Целый день просидел у телефона, накручивая диск. Старые приятели и деловые знакомые отвечали любезно, но все были одинаково «ужасно заняты». Не было у них времени, хоть ты лопни! Вот так всегда: когда тебе сопутствует удача, от друзей деваться некуда, а случись несчастье — и рядом никого. Дозвонился наконец до двух друзей, которым трудно было ему отказать, но, вместо того чтобы пригласить его домой, хоть на чашку кофе, они назначили через секретарш день и час визита, и уже от себя секретарши предупредили, в какое время придет следующий посетитель. Павел Косма, перед которым всегда открывались любые двери, был в ярости. Все как сговорились: натянутые улыбки, вялые, поспешные рукопожатия. Лишь один Флорою, бывший сокурсник по партака-демии, теперь начальник финансового управления в их министерстве, принял его дружески и терпеливо в течение целого часа слушал Павла, долго и нудно обвинявшего во всех своих бедах кучку посредственностей, которым не дают покоя его успехи.
Флорою вопросов не задавал, молча слушал, посасывая погасшую трубку. Когда же Косма заклеймил коварство Догару и Попэ, неожиданно явившихся на совещание в министерство, а потом пожаловался на охлаждение друзей, к которым пытался обратиться, Флорою словно очнулся, потер лысину цвета слоновой кости, пригладил рыжие бакенбарды, глянул на гостя бесцветными глазками и спросил:
— Слушай, Косма, а может, у тебя с головой что-то? Павел был готов к чему угодно, даже к грубости, но
такого не ожидал. Он растерянно посмотрел на собеседника.
— То есть?
— Так бывает, дружище, от перенапряжения может иссякнуть умственный потенциал. — Флорою остановил жестом Коему, открывшего было рот, и продолжал: — Ну ладно, ты целый час говорил, послушай теперь меня. Друзьями мы с тобой никогда не были, в родстве как будто не состояли. Завидовал я тебе из-за Ольги Стайку, только это нас и связывало. Думаю, обвинять меня в необъективности у тебя нет оснований. В академии я восхищался твоей сообразительностью и умением увязывать теоретические знания с повседневной практикой, организаторскими способностями, видел в тебе будущего командира нашей индустрии. И поначалу ты не обманул надежд. Везде, где бы я тебя ни встречал,— на конференциях, совещаниях, на съезде — имя Павла Космы произносилось с глубоким уважением. Но вот с некоторого времени... А знаешь, ведь многое из того, что ты мне рассказал, для меня не новость. И дело не в двойных бухгалтерских отчетах, которые поступили к нам вчера. Да будет тебе известно, у нас в министерстве лежит рапорт одного майора госбезопасности, не помню фамилии, где приводятся факты неофициальных переговоров с западногерманскими фирмами о срочных поставках оборудования на прямо-таки кабальных условиях. И к рапорту прилагается копия телеграммы, дающей добро на заключение этих кабальных контрактов. Телеграмма подписана тобой. Я читал и не верил своим глазам: неужели ты, опытный работник, боец, горы можешь сдвинуть, если понадобится, ничего умнее не придумал? Явно с тобой что-то случилось! Вот и спрашиваю: может, с головой неладно? Изумление и досада застыли на лице Космы. Внутри все кипело. «Головастик проклятый! Начальник без году неделя, а уже смеет говорить мне такие вещи. Забыл, наверное, что академию я кончил с отличием, а он плелся в самом хвосте!» Флорою почувствовал, что лишь разозлил его, и попробовал исправить положение:
— Пойми меня, Косма! Я ведь телефона не отключал и разговаривал с тобой не через секретаршу. Хотя о вчерашнем совещании знаю все до мелочей. Там присутствовал мой заместитель. Не обижайся, ты меня просто не так понял. В твоих умственных способностях никто не сомневается. Мне бы такие мозги! Речь идет об интуиции, о политической интуиции. Неужели ты не понимаешь, что все мы накануне радикальных перемен в стиле и методах управления экономикой, всей плановой и хозяйственной деятельности?
— Ну если ты такой умный, скажи, что теперь со мной будет?
— Не знаю,— искренне признался Флорою. — Это уже не мой уровень. Думаю, что твой вопрос будет обсуждаться центральными органами, в Совете министров. Ты что-нибудь слышал о «ротации кадров», о которой в последнее время столько шуму? Так вот, ты теперь живое свидетельство необходимости ротации кадров и в лучшем случае перейдешь на другую работу.
— А почему ротация должна начаться именно с меня? — пробормотал Косма.
— Могу тебя успокоить, наш министр, человек с большими заслугами, будет через несколько дней освобожден от должности. Человек он честный и преданный, но при всем своем уме и опыте уже не понимает, не чувствует, что является на данный момент главным.
— Состарился?
— А ты разве старый? По возрасту Матееску лишь на два года старше тебя.
— Что, на смену уже пришло новое поколение?
— Нет. Новый образ мышления, психология, мировоззрение, если хочешь.
