Тяжко тебе, конечно, приходилось, но ты из всех трудностей вышел победителем. А у меня совсем нет подобного опыта, я даже не уверен, смогу ли вообще руководить. Для этого нужен особый талант. Думаю, у Павла Космы он был.
— Почему «был»? Может, и сейчас есть.
— Ты веришь в его возрождение? — удивленно спросил Дан.
— А ты нет?
— После всего, что он сделал?
— Но ведь он за все получил сполна. И должен начать сначала. Доказать себе самому и другим, что он настоящий человек.
— Что-то не верится. Он был силен, когда все шло хорошо, а начались трудности... Мне порой очень обидно: не заслужил он той большой любви, которая ему выпала в жизни.
— Зачем так категорично, Дан? Я не верю, что любовь слепа, особенно у таких, как Ольга.
— Ты знаешь, как гнусно он обращался с ней?
— Не знаю. По ее просьбе я обратился в отдел кадров, чтобы причины их разрыва не выясняли.
— Тогда и мне лучше помолчать. Но он вел себя с ней как подлец.
— Во всяком случае, у Ольги будет ребенок, и она не уйдет от Космы.
— Везет же людям!..
Стояли свирепые морозы. Машина дирекции сломалась, и Дан возвращался домой пешком. К нему присоединился и Сава. Пользуясь моментом, он опять завел разговор о зачислении в токарный цех еще двадцати выпускников профшколы. Он был настойчив и упрям, никакой мороз не мог ему помешать, когда заходила речь о его цехе. Подняв воротники и нахлобучив до бровей шапки, они торопливо шагали к центру, подгоняемые попутным ветром. В январе выпало много снега, сугробы быстро покрылись настом, и теперь порывы ветра рвали ледяную корку на тысячи острых, колючих иголочек. По вопросу о выпускниках Дан возражать не стал, но зато поинтересовался, как обстоят дела с прошлогодними долгами, и попросил назвать сроки.
— Если бы я знал! — хмуро ответил Сава.— Монтируем новое оборудование без остановки производства. Я мог бы дать приблизительный ответ, но все зависит от проектировщиков.
Дан покосился на него: «Подумать только, даже Ион, сама откровенность, начинает блефовать. Как будто я не знаю, что Станчу составил точный план и свято придерживается графика. Что-то у Савы на уме...» В конце концов Ион не выдержал, признался:
— Крепко тоскую я по «белому дому», по ночам кульманы во сне вижу, куча интересных идей рождается в голове, но стоит утром прийти в цех — и давай крутиться, как заводной гонишь план, и никаких тебе идей. И хоть дело у нас теперь лучше поставлено, перспективы более ясные, а все равно инженера в цеху одолевает комплекс неполноценности.— Сава хлопнул Дана по плечу: — Вот, дорогой мой директор, тема, над которой тебе не мешало бы поразмышлять в тиши своего кабинета.
«А ведь он прав,— подумал Дан.— Инженеры действительно превратились в бездумных исполнителей. Над этим и в самом деле стоит поразмышлять. И найти выход».
— Ну а ты что предлагаешь?
Сава потер варежками замерзшие щеки и раздраженно ответил:
— Я знал, что этим и кончится. Самому разобраться лень. В общем, вторым Космой становишься...— Он увидел, как Дан отпрянул, словно его ударили по лицу, и спохватился: — Не обижайся, ты же знаешь, я не умею выбирать слова, когда за живое заденет.
— Слушай, давай зайдем в кондитерскую,— спокойно ответил Дан.— Я обещал маме купить пирожных. Может, в тепле ты оттаешь и поделишься со мной секретом, как найти другого генерального директора.
Дверь протяжно заскрипела, заклубилось облако пара. Они огляделись и, к своему удивлению, обнаружили, что здесь не так-то уж и тепло. Люди сидели в пальто. Только мужчины положили на стулья свои головные уборы. За прилавком цвели улыбками несколько хорошеньких продавщиц. Испас знал их, он был тут давним клиентом.
Но чем ближе он подходил, тем быстрее увядала его ответная улыбка. Вдруг он остановился, голова закружилась: за столиком сидела Августа, а рядом с ней — тоже Августа. Будто раздвоилась. Только одна была в изысканной шубе, кокетливой шапочке и в необыкновенных сапожках, а у другой на плечи была накинута белая вышитая дубленка, на голове белый вязаный берет, сапожки и сумочка тоже белые. Сава толкнул его в бок: и он заметил этих необыкновенно элегантных женщин. А когда одна из них махнула рукой Испасу, проявил вдруг такой невероятный такт, какого в нем никто и никогда не подозревал:
— Ну так, значит, до завтра! — И исчез.
Дан неуверенно подошел к столику, поклонился. Августа в белой дубленке протянула ему руку, слегка улыбнувшись, кивком пригласила к столу. Не вымолвив ни слова, Дан присел, разглядывая по очереди то одну, то другую женщину, пока Августа в белом не засмеялась:
— Успокойся, прошу тебя! Это не галлюцинация. Я — Августа, мы с тобой давно знакомы — к большому несчастью, твоему и моему. А эта элегантная дама — моя сестра Хильда Мейстер, о которой я тебе в свое время рассказывала.— Она повернулась к сестре: — А это Дан Испас, мой бывший приятель.
