзьями — хорошо, нет — скатертью дорожка». Конечно, Ликэ выбрал дружбу. Все ждет, что Ралука передумает. Но вот уж который месяц они в ссоре. И все из-за Космы. Однажды на дирекции Ралука поддержала его: мол, надо не дискуссии разводить, а дело делать, слишком много заседаем. Но обсуждался-то как раз вопрос об изменении профиля завода! В тот вечер Ликэ пришел к нам, и они с Ралукой до самого утра разговаривали. Уж какой терпеливый был он с Ралукой, а под конец не выдержал: «Да чего ты пляшешь под его дудку? Вскружил он тебе голову обещаниями, новым молодежным общежитием». Ралука не осталась в долгу. «Ты, — говорит, — оппозиционер по призванию». Ну, Ликэ и сорвался: «Знаешь пословицу: волос долог, а ум короток!» Тут Ралука выставила его за дверь. Целых два месяца встречались они только на собраниях. А потом Ликэ явился — виноватый, с букетом, и она опять стала над ним издеваться.
Сейчас парень заходит к нам время от времени, но прежней дружбы уже нет. Что поделаешь, насильно мил не будешь!.. Но слушай дальше. Недели две назад сунулся я искать доклад к съезду. Туда, сюда, порылся в шкафах. И на что, ты думаешь, натыкаюсь? Между скатертями фотография. Портрет Павла Космы. И та же ухмылочка, которую ты отлично знаешь. Смотрю — не от него ли? Нет, ничего не написано на обороте. Потом вспоминаю, что видел эту фотографию в стенгазете. Стою как дурак и спрашиваю себя: ну что теперь делать? Скажешь — обидится. Промолчишь — душа не вынесет, ты же ей и отец, и мать, сердце-то ох как болит! Решил подъехать потихонечку, но разве Ралука такой человек? Вот пару дней назад сидит она над своим комсомольским докладом. Я и спрашиваю, советовалась ли с кем. «С бюро», — говорит. «А в парткоме?» — «С Сандой Попэ. Не с Нягу же!» Походил я малость и опять спрашиваю: «Еще, может, с кем советовалась?» И тут она стала, будто свекла, красная и как закричит на меня: «Ну да, да! С генеральным директором. Вы ведь все его терпеть не можете. А человек-то исключительный!..» Я спокойно продолжаю, что, мол, не от него ей надлежит получать указания по общественной работе. А она на это — что и от меня ей получать советы не к чему, а Косма — самый толковый, самый ценный человек не только что на заводе, а и во всем городе. Тут и сомлело у меня сердце. Обнял я ее за плечи, погладил по щеке и спрашиваю: «Любишь ты его, доченька, этого Коему?» Она замерла, потом вывернулась вьюном, подбоченилась и как закричит: «А если да? Ты, что ли, хозяин моему сердцу?» И убежала в свою комнату. Вот так... Бедная моя девочка, сама волку в пасть норовит. А я, старый дурак, понятия не имею, как ей помочь. Вот рассказал тебе, а чем ты поможешь? Добрым советом? Да только в наше время чудес не бывает. Ну какой здесь можно дать совет? Разве что на сердце у меня полегчает, коли выскажусь. Уж если на то пошло, я и его-то не могу осуждать — он небось и во сне не видел, что секретарь комсомола денно и нощно о нем мечтает. Штефан был подавлен рассказом деда Панделе. Несчастная девушка! Он вспоминал малышку, игравшую у него на коленях, ее самодельные деревянные саночки... Знала бы она, каким Косма был повесой и как трудно было Ольге его приручить. А впрочем, вряд ли она разлюбила бы его из-за этого. Важнее то, что сам Косма не пойдет на такую авантюру. Это было бы слишком! Не такой уж он дурак — на своем же заводе заводить роман с дочкой старого, уважаемого рабочего... Скорее всего, он действительно ничего не знает, а Ралука — с ее-то гордостью! — сама никогда ему не откроется...
— Ну а что произошло с Василе?
— Да, о Василе тоже разговор, — тяжело вздохнул дед Панделе. С лица его, однако, исчезло выражение растерянности, хоть и рассказывал он невероятные вещи.