— А ты, Флорою, вроде как орел, возносящийся в небесные выси?
— Ну, это уже слишком. Но если говорить о предвидении нашего общего курса, то без ложной скромности сознаюсь, кое-какие орлиные перышки у меня есть. Я вовремя понял, чего требует жизнь.
Волна раздражения снова поднялась в душе Космы. Перед ним был соперник, которого раньше он вообще в расчет не принимал.
— На тебя, значит, снизошло откровение, и ты, просветленный, расчищаешь теперь горы мусора, наваленные консервативными хозяйственниками на пути страны...
— Нет, это заслуга не моя. Я лишь прилежный ученик жизни, но не такой, который принимает на веру все, что говорит учитель. Я много повидал, прошел через разные передряги, и на моей совести есть ошибки и просчеты. Но я понял: так дальше продолжаться не может. Необходимо исправлять положение.
— Ты думаешь, я пришел к тебе выслушивать лекцию?
— Ну что ж, если все сказанное мной для тебя только лекция, прости великодушно,— с горечью произнес Флорою. — Мое имя было в списке приглашенных на то совещание в министерстве, но мне не хотелось видеть, как ты будешь юлить и изворачиваться. Я предполагал, что никакого полезного урока ты из этого обсуждения не вынесешь. К сожалению. Поэтому не хотел участвовать в выработке мер, с которыми, я убежден, ты все равно не согласился бы.
— Разумеется!
— Еще раз повторяю: жаль, очень жаль! Нас сейчас никто не слышит, можно начистоту. Очнись, человече! Все, что есть в тебе хорошего, должно служить делу. И не говори, что уже поздно. Об «Энергии» я знаю гораздо больше, чем ты думаешь. Наслышан и о твоем стиле руководства.
— Но я советуюсь с людьми, на заводе периодически проходят собрания, это настоящий диалог...
Флорою с грустью покачал головой.
— Эх, Павел, Павел, протри же наконец глаза! То, что ты называешь диалогом, есть по сути чистейший монолог. Ну у кого хватит смелости перечить такой «сильной личности»? Или, по-твоему, выступления заранее отобранных людей по заранее написанным шпаргалкам — свободное выражение мнения?
— Какого-то диктатора из меня делаешь...
— Так оно и есть. И этим ты обязан только самому себе. А я пишу портрет с натуры.
— Тогда уж давай изобрази меня преступником.
— Нет, прямого обвинения я предъявить тебе не могу. Хотя в Бухаресте ходят слухи о «коротком замыкании».
— Это еще что такое? — снова удивился Косма.
— Не знаю. Говорят о каком-то Пэкурару.
Павел встал, не подавая руки, поклонился и с надменным видом вышел из кабинета. Но пока спускался по лестнице, все его высокомерие куда-то пропало, и на улицу вышел сгорбленный, раздавленный несчастьем человек. Как во сне, он зашел в гостиницу за чемоданом, купил на вокзале билет и сел в поезд, который потащился в сторону гор. Очнулся он, лишь когда кондуктор сказал, что у него билет в вагон первого класса и нет смысла стоять в коридоре. Сев у окна пустого купе, он глядел на поля, перелески, но ничего не видел. В голове роились какие-то обрывки мыслей, на грудь давила страшная тяжесть, вызывавшая слабость и тошноту. Не раз он пытался закрыть глаза, но сознание будто уплывало. И он снова поднимал веки и невидящими глазами смотрел на проносившуюся мимо долину Праховы, выставлявшую напоказ все великолепие своего осеннего убранства...
И вот он на перроне, в родном городе. Но куда идти? На завод? Слишком поздно. В ресторан? Избави бог, смотреть ни на кого неохота. Домой? Пожалуй, да. Там он по крайней мере будет в полном одиночестве. Он отправился пешком через весь город, который показался ему неожиданно огромным. «Вот ведь привык к машине, как будто в ней и родился»,— подумал Павел.
Он отпер дверь, поднялся по лестнице, остановился в холле. Воздух был спертый, холодный, какой-то чужой. Хотелось пить, но холодильник был отключен, вода в нем — противная, теплая. Он грубо выругался и пошел к бару в библиотеке. А там лишь пустые бутылки. Как назло! Павел сбросил пиджак, развязал галстук, рывком — так, что градом посыпались пуговицы,— сдернул рубашку. Бросился под холодный душ и только тогда мало-помалу начал приходить в себя.
Потом он закутался в махровую банную простыню, пошел было в спальню, но в этот момент раздался резкий звонок. Он бросился к телефону, забыв о шлепанцах.
— Косма слушает!
— С вами говорят из редакции газеты «Фэклия». Ему показалось, что он держит змею. Взорвался:
— Ну и что вы от меня хотите?! Безучастный голос продолжал:
— Поговорите, пожалуйста, с главным редактором. В трубке послышался приглушенный голос Ольги:
— Это ты, Павел?
Он помолчал секунду, ответил сердито:
— А кто же еще?
Ольга словно не заметила его грубого тона.
