Когда-то живые, красивые глаза будто обесцветились, не было в них уже ни блеска, ни удивительной чистой голубизны. Но больше всего поражало ее равнодушие и даже отрешенность.
Ольга попыталась улыбнуться и выжала из себя лишь жалкую гримасу, губы ее задрожали.
— Ну, что в дом не зовешь, хозяин? Так и будешь в дверях философствовать?
Дан извинился, и они поднялись в кабинет старого академика — там доамна Испас приготовила им скромный ужин.
Ольга сбросила туфли, уселась с ногами на кожаный диванчик, сделала несколько махов руками, как при разминке, вздохнула:
— Жутко измоталась я, Дан.
— Это и за версту видно.
— Эх ты, джентльмен!
— За столько лет мы так привыкли говорить друг другу правду, что теперь уже поздно переучиваться.
Ольга на мгновение прикрыла глаза и прошептала:
— Ужасно я соскучилась по доброму слову, Данушка. Ты даже не представляешь, как сильно. Вы-то, мужики, по-другому устроены, а нам, женщинам, сердечное слово бывает нужнее воздуха. Без него мы как рыба, выброшенная на песок.
Дан налил ей кофе, пододвинул поближе столик с салатом из свежих овощей, ветчиной и рублеными котлетами по-молдавски. Ольга вдохнула аромат кофе и вдруг, с отвращением бросив сигарету в пепельницу, расплакалась навзрыд. Это не были обычные слезы женщины — расстроенной, усталой, обиженной. Она плакала скорее по-мужски, скупыми слезами, с еле слышным сдавленным стоном. Дан делал вид, что не замечает этих всхлипов и безуспешно ищет спички в отцовском кабинете, потом подошел к дивану, подвинул к Ольге тарелку. Ольга поколебалась мгновение и принялась за котлету. Так, почти машинально, она расправилась со всеми тремя блюдами, приготовленными доам-ной Испас. Сначала Дан смотрел на нее с удивлением, потом с сочувствием. Налил еще кофе и по-прежнему молча уселся в кресло. Ольга взяла сигарету и, потерев ладошками виски, спросила:
— Ждешь исповеди? Не настраивайся. Ты не поп, а я не грешница. Прости, злая я стала за эти месяцы. Все свои проблемы решаю сама. Ты небось спросишь: какого же черта искала меня по телефону, чего в дом ко мне заявилась? Логично. Это была минутная слабость, Данушка.
— Только что-то долго она у тебя длится, эта минута... Слушай, оставь ты эту браваду и скажи, что с тобой происходит! Мы же старые друзья!
— А если я не хочу?
— Но ведь гораздо лучше сказать мне, чем кому-нибудь другому. И особенно — другой. Может быть, только я, как товарищ по несчастью, могу понять тебя по-настоящему.
— Ты?
— Да, я, не удивляйся.
— Помнится, не очень-то ты ценил женщин. Все больше, иронизировал.
— Ну, значит, поумнел немножко.
— А все равно холостяк.
— Ну, тут уж, видно, ничего не поделаешь — судьба.
— Ты говоришь, как старый гуляка, которому осточертел собственный жизненный опыт!
Дан понял, что ему удалось наконец вывести Ольгу из состояния апатии, пробудить в ней тот неистовый дух противоречия, который был всем знаком. Он спросил:
— Итак, осложнения на работе или конфликт с главой семьи?
— Ну, знаешь, неужели по таким пустякам я стала бы беспокоить тебя среди ночи?
— Ну так говори же, человек ты мой дорогой!
— А если я не могу?
— Тогда ложись, сосни часок-другой.
Дан решительно поднялся, растворил окно в сад, и в комнату ворвался прохладный ночной воздух. Ольга поежилась, закутала ноги пледом, и напряжение наконец отпустило ее. Уже безо всяких вопросов она заговорила — медленно, тихо, словно сама с собой советовалась.