...Как специалист Василе сформировался под началом Виктора Пэкурару. Он уважал своего начальника за его боевое прошлое, за опыт, твердость и человечность. Старался делать все, «как дядюшка Пэкурару». Постепенно перед ним раскрылись профессиональные тайны, за цифрами и документами он научился видеть реальное положение дел. Он занял сторону Пэкурару, когда в прошлом году тот отказался подписать отчет о выполнении плана. Знал, что за валовыми цифрами скрыты серьезные нарушения показателей по ассортименту. Склады ломились от не востребованных заказчиками моторов, а в отчете об этом ни слова. Самоубийство Пэкурару стало для него тяжелым ударом. Василе мучительно размышлял, зачем он это сделал и кто толкнул его на такой шаг. Он отверг всяческие подозрения и хранил в памяти светлый, незапятнанный образ Пэкурару. Новый этап в его жизни начался со срочного вызова к генеральному директору. Косме, знавшему его только по имени, не понравились это испуганное лицо, напряженный вгляд, подчеркнуто вежливое приветствие и преждевременная плешь. «Смотри, какими типами окружал себя Пэкурару! У такого нет ни своего мнения, ни самолюбия, ни даже мечты. Серенький службист, в лучшем случае — хорошо отлаженная счетная машина», — подумал Косма, потребовал развернутого доклада и вдруг услышал вопрос, которого ждал меньше всего: «Какой? Для вас лично или , официальный?» Генеральный директор смерил его взглядом и сухо сказал: «А что, есть разница?» Василе слегка скривил рот: «По моим сведениям — есть». Подчеркнуто бесстрастным голосом, ни разу не заглянув в свою пухлую папку, он дал исчерпывающий анализ финансовой ситуации. От комментариев воздержался. Помолчав минуту, Косма одобрительно сказал: «Да-а, выходит, я тебя недооценивал, молодой человек. А ты и в самом деле крепко сидишь на своем месте!» Эта похвала несколько смутила бухгалтера— никогда еще ему не давали такой оценки. Генеральный директор мгновенно почувствовал его растерянность и отчеканил: «Вот что, дружище! Немедленно принимай бухгалтерию со всеми ее подотделами. Будешь работать непосредственно со мной. Мы должны сбалансировать ситуацию, выполнить план, да еще заткнуть кое-какие прошлогодние дыры. Нельзя нам выставлять «Энергию» на посмешище. Это, кстати, то, чего не понимал покойный главбух, он был не из нашего города, а ты, потомственный заводча-нин, сразу меня поймешь. Итак: порядок и дисциплина, жесточайший контроль, абсолютная секретность. Отчеты о положении в цехах и в целом по заводу, как и до сих пор, в двух вариантах. Первый — для меня, второй — после анализа первого — в форме информационной сводки. Никому никаких бумаг, никакой информации, никаких цифр. Если кто-либо потребует от тебя письменных материалов — кто бы то ни был! — адресуй ко мне». Василе заколебался: «Даже из главка или министерства?» «Даже!» — отрубил Косма. «А если из уездного комитета партии?» — «Тем более».— «Да, но в таком случае я рискую партийным билетом!» — «А ты думаешь, я меньше рискую?» Последовала пауза. Потом, как бы между прочим, Косма добавил: «Пока что ты исполняешь обязанности главного бухгалтера. Как говорится, и.о., с двадцатипроцентной надбавкой к зарплате. Посмотрим, как справишься, и тогда решим окончательно».
Таково было начало. Ошеломленный напором генерального директора и польщенный его оценкой, Василе вернулся в бухгалтерию. Очень скоро он стал послушным орудием Космы: все, что от него требовали, исполнял педантично и скрупулезно, набил руку на правке документов для главка. К своему величайшему удовольствию, генеральный директор отмечал, что исполнитель получился идеальный, и не скупился на премии. Пэкурару за все время работы на заводе не получил ни одной. Но, готовя информационные справки и отчеты — и те, что уходили за пределы завода, и предназначенные для Космы, — Василе тайком оставлял себе копии. У него, таким образом, собралось солидное досье, снабженное подробными бухгалтерскими комментариями. Досье отражало правду — полную, суровую, непреклонную. Василе составлял также специальный табель всех реальных потерь с расчетами того, что могло бы быть, если бы дирекция учитывала предложения главного бухгалтера Виктора Пэкурару. В особой тетради он фиксировал рационализаторские предложения, отвергнутые дирекцией, и потери, которые в результате этого понес завод и государство. Эти цифры были красноречивее любой обвинительной речи. Сознание того, что он, простой бухгалтер, лишь он один, знает все, чего даже Косма не знает, кружило ему голову, пьянило ощущением собственной власти, которая многих привела бы в трепет. И в первую очередь, разумеется, самого генерального директора.
Однако после напряженного, суматошного дня наступала ночь... Выходец из старой рабочей династии, которую чтил весь город, Василе вырос честным парнем. На первый взгляд ограниченный и лишенный фантазии, он очень дорожил добрым именем своей семьи и в партию вступал не как некоторые другие — для карьеры, а с твердым убеждением, что иного пути у сына Панделе Думитреску быть не может. И потому по ночам его охватывало отчаяние, невыносимые муки совести терзали его, заглушая страх. Он понимал, что участвует в грязном деле. Но где выход? Виктор Пэкурару пытался сопротивляться — и вот дошел до самоубийства. Признаться, что он покрывает Коему? Только как он после этого посмотрит в глаза отцу, что скажет Ралуке и как будет оправдываться перед Мариетой Ласку — женщиной, у которой неожиданно нашел понимание и которая помогла ему обрести душевное равновесие. Их связь была тайной. Так пожелала она, чтобы избежать пересудов, объяснений с кадровиками и особенно с Космой. Вместе их никто никогда не видел. Даже соседи по дому, где жила Мариета, не догадывались, что у нее есть друг. О супружестве разговора пока не заходило, хотя взаимная привязанность становилась все более прочной.