— Я должна тебя видеть. Срочно, прямо сейчас.
— Ну и в чем проблема? Надеюсь, дорогу домой не забыла?
— Нет, не забыла. Но это не самое подходящее место.
— Ты так думаешь?
— Полагаю, что и ты так думаешь. Предлагаю поужинать вместе. В «Охотнике», например. Тебе подходит?
— Ладно, давай в «Охотнике». Честно говоря, я голоден как собака. Во рту сегодня маковой росинки не было. Я закажу места.
— Не надо. Я сама позвоню из редакции и попрошу подготовить наш обычный столик.
— Ясно. А когда?
— Через тридцать минут.
Столик был накрыт в уютном уголке. Осенние цветы в черной керамической вазе, столовые приборы не рядом, а напротив, словно для официальной встречи. Павел не стал садиться, он решил встретить Ольгу в холле.
Она сняла плащ и оказалась в легком, воздушном платье с открытыми плечами. Гляц,я на нее, никто бы не сказал, что эта женщина пришла после трудного рабочего дня. Он поцеловал ей руку и провел к столу. Ольга сделала знак официанту: «Все, как я заказала». Неторопливо потягивая «кампари», они внимательно изучали друг друга.
— А ты почти седой,— сказала Ольга после долгого молчания.
— Не самый приятный комплимент,— усмехнулся Павел. — Ну что ж, у тебя тоже морщинок прибавилось. Квиты?
Ольга улыбнулась непринужденно:
— А я и не скрываю.
— Как и подобает истинному выразителю общественного мнения. Кажется, это так у вас называется?
— Примерно. Только я по-прежнему «исполняющая обязанности», и Раду Попович, похоже, скоро вернется к нам.
— Так проходит слава земная. Не долго музыка гремела. Что, начальству не угодила?
— Не знаю. Возможно,— тихо сказала Ольга. — Но пока я главный редактор и вызвала тебя сюда именно в этом качестве.
Лицо Павла мгновенно потемнело, в глазах вспыхнул злой огонек. Он пробормотал:
— Если бы я знал, то предпочел бы остаться дома. Думал, что меня приглашает жена, а не вызывает главный редактор.
— Приглашают обычно мужья. И как жена, я бы не посмела посягнуть на эту мужскую привилегию.
— Тогда, может, для встречи больше подошла бы редакция?
— Нет. Во-первых, ты бы не пришел. Во-вторых, я хочу тебе сказать еще кое-что личное.
Она внимательно посмотрела на него, и Павлу почудилось, что в ее глазах мелькнула не то тревога, не то сожаление. Он почувствовал себя неловко и смущенно проворчал:
— Раз так, может, перейдем прямо к делу?
— Согласна,— ответила Ольга. — Но сначала попробуй эту рыбу, вряд ли такую где-нибудь еще приготовят.
Блюдо и в самом деле было отменное, но Павел ел торопливо, думая о своем. Быстро покончив с рыбой, он вопросительно взглянул на Ольгу.
— Ты знаешь, что мы готовим публикацию опроса общественного мнения на «Энергии». Она почти готова. Своих комментариев редакция не дает, там только мнения рабочих и инженеров. Мы считаем, что генеральный директор имеет право ознакомиться с этим материалом заранее.
— К чему такая галантность? — удивился Косма.
— Ошибаешься,— парировала Ольга. — У нас это называется профессиональной этикой. Не хотим ставить человека перед свершившимся фактом.
— В уездном комитете знают?
— Я разговаривала со Штефаном. Он одобрил мое решение. Тем более что завтра расширенное заседание бюро.
— Да? А мне не сообщили.
— Но ведь тебя и в городе не было. Материалы анкеты со мной, это две газетных полосы. Я бы хотела, чтобы ты прочел внимательно и сказал, все ли здесь правильно. И потом...— Ольга запнулась.
— Что — и потом? — переспросил Павел.
— Тебе не помешает еще до бюро узнать мысли и настроения людей, тем более что многие из них не очень хорошего о тебе мнения.
— И это ты, самая принципиальная журналистка во всей Румынии?..
— Не вижу ничего предосудительного.
— Отлично! — усмехнулся Павел. — Я могу эту папку забрать домой?
— Конечно. Позвони мне до полуночи.
— А я не всполошу все семейство Испасов?
— Я буду в редакции. Сегодня я дежурю по номеру.
— Ты всегда так, взвалишь всю работу на себя, а люди думают, что выслуживаешься.
Она опустила глаза, задумавшись над словами Павла. Как он ни старался, она заметила и его дрожащие руки, и неуверенность в голосе.
— Не о том ты, Павел. Неудачница, вот кто я...
— Ты?! — Он чуть не подскочил на стуле. — У которой все всегда идет как по маслу?
— Какой же ты близорукий! Совсем людей не понимаешь. Они тебя интересуют только как орудия достижения поставленной цели. А что они думают, тебе все равно. Одно время я считала тебя настоящим коммунистом, достойным представителем первого поколения после Освобождения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50