— С чего все началось? Не знаю. Думается, с того момента, как меня назначили заместителем главного редактора. Нарушилось установленное Павлом равновесие, а по-другому он не хотел. А вскоре Дору Попович поехал в Китай, и за неимением лучшего уездный комитет поручил исполнять его обязанности мне. Сначала мне казалось, что не выдержу, хоть ребята в редакции в лепешку разбивались, чтобы мне помочь. Но ты знаешь, беда никогда не приходит одна. Что бы я ни делала, неприятности кучей сыпались на мою бедную голову. А тут еще история с вашим Ионом Савой из токарного. Статью его мы напечатали, хотя после серьезной проверки выяснилось, что не во всем он прав. Но в целом статья была, безусловно, полезной. Что она крепко расстроит Павла, я не сомневалась, а вот такой реакции секретаря по экономике я не предвидела. Разговаривал со мной как с девчонкой и потребовал впредь показывать ему все статьи на экономические темы. Когда я рассказала Павлу, он загоготал: «Правильно тебя отчитали, не суй нос не в свои дела. В экономических вопросах надо разбираться, это тебе не рецензия на какой-нибудь спектакль». И тогда я решила посоветоваться с заведующим отделом пропаганды. Но он лишь пожал плечами и отделался общими фразами: «Ну что тебе посоветовать? Ты замещаешь Поповича, уездный комитет тебе доверяет, следовательно, ты, как главный редактор, должна всемерно способствовать тому, чтобы наша газета стала подлинной трибуной общественного мнения. Но в таком ответственном деле ошибаться нельзя. За ошибки расплачиваются, в прессе особенно». Я возмутилась: «Что же прикажете делать? И вправду все материалы Иордаке на контроль посылать?» А он посмотрел так, будто я с луны свалилась. «Разве я это говорил? Только не цапайся с ним, вот и все». Ну, ты понимаешь, Дан! Дезориентировали меня полностью. Все забросить к чертям было уже нельзя: я получила два письма, в которых поддерживали статью Савы, кроме того, к нам пришел Марин Кристя, Герой социалистического труда, и еще больше заострил вопрос. Даже изъявил желание тоже статью написать. Вот я и подумала тогда провести общезаводскую анкету. Но надо было с кем-то посоветоваться. Пошла к первому секретарю, товарищу Догару. Целый час слушал он меня молча — вот как ты сейчас,— и вдруг вопрос: «А Павел Косма что говорит?» Я ответила, что редакционные проблемы с мужем не обсуждаю. К моему изумлению, он сказал: «А было б неплохо. Это работник ценный. Самоуверен, правда, не в меру и упрям. Иной раз и сам понимает, что не прав, а все равно не отступит. Вот и сейчас он, по-моему, попал в тупик и не хочет, чтобы его оттуда вытащили». Я не удержалась и сказала о его отрицательном отноше-~ нии к моей работе. «Это в его характере, товарищ Стайку. Да, попала ты в переплет, но делать нечего. «Фэклия» — орган уездного комитета партии, а не частная собственность Павла Космы. Как, впрочем, и завод. Даже жена не его частная собственность, а человек, со всеми конституционными правами». Я спросила совета, как мне поступить. «Что касается Космы, право, не знаю. Попробуй поговорить с ним здраво. Если он тебя любит, должен понять. А что касается «Энергии», то я не советовал бы тебе пока проводить анкету. Хотя наиболее важные материалы по статье Иона Савы с конкретными предложениями хорошо бы опубликовать».
Так я и сделала. Но когда мы напечатали статью Кристи, Павел просто взбесился...
Она замолчала. В памяти всплыли картины той тягостной ночи. Павел буквально почернел от ярости, руки дрожали. Это был человек, уже не способный отвечать за свои слова и поступки. «Послушай, красавица, не пора ли взяться за ум? — начал он хмуро. — Я много раз тебя предупреждал. Ты что, думаешь, я и дальше буду терпеть как последний олух и делить свой дом с женщиной, которая треплет мне нервы на каждом шагу? Думаешь, я такой дурак, чтобы спасовать перед разнузданной кампанией, которую вы ведете против меня под видом борьбы за правду? Подпеваете моим врагам, чтобы убрать меня с доверенного мне поста!» Все попытки разговаривать спокойно, по-дружески, все призывы к разуму разбивались как о скалу. «Неужели ты не понимаешь, ненормальная, что все потеряешь — и этот дом, и наряды, и французские духи, и турпоездки? Да той ерунды, которую ты получаешь в редакции, тебе не хватит даже на крем...» Ольга подошла поближе, хотела успокоить его. В нос ударил сильный запах алкоголя: Павел был пьян. Где-то в душе шевельнулась жалость — она погладила его, положила руку на плечо. Но Косма, резко развернувшись, оттолкнул ее так сильно, что она ничком упала на кровать. Он приподнял ее и несколько раз ударил по лицу. «Ты с ума сошел!» — крикнула Ольга. Но Павел был неуправляем, он ударил еще раз и еще... «С ума, говоришь, сошел? Нет, я тебя научу, что такое уважение к мужу. Предупреждаю, это только на закуску. И если не заткнешься, посмотришь, что тебя ждет. На карачках поползешь...» Ольга взяла с ночного столика стакан с водой, плеснула Павлу в лицо. «Ах вот ты как?!» — взвыл Косма. Он схватил ее и подмял под себя. Это было жестокое насилие, надругательство. «Вот так,— бормотал он, тяжело дыша. — Будешь знать, что у тебя есть муж — в доме, в постели, везде... Еще хоть раз такой номер выкинешь — излуплю и голой на улицу выкину!» Ольга пыталась вырваться, но все было тщетно, она больше не сопротивлялась, не было сил. Только горячие слезы текли по щекам, смывая, как ей казалось, последние следы этой любви, так беспощадно поруганной. И вдруг Косма заснул — внезапно, будто сознание потерял. А она долгое время лежала без движения — измученная, разбитая. Голова была пуста — никаких мыслей. Единственная фраза крутилась в мозгу, словно записанная на магнитофон: «Не может быть! Этот зверь не мой
Павел, не может быть!» На рассвете она встала, прокралась в ванную и с отвращением увидела свое тело в синяках, всклокоченные волосы, воспаленные глаза. Кровь закипела, но это был уже не тот ночной гнев бессилия, теперь она могла действовать.
