Но выступление Овиди Насты Коему удивило. Главный инженер поднялся на трибуну под аплодисменты и, жестом остановив их, сказал:
— Нет, товарищи, я не заслуживаю этого. Мое мнение часто шло вразрез с мнением дирекции, случалось, я помогал новаторам. Но сейчас, здесь, в стенах комитета партии, я не могу не признать своей вины в том, что я как главный инженер не сумел уберечь его от превращения в некоего «менеджера», у меня не хватило гражданской смелости для сопротивления, и я довольствовался позицией исполнителя. Наша честь обязывала нас всех бороться до конца. Некоторые так и поступили, они здесь присутствуют: Кристя, Испас, Сава, Маня, Станчу, Василиу... Сегодня здесь с нами и Петре Даскэлу. Разве мы можем забыть его поучительную историю? А Виктор Пэкурару? Его имя останется в памяти каждого из нас...
В перерыве Косма отправился в буфет выпить кофе. Почувствовал, что кто-то следует за ним. Косма замедлил шаги и услышал над ухом знакомый шепелявый голосок:
— Что поделаешь, товарищ генеральный директор, как говорится, собака лает — ветер носит... Ну ничего, пройдет месяц-другой, все уляжется, Павел Косма как был, так и останется генеральным директором. А пока лучше их не дразнить — в клочья могут изодрать. Уж не обижайтесь, когда мне дадут слово, я выступлю так, как надо им, но знайте, что вам я предан навсегда-Только теперь Косма обернулся и, задыхаясь от брезгливости, бросил в лицо Нягу:
— Подлец! И как только я терпел тебя? Выступление Василе Нягу возмутило всех. Особенно
когда он говорил о Косме:
— С самого начала товарищ директор показался нам всем настоящим коммунистом, но потом... Запугивания, черная клевета... Совсем дезориентировал коллектив. Я заявляю здесь, перед лицом нашей партии, что мне, старому подпольщику-железнодорожнику, очень стыдно за него...
Говорить ему не дали. Догару тяжело поднялся со стула и, перекрывая шум, обратился к залу:
— Товарищи, в выводах доклада секретаря по экономике есть пункт о перевыборах партийного комитета. Понятно, что это дело коммунистов «Энергии» — кого они выберут. Но хотелось бы сейчас перед вами сорвать маску, разоблачить одного спесивого самозванца, давно рядящегося в спецовку железнодорожника. Когда-то этот человек был рекомендован вам на должность заместителя секретаря. Когда мы слышим о железнодорожниках, в нашей памяти встают картины их героической революционной борьбы в феврале 1933 года. С понятной каждому гордостью мы считали, что Василе Нягу — из их числа. Но недавно была сделана проверка некоторых фактов его биографии. И я заявляю здесь со всей ответственностью, что Василе Нягу никогда не был подпольщиком. Он вступил в партию в мае 1945 года в Араде. К железной дороге действительно имел отношение: был проводником международного вагона, стелил постели господам капиталистам, зарабатывая чаевые... За то, что он долгое время вводил в заблуждение государственные органы, он будет отвечать в установленном порядке. Вопрос о Василе Нягу предстоит также решать коммунистам завода.
Загремел опрокинутый стул, кто-то закричал:
— Смотрите, он в обморок падает! Потом прозвучала пара пощечин.
— Да ну его к черту, этого шарлатана! Притворяется...— Ликэ Барбэлатэ так и не понял, за что его выводят из зала, оглядывался по сторонам и возражал с подкупающей наивностью: — А чего я ему сделал? Просто хотел в чувство привести...
И хорошо, что в этот момент Ликэ на было в зале. Потому что на трибуну поднималась Ралука Думитреску. Вся в черном, с темными кругами под глазами, Ралука судорожно схватилась за края трибуны, враждебно глянула в зал и вдруг вся залилась краской. Косма разглядывал ее равнодушно, смутно припоминая, что это вроде бы секретарь заводской комсомольской организации. Косма даже не вслушивался в начало ее речи, пока до его ушей не дошло:
— Я не берусь говорить от имени всех комсомольцев, которых на заводе больше тысячи. Во-первых, я с ними не советовалась. Во-вторых, не знаю, насколько объективными они могут быть. Одни боготворят генерального директора за то, что он построил жилье, выдает путевки в дома отдыха, посылает учиться; другие ненавидят его за то, что он не прощает нарушений дисциплины, прогулов, пьянок. Так что я лучше буду говорить от собственного имени. Я никогда не работала рядом с товарищем Павлом Космой. Сколько раз он высмеивал меня: «Молодежь, молоко-то с губ вытри...» Но я никогда на него не обижалась. И знаете почему? Потому что он дни и ночи проводит на заводе. Потому что он не прощает хулиганство, бездельничанье, пристрастие к спиртному. Потому что замечает самых способных и серьезных, поддерживает их, выводит в люди. Разумеется, не один, при поддержке парткома, комсомола и профсоюза. У меня вызвало чувство омерзения то, что говорил здесь Василе Нягу. Это ничтожный человек. Для меня образ нашего генерального директора — это образ настоящего человека, пример для подражания. Очень легко растоптать достоинство, личность, честь человека, но я уверена, что товарищ Павел Косма не из породы бесхребетных. Он вынесет все ваши нападки с высоко поднятой головой.