Его как ножом полоснуло.
— Почему бывший?
— Потому, что все это в прошлом.
— Все? И даже дружба?
— Ты знаешь мой ответ. Я не верю в дружбу между мужчиной и женщиной. Или любовь — или ничего. Правда, еще бывает ненависть. Словом «дружба» пытаются обычно прикрыть безразличие. А я считаю: мужчина может мне не нравиться, но меня он должен обожать.
Хильда без всякого стеснения смерила Дана оценивающим взглядом.
— Ничего, в норме. Что-то ты никогда не рассказывала о своем знакомом.
Августа не ответила. Помолчала, потом повернулась к Испасу:
— Может, пожертвуешь сегодняшним вечером — заглянешь к нам?
Приглашение было неожиданное, но Дан согласился, попросил только разрешения отправить маме пирожные.
— Какой заботливый! А что, мамой у вас называют новых подружек? — прыснула Хильда.
Августа нахмурилась, оборвала сестру:
— Не болтай глупости. Это Дан Испас. Весь город ценит его порядочность.
— А он что, женоненавистник?
— Нет, фройляйн,— ответил Дан.— Просто я привык уважать женщин.
— Женщин надо любить, а не уважать,— с превосходством заявила Хильда.
— А вы считаете, что это взаимоисключающие понятия?
— Уверена. Ну а если вы так галантны, то исполните мою просьбу — называйте меня Хильдой, можете еще прибавлять «фрау», а не «фройляйн», потому что я уже давно не девушка.
Дан нахмурился. Хильда громко рассмеялась:
— Где ты такого раскопала, Августа? В монастыре каком-нибудь?
— Ладно, дома разберемся. Посылай, Дан, пирожные, и тронемся.
— Но ты живешь...
— Нет-нет. Это в двух шагах отсюда.
Они поднялись по лестнице дома, который показался Дану знакомым. А когда Августа отперла дверь и пригласила в квартиру, последние сомнения рассеялись. Он остановился, не решаясь войти. Августа пропустила сначала Хильду, потом подтолкнула Дана. Он оглянулся и с горечью спросил:
— Неужели так далеко зашло?
— Ты о Димитриу? Да, это его квартира, но того, что ты думаешь, не было. И вообще после того случая я его не видела, а ключи получила, когда он уже уехал.
— Куда? Его больше нет в институте?
— У него рак, в последней стадии. Его забрали родственники из Клужа. Мне он прислал письмо и документы на эту квартиру. Теперь я здесь хозяйка. Только не пойму, что это — способ добиться моего прощения или доказательство того, что он любил меня по-настоящему.
Дан вошел. Старую, мрачную квартиру Августа превратила в очаровательное гнездышко. Было тепло, скрытые светильники давали мягкий, рассеянный свет. Пока Хильда готовила кофе и ставила на стол виски и «кампари», Августа сухо отвечала на его вопросы о диссертации:
— Нет, я ее не доделала. И даже не знаю, буду ли доделывать вообще. Она меня больше не интересует.
— Из-за Димитриу?
— Из-за тебя. Но ты не в состоянии этого понять. Ты похож на сложную вычислительную машину, в которую заложили одну-единственную программу.
— Возможно. Хотя никто до тебя мне об этом не говорил.
— Наверное, потому, что никто тебя не знает так, как я.
— А может, потому, что ты сама не знаешь, чего хочешь?
— Теперь моя очередь удивляться. Мне тоже еще никто не говорил, что я не знаю, чего хочу.
— Ты по-прежнему сводишь все к своим желаниям. А жизнь не всегда считается с нашими желаниями.
— К чему вся эта философия? Посмотри лучше на Хильду. Разве моя сестра не великолепна?
— Копия ты.
— Конечно, ведь мы двойняшки...
Кофе и напитки были превосходны. Дан удивился:
— Откуда у тебя все это, Августа?
— Откуда? — засмеялась она.— Да уж, конечно, не из углового гастронома. Хильда привезла. Жаль только, подходят к концу и запасы, и виза.
— Виза?
— Ты все забыл, разумеется. А я тебе рассказывала: она восемь лет назад уехала в ФРГ, теперь живет в Ганновере. Окончила Бухарестский университет, истфак, а распределили ее к черту на кулички, в горную глухомань...
— И тогда она поехала в ФРГ, учить немцев истории? Ну что ж, им это полезно,— улыбнулся Дан.
Хильда скептически усмехнулась:
— Уехать-то уехала, а историки им не нужны. Там таких голодранцев хватает. Пришлось переучиваться. Я теперь зубной техник. У меня своя мастерская, свой дом, свой сад, машина. Как видишь, имею все, что требуется. И сестре кое-что посылаю...— Хильда с вызовом посмотрела на Дана.— Ну, что же ты не спрашиваешь, зачем я уехала? Этот вопрос я на каждом шагу слышу, даже в деревне, от своего ненормального отца.
— А вы мне уже ответили. Там вы получили все, что хотели: дом, сад, мастерскую, машину...