Тея посмотрела на нее с изумлением: было еще слишком рано. Ольга сказала, что будет отсутствовать несколько дней, но, к удивлению девушки, ничего, кроме обычной рабочей папки, с собой не взяла. Целых два часа бесцельно бродила Ольга по городу, пока не успокоилась. Придя в редакцию, попыталась включиться в рабочий ритм, но не смогла. Обсудила с Дамаскином субботний и воскресный номера, сказала, что уезжает и вернется только в понедельник. Ничего не сообщив в уездный комитет, Ольга уехала в горы, в Предял. Целыми днями она бродила по горным дорогам, останавливалась на ночлег на туристских базах и думала, думала... Постепенно ей стало ясно, что Павел и в самом деле на грани. И Ольга приняла решение: вернуться на работу и выполнять свой долг. Коему вычеркнуть из жизни бесповоротно.
Тем временем Дору Попович вернулся с делегацией из Китая, однако в Бухаресте был вынужден лечь в больницу: вирусное воспаление печени. Начались осложнения, и стало ясно, что госпитализация продлится не менее четырех месяцев. Возвращение его на прежнюю должность вообще оказалось под вопросом. Когда Ольгу вызвали к секретарю по пропаганде и она узнала, что придется замещать Поповича и дальше, она не возражала, даже обрадовалась. Домой она теперь приходила очень поздно и сразу запиралась в спальне. Однажды Павел робко постучался в дверь, но Ольга не открыла. Не ответила она и после того, как он попросил прощения. Однажды Павел встретил ее во дворе дома. Сказал шепотом: «Давай поговорим спокойно». Она смерила его хмурым взглядом и сказала, словно кнутом хлестнула: «Мерзавец!» Глаза Космы сразу потемнели, он тихо произнес: «Хорошо, делай как знаешь!» Повернулся и пошел к дверям, оставляя за собой противный запах перегара...
Дану она рассказала не все. Говорила о разладе, о высокомерии и хамстве Павла, несколькими короткими фразами сказала о том ужасном насилии. Рассказывала не глядя на Дана, а когда подняла глаза, увидела на его лице столько возмущения и дружеского сочувствия, что сразу поняла: это и есть тот самый человек, которому давно надо было все поведать.
— Ну что еще сказать, Дан? На заводе сложилось совсем нетерпимое положение, это ты лучше меня знаешь. В конце концов будут приняты строжайшие меры, это ясно. Ясно и то, что газета не могла и не должна была оставаться в стороне. С Павлом мы стали совсем чужими. Более того, он в полной уверенности, что я стакнулась с его врагами и мечтаю лишь о том, чтобы вырвать из-под него директорское кресло. И вот сегодня появилась статья Аристиде Станчу. Я была уверена, что это вызовет у него новый прилив ярости. В шесть вечера зашла домой, надо было взять кое-какие материалы. Он стоял у входа. Я хотела пройти мимо, но он грубо схватил меня за руку и сказал: «Чтобы ноги твоей больше здесь не было! Это мой дом, тебе нечего здесь делать. Лучше я приведу в него десяток потаскушек. Еще один шаг — и я изувечу тебя на глазах у всех. Скажу, если понадобится, что застал тебя с садовником!» Единственное, что я увидела,— это перекошенное от ужаса лицо Теи в окне. Бедная девушка, что ей-то делать теперь? У нее ведь в городе никого...
Они помолчали, потом Ольга сказала:
— Вот такие дела, Дан. Я вернулась в редакцию, позвонила Штефану. Ни его, ни Санды дома не оказалось. Петришор сказал, что они придут очень поздно. И тогда я испугалась как последняя дура. Почувствовала себя такой одинокой, заброшенной. Всем, думаю, наплевать на то, что со мной происходит. Совсем уж пала духом, да тут пришел работяга Дамаскин с оттисками и макетом на завтра. Так и проковырялись до твоего звонка.
Мысли у Дана работали лихорадочно. Что же делать, как лучше поступить? У него сжимались кулаки от негодования, ведь с давних лет Ольга стала всем им добрым другом.
— Вот что, Ольга, переезжай к нам,— сказал он.— Лишняя комната у нас есть. Старики любят тебя, как дочку. Мама будет страшно довольна. Можем даже устроить отдельный вход. Совершенно ясно, что вам с Павлом жить нельзя. Советов давать не буду, одно скажу: не забывай и не прощай. Пусть не воображает господин Косма, что свет клином на нем сошелся. Ты мне как сестра, и я сумею тебя защитить. А родители мои, повторяю, в тебе души не чают. Так что, если он еще раз осмелится, пусть пеняет на себя...
— Спасибо, Данушка,— прошептала Ольга.
— Мама постель уже постелила. Я сейчас принесу тебе снотворное. Не кривись, выспишься как следует. А завтра в десять утра поедем заберем твои вещи. Я тебя одну не отпущу — вдруг он там.
— Мне бы не хотелось входить в этот дом.
— Хорошо. Тогда позвони домработнице и попроси ее все приготовить. Я сам заберу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50