Ралука хотела еще что-то добавить, но раздумала и пошла на место. Села, не поднимая глаз. Она не видела ни деда Панделе, закрывшего от стыда лицо, ни побелевшего как мел брата Василе, который сидел в глубине зала. Косма же был больше чем раздосадован. «И чего понадобилось этой девице? С какой стати бросилась на мою защиту, словно дикая кошка? И ведь она права, я никогда всерьез ее не воспринимал, не сказал ей ни одного доброго слова... В чем же дело? А может, не такая уж я паршивая овца, есть во мне что-то?.. А хороша — сил нет, особенно в ярости. Эх, молодость!..»
За окнами опускался вечер. В зале зажгли свет. Говорил Оанча. Объяснял, чего ждут от «Энергии» главк и министерство. Реконструкцию завода назвал проблемой номер один. Лукаво улыбнувшись, закончил:
— Знаю, о чем вы сейчас думаете: легко, мол, давать указания и распоряжения из Бухареста. Обещаю поддерживать все ценные инициативы. Не сомневаюсь, что вы найдете самые верные решения. Понадобится — будем советоваться в Бухаресте. Так, товарищ Даскэлу?
Петре, не вымолвивший до этого ни слова, кивнул в знак полного согласия. Первый секретарь спросил, не хочет ли и он выступить. Даскэлу отказался:
— Я уехал отсюда несколько лет назад. Приехал лишь сегодня. Ну что я могу добавить к уже сказанному?
Спокойным, подчеркнуто нейтральным тоном первый секретарь спросил:
— Возможно, хочет что-нибудь сказать товарищ Павел Косма?
Павел поднялся, жестом отказался от предложения выйти на трибуну и заговорил. Слова падали, как тяжелые камни.
— Не собирался я выступать. Все вы и так хорошо знаете мое мнение. Да и я не из тех, кто посыпает голову пеплом. С Овидиу Настой я конфликтовал всегда. Слишком разные были у нас мнения о перспективах, организационных формах и отношениях с людьми. Но должен признать, что наши достижения последних лет — результат ожесточенных дискуссий, когда правильное решение выковывалось в огне яростных столкновений. И вот сейчас, когда мы размежевались полностью, главный инженер не стал делать из меня козла отпущения, а, казалось бы, чего проще. Тронуло меня и выступление Ралуки Думитреску. Я подумал: если есть молодежь, которая видит во мне какие-то ценные качества, значит, рано выбрасывать меня на помойку. Что же касается существа обсуждаемой проблемы, то хотел бы сказать только одно: я старался честно служить заводу, отрасли, стране. Мне было тяжело, но я никому не жаловался, что принимать решение — это одно, а проводить его в жизнь — совсем другое. Мне потребовалось выучиться «хозяйственной дипломатии», изворотливости, обзавестить полезными знакомствами, овладеть всем набором способов, которыми можно добиться своего. Хорошо ли это? Кристя говорит, что нехорошо, нечестно. Но необходимость выполнения плана заставляет прыгать через собственную голову. Могу только сказать: я делал все, что было в моих силах. Не отрицаю, очевидно, допустил немало ошибок. Наверное, часть из них была неизбежна. Я ведь живой человек!.. Я не сожалею о годах, которые провел на «Энергии». Это были годы настоящей жизни.
Он резко сел. Зал молчал — ни вопросов, ни реплик.
Заключительное слово первого секретаря заняло четверть часа. Исходя из создавшегося на заводе положения, он наметил ряд первостепенных задач и акцентировал внимание на порочной практике пустопорожних совещаний и формального контроля. Потребовал от государственных органов провести доскональное хозяйственно-финансовое расследование, чтобы привлечь всех виновных к строгой ответственности.
В заключение Догару сказал:
— От имени секретариата уездного комитета партии мы предлагаем главку заменить генерального директора «Энергии» и пересмотреть распределение функций в руководстве завода. По партийной линии бюро проанализирует деятельность товарищей Космы, Нягу и Сфетку и подготовит отчет. Досрочно будут проведены выборы нового парткома. Кроме того, орготдел, а также отдел пропаганды детально проанализируют стиль и методы своей работы и доложат об этом пленуму. Партийная комиссия проведет анализ деятельности товарища Иордаке, который остается пока в нашем распоряжении.
На этом заседание закрылось.
Штефан глянул на часы. Как-то не верилось: столько всего произошло, а всего лишь семь часов. В надежде встретить Санду он поспешил в холл. И действительно нашел ее там в одном из огромных кресел.