Однажды ночью Мариета разбудила Василе — он кричал во сне. Она накапала ему валерьянки, долго, как больного, гладила по голове. Эта материнская забота растрогала его, и он не удержался — рассказал ей все до мельчайших подробностей. Особого удивления Мариета не выразила, так как кое-что уже знала, подслушивая у двери кабинета. Она считала, что «настоящая секретарша должна знать все». А потом, разве «секретарша» — это не от слова «секрет»?.. Однако и ее поразили реальные масштабы проблемы и серьезность положения Василе. «Ты будешь последним дураком, если сохранишь это в тайне. Ты рискуешь своим положением, может быть, даже свободой. Пожалей старика отца! Да и о заводе, который всех нас кормит, подумай». Василе взмолился: «Что же мне делать? Куда идти? Ты ведь знаешь, какой Косма могущественный. У него везде свои люди. Подумать только — человек, которому бы я открылся, оказался его ближайшим другом!» — «Нет милый, не так надо действовать. Прежде всего посоветуйся со своим отцом. А он уж научит, что и как делать дальше».
На следующий день Василе после обеда сказал отцу, что им надо поговорить. «Подожди, сынок, я прилягу часа на два, а то, боюсь, усну сидя», — отмахнулся было Панделе. Но Василе настаивал. Приглядевшись, отец заметил, что у него темные круги под глазами и руки дрожат. Наскоро приготовив две большие чашки кофе, вернулся к столу. Василе, так и не прикоснувшись к своей чашке, начал исповедь. Слова порой застревали у него в горле, а у Панделе холодели руки и ноги, казалось, сердце вот-вот остановится. Молча дослушав до конца, он сказал: «Знаешь что, сынок, ложись-ка ты здесь, на своей старой кровати, а я посижу рядом. Может, к утру что-нибудь придумаю. Ночь, говорят, хороший советчик». Такого душевного участия Василе не ожидал. В горячем порыве он схватил руку отца и, как в далеком детстве, поцеловал ее. Растроганный, он рассказал отцу и о Мариете Ласку. Панделе улыбнулся: «Ну что ж, разве преступление, если у молодого человека есть подруга? Даже если она секретарша генерального директора. А раз посоветовала открыться мне, значит, женщина толковая и достойная. Ладно, об этом поговорим позже, время еще есть».
Всю эту бессонную ночь, проклятьем опустившуюся на голову Панделе, он промучился в раздумьях и утром смог сказать сыну лишь одно: «Ты ступай, Василе, занимайся делом, а я еще кое с кем посоветуюсь». В тот день он и позвонил Штефану...
— Вот, дружище, это все, что я хотел тебе рассказать. Если в первом случае, с дочкой, ты вряд ли сможешь помочь, то во втором речь идет, сам видишь, не столько о Василе, сколько обо всем заводе. Эти бумаги я отдам тебе, потому что верю: ты их не похоронишь в каком-нибудь архиве.
Помолчав немного, Штефан сказал:
— Ну и глаз у тебя, дядюшка Панделе! В самую точку попал. Ведь изучить положение на заводе поручили именно мне.
На следующий день Штефан едва переступил порог кабинета, как раздался звонок с центральной проходной
явился майор Драгош Попеску. «Наконец-то!» — с облегчением подумал Штефан и тут же послал заявку на пропуск. Нелегко было разыскать следы этого офицера. В комендатуре ответили, что Попеску куда-то перевели. Тогда он позвонил в Бухарест, где в Госконтроле работал отец майора, Цезарь Попеску. Там сказали, что тот давно на пенсии, и дали домашний телефон. Холодно поинтересовавшись, кто спрашивает, старик проворчал: «Все цепляетесь? Никак не угомонитесь...» Но когда Штефан представился, он сказал: «Да мой сын у вас под носом, в Фэгэраше, а вы его в Бухаресте ищете. Только знайте, в деле Виктора Пэку-рару, если речь идет о нем, Драгош вел себя как настоящий коммунист, я сам советовал ему не сдаваться. Ведь мы с Виктором старые друзья, когда-то вместе время в тюрьме коротали». Адреса сына он не дал, но пообещал, что сам передаст просьбу срочно зайти в уездный комитет к товарищу Штефану Попэ.
Майор пришел в штатском. Пожал Штефану руку, тяжело опустился в кресло. Чувствовалось, что он взволнован. Попэ налил ему горячего кофе из своего знаменитого термоса, предложил сигарету, сказал, о чем пойдет разговор.
— Я и не сомневался, что вызываете по этому делу. Уж очень я настаивал в своем рапорте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50