— Могу добавить: туристические поездки в Италию, Испанию — куда захочу. Никто меня не контролирует, никто за мной не подсматривает. Я уехала потому, что меня хотели на всю жизнь засунуть в какой-то медвежий угол, где бы я вышла замуж за тракториста-передовика и потом всю жизнь таскала ему пудовые кошелки с рынка. А теперь мне не надо экономить каждый грош и месяцами гоняться за косметикой. И за любовника не нужно ни перед кем отчитываться. Могу поменять его, когда захочу, и никто не запишет меня в развратницы.
— Этим, Хильда, ты не свалишь Дана Испаса, убежденного коммуниста. К тому же он не знает, что такое бедность,— сказала Августа.— Он у нас крупный специалист, лауреат нескольких премий, начальник проектного отдела... Или уже выше? Ведь и я теперь стала «политически отсталым элементом».
Испас нехотя ответил:
— Я ушел из «белого дома».
В глазах Августы вспыхнул злорадный огонек.
— Вот так-то! Разжаловали. Потому что в талантливых людях они не нуждаются. Вперед вылезает посредственность. Бездарный директоришка чувствует себя уютней среди тупиц...
— Бывает, конечно, и так,— ответил Дан.— Но это не мой случай.
— Тогда чем же ты теперь занимаешься, если не секрет?
— Вот уже шесть недель как я генеральный директор завода «Энергия».
Он сказал это спокойно, просто, как нечто само собой разумеющееся. Сестры смотрели на него словно завороженные.
— Вместо Павла Космы? — пролепетала наконец Августа.
— А дальше ты куда метишь? — полюбопытствовала Хильда.
— Вот о чем я думаю меньше всего. Там, на Западе, это бы, наверное, прозвучало странно?
— Можешь мне не рассказывать, что здесь все такие бескорыстные. Не так уж много изменилось за эти восемь лет. Все хотят красиво одеваться, иметь машины, квартиры, ездить в зарубежные поездки.
— А почему бы и нет? Они работают и, естественно, хотят жизни полной и яркой. Но не сводят все к еде и тряпкам.
— Видали мы таких! Как только деньги заведутся, сразу и дом ему подавай, и машину. А если сам нищий, так и соседу того же желает. Тысячи лет живет в человеке этот инстинкт — грести все под себя. И его никогда, ничем не искоренишь. Каждый тянется к тому куску, что пожирней. Что ж в этом плохого? Прошло время мечтателей, сейчас люди практичные, на мякине их не проведешь...
Дан слушал с улыбкой. И эта улыбка выводила Хильду из себя. Она повернулась к Августе и красноречиво повертела пальцем у виска:
— Слушай, может, у него не все дома?
— В каком-то смысле ты права,— ответила Августа с грустью.— Но не то, что ты имеешь в виду. Когда речь идет о заводе, о технике, о науке, он твердо стоит на земле. Но его представления о жизни... Тут за его мечтами мне не угнаться. Так что делать нечего.
— Не знаю, о каких людях вы мне рассказывали,— задумчиво сказал Дан Хильде.— Не знаю, что поняли в их заботах и стремлениях. Но помните, что свою родину мы не поменяем ни на роскошные машины, ни на косметику, пусть даже самую лучшую. Был бы мир, и мы научимся делать все это — нисколько не хуже. Ну скажите откровенно, разве наш город был таким восемь лет назад?..
Августа сменила тему разговора. Но атмосфера не разрядилась. В воздухе, как табачный дым, повисло отчуждение и непонимание. Дан попрощался, вежливо пожелал Хильде счастливого пути. Вышел на улицу и глубоко, так, что закололо в легких, вдохнул свежий морозный воздух. Выдохнул и тихо рассмеялся. Как далеки от него заботы этих двух женщин... У него было такое чувство, словно он вышел на улицу после тяжелой, изнурительной болезни. «А может, и вправду я переболел Августой?» — подумал он.
ГЛАВА 75
От предложения Оанчи подвезти его на совещание Догару отказался. Решил идти пешком, хотя дорога должна была занять минут сорок, не меньше. Свободного времени хоть отбавляй, такого с ним годами не случалось. Догару не спеша побрился, принял, несмотря на мороз, холодный душ, выпил крепкого кофе, съел булочку и больше ни до чего не дотронулся, хотя обещал Оанче позавтракать поплотней. Есть не хотелось, ничто не привлекало взгляд. Какая-то странная вялость и безразличие не оставляли его с тех пор, как он узнал о совещании. Было ясно, что предстоит широкая, откровенная дискуссия. Слишком много скопилось проблем, слишком многое нужно было прояснить.
Несколько дней назад на бюро они отработали окончательный текст доклада. Много времени он уделил разделу, подготовленному кадровиками, целиком одобрил текст экономистов. Как всегда, внимательно выслушивал, вносил поправки и дополнения, с чем-то соглашался, а с чем-то нет. И все это вежливо, но решительно, ровным, спокойным голосом. И никто не замечал той пустоты в его душе, которая мучила его, приводя в оцепенение мысли, парализуя способность мгновенно отбирать самые действенные аргументы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50