— Телепатия! — воскликнул он.— Сандочка, да будет тебе известно, что сегодня великий день.
— Что ты имеешь в виду?
— Догадайся! Думаю, ты первый человек, осмелившийся сесть в это кресло-реликвию.
Санда улыбнулась устало:
— Переоцениваешь ты меня, Фан. Меня усадил первый секретарь — сам он разговаривает с товарищем Оанчей, а мне велел любыми средствами задержать тебя. Он нас приглашает.
— Приглашает? — оторопел Штефан.
— Именно. Не знаю — куда, не знаю — на какой час. Надеюсь, он не собирается устраивать пир в своем рабочем кабинете.
Штефан улыбнулся, живо представив себе эту картину.
— А Петришор?
— Дома. Говорит, играет с двумя школьными товарищами. Только голос одного товарища явно девчачий.
— Чего же ты хочешь, старушка, растет парень! Второй класс. Что они собираются делать?
— Сначала уроки. Потом, если будет время, посидят «немного» у телевизора. И если не дождется нас, сам ляжет спать.
В этот момент дверь кабинета широко распахнулась, и на пороге появились Оанча и Догару, оба с озабоченными лицами. Начальник главка дружески улыбнулся Ште-фану и с грозным видом остановился перед Сандой.
— А это тот самый «товарищ из пропаганды», который воды в рот набрал?
— А тебе кажется, что список выступавших был слишком коротким? — поспешил на помощь Догару.
— Да не то я хочу сказать,— сразу успокоился Оанча.— Просто был хороший повод поговорить о реформе всей системы пропаганды на этом заводе. Осточертели лозунги во всю стену и примитивные плакаты. Люди смеются.
— Думаешь, это только на заводе? — снова возразил первый секретарь.— Давай реально смотреть на вещи! Кстати, то, о чем ты говоришь, отмечено и в заключительных выводах.
Покраснев от обиды, Санда сказала:
— Хорошо хоть, что вы спустились с Олимпа. Все сразу увидали, поставили диагноз и панацею выдали.
Оанча так и застыл от столь неожиданного отпора. Он в растерянности потер свой острый нос, скорчил гримасу Догару. Тот рассмеялся:
— Так его, Сандочка, так! Ишь какой: не успел в начальники выбиться, как уже императора из себя корчит... Чего тебе в голову взбрело, Оанча? Да Санда одна из самых смелых на заводе, воюет с Космой вот уже лет восемь, да с такой храбростью, какая и мужикам-то нашим не снилась. Но ты прав, пора нам избавляться от этих штампов. К чему постоянно вбивать человеку в голову одни и те же вещи, которые он и без нас хорошо знает? Крепче его не убедишь, скорее наоборот, заставишь усомниться в этих высоких истинах, которые необходимо повторять, как молитву...
Они распрощались, и Оанча скрылся за дверью с живостью, поразительной для его роста. Догару подхватил Штефана и Санду под руки и, будто все уже было давно обговорено, сказал:
— Пошли пешком! Я ведь в двух шагах отсюда живу. И в самом деле, за ближайшим поворотом Догару
остановился перед многоэтажным домом старой постройки. В лифте они поднялись на шестой этаж. Догару осторожно отпер дверь и спросил ласковым, негромким голосом:
— Ты дома, Кристи? Вот и мы...
Из прихожей они прошли в комнату, стены которой были сплошь заставлены книжными полками. С простенка на них смотрел с отеческой улыбкой не очень старый, но совершенно седой человек. Санда замерла, прикрыв ладонью рот. Штефан обнял ее за плечи, взял из рук сумочку, осторожно усадил в кресло. В этот момент дверь справа отворилась, и на пороге появилась девочка лет двенадцати —ее огромные голубые глаза были точно такие же, как на портрете, и вся она словно светилась обаянием непосредственности и доверчивости.
— Я Кристина Пэкурару,— сказала она просто. И, посмотрев на хозяина дома, добавила: — Пэкурару-До-гару.
Ни Штефан, ни Санда не обнаружили своего изумления. Они тут же затеяли общий разговор о красотах их горного города, расспрашивали Кристину, понравился ли он ей, просили поделиться своими впечатлениями. Девочка отвечала без робости, но взвешивая каждое слово. Да, город ей понравился. За несколько дней она обошла его весь, познакомилась с самыми интересными достопримечательностями, побывала в знаменитой дубраве. Много часов провела на кладбище. Догару в разговор не вступал, дал им возможность лучше узнать друг друга, чтобы девочка почувствовала себя среди своих. Штефан и Санда, понимая деликатность ситуации, изо всех сил старались не допустить какого-либо промаха. Но Кристи сама нашла естественный тон.
— Дядя Виктор мне рассказывал о вас, тетя Санда. Я знаю, что вы очень любили и уважали моего папу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50