.. Но постой, он же в отъезде. Да, в самом деле, ситуация сложная, и не знаю, право, что тебе посоветовать. Может, позвонить в Бухарест, в отдел печати?
Ольга печально смотрела на него.
— Нет, Дан, ты ошибаешься. Хотя мне и вправду очень больно, я этого и не скрываю, с некоторого времени у меня такое ощущение, словно я лежу на операционном столе, а какие-то чудовища готовят меня к кошмарному эксперименту. Ты не можешь не знать, что означал для меня Павел. Я не могу без него, Дан. Со всем его упрямством, уживающимся с деликатностью и тонкостью, о которых ведомо лишь мне одной. Все вы видите в нем только выскочку и карьериста, но известно ли тебе, что Павел в действительности просто закомплексованный человек? Один из тех, что поднялись на гребне событий. Но там, на высоте, нужно поддерживать баланс, а для этого у него не хватает ни знаний, ни опыта. Он даже самому себе
~ не признавался в этом, гордость не позволяла, но меня-то провести не мог: я слишком хорошо его знала.
— Скажи, пожалуйста, Ольга, ты боишься?
— А это на меня похоже?
— Да нет. Просто события — из ряда вон... Веришь не веришь, а у меня самого сердце словно в тисках. Но ты по-настоящему его любишь, Ольга?
— Да, очень люблю,— задумчиво ответила она.— Несмотря на то, что он мне сделал и что он творит на заводе, все равно люблю.
— В этом твоя проблема?
— Да нет,— улыбнулась Ольга,— не для исповеди и не для сочувствия я тебя позвала. Свой долг я выполню до конца. Чего бы это ни стоило мне, даже если после этого мы с Павлом навсегда станем врагами. Но я о другом хочу спросить: что ты думаешь об этих материалах?
— Я уже сказал.
— Но почему же тогда меня преследует мысль, что здесь чего-то недостает? И не могу понять — чего именно.
Дан нахмурился.
— Поясни, пожалуйста.
— Понимаешь,— с готовностью начала Ольга,— газета ведь не просто отчет о событиях и не информационный листок. Газета — это трибуна, где обсуждаются проблемы большой значимости. Мы обязаны встряхнуть людей! Одним словом, взрывчатого вещества в этой папке достаточно, а вот искры не хватает.
— Ну что я могу сказать. Если бы это была научная статья или исследование... Но кое-что я, кажется, начинаю понимать: тебе не хватает базовой идеи, направляющей мысли. В этом-то я смогу, пожалуй, помочь... Вот тебе мой совет: поговори с главным инженером.
Ольга на мгновение усомнилась:
— С Овидиу Настой? Тем, кто столько лет твердит: «Я не вмешиваюсь, я только исполнитель, я ничего не решаю!»? А впрочем, ведь это он помог вам тогда в деле с трансформаторами?
— Он самый. Вот уже много лет он воюет с Павлом, поддерживает ценные инициативы молодежи, техническое творчество. Только делает это иначе, чем делал Пэкурару. Знаешь, он ведь беспартийный, но у него ясный и острый ум, опыт, кроме того, он отличается исключительной честностью и сознательностью. С ним ты можешь говорить в открытую. Насколько мне известно, его не раз приглашали в уездный комитет, Штефан и даже первый секретарь часто советуются с ним. И с пользой для себя.
Она онемела от удивления, когда, разыскав по телефону главного инженера Овидиу Насту, услышала в ответ:
— Давненько я жду вашего звонка, товарищ Стайку!
— Так уж и давненько, товарищ главный инженер? — осторожно поинтересовалась она.
— Ну, если четыре месяца — это недавно, то я ошибаюсь.
Ольга быстро спросила:
— Вас Дан Испас предупредил?
— Испас? При чем здесь Испас? — в свою очередь удивился главный инженер. — Вы хотите сказать, Виктор Догару. Это он вчера сказал мне, что вы непременно будете меня разыскивать.
Комментарии, как говорится, были излишни. Она поразилась проницательности первого секретаря: «Мысли, что ли, читает на расстоянии? Но если бы не Дан, мне бы и в голову не пришло разыскивать Насту». Ольга собрала со стола бумаги, положила в папку и вызвала машину. По дороге на завод она еще раз проанализировала материалы анкеты и пришла к выводу, что в поисках «цементирующей основы» без главного инженера действительно не обойтись.
Наста сидел перед кучей диаграмм, табелей, графиков, процентных выкладок. Его удивительно живые, молодые глаза словно просвечивали собеседника насквозь. Он пригласил ее за большой стол, на котором были разложены его бумаги, и сказал своим неизменно спокойным голосом:
— Вот что, товарищ главный редактор, я человек мягкий, но это когда речь идет о людях. Если же затрагиваются интересы общественные, тут мне брат не брат и отец не отец.
Ольга обиженно вскинула глаза.
— К чему такое предисловие? Может, вы сомневаетесь в моей объективности?
— Нисколько не сомневаюсь! — с теплотой, даже сочувствием ответил Наста. — Но я человек старый, навидался всякого в своей долгой жизни и понимаю, как тебе сейчас тяжело. На этом поставим точку. Помни: все, что я тебе скажу,— это результат многих бессонных ночей, бесконечных подсчетов и проверок, советов с самыми лучшими людьми завода, очных ставок с собственной совестью, ибо — хочу, чтобы и ты знала,— в том, куда мы завели завод, есть доля и моей вины. Это все моя пассивность, привычка к безукоризненной исполнительской дисциплине. Я, видишь ли, человек старомодный. А у нас дело дошло до того, что начальство считает себя чуть ли не помазанником божьим, и никто ему не советчик и не судья.
— Я догадываюсь, кого вы имеете в виду. Но сейчас хотела бы попросить вас о следующем: прочтите, пожалуйста, вот это, сделайте необходимые пометки, а потом обсудим. Скажу заранее: я ищу «общую идею», нечто такое, что могло бы не просто объединить разрозненные факты, а вскрыло бы причины явлений и помогло найти решение.
— Хорошо, изучу я твои материалы, но в свою очередь попрошу тебя изучить мои. Здесь фактов, наверное, поменьше, но зато хорошо просматривается интересующая тебя «общая идея».
Ольга разложила бумаги и удивилась: перед нею были отчеты о помесячном выполнении плана за последние полтора года. Почему-то в двух различных вариантах. Потом увидела графики доходов и расходов, тоже составленные в двух вариантах. Просмотрела копии валютных заказов и контрактов с внутренними поставщиками. Открыла блокнот, достала авторучку, начала сравнивать... и все поняла.
Наста отвлекся только один раз — попросил принести бутылку минеральной и два стакана. Налил воды Ольге и снова погрузился в чтение. Работал старик скрупулезно, что-то быстро записывал, делал пометки на полях. Работу завершил первым. Откинулся на спинку стула и стал смотреть, как Ольга, нахмурившись и стиснув зубы, пишет и пишет, не скрывая нарастающего гнева. «Боже милостивый, какие же красивые женщины рождаются на свет! А мы их превращаем в журналистов, следователей, юристов, мало того, стдвим к станку, находим им самые нелепые занятия. А ведь попробуй скажи ей это, налетит как фурия, старым ретроградом назовет. Да, жаль, очень жаль! — думал Овидиу Наста с едва приметной улыбкой на губах.— А может, она ищет лазейку для своего мужа?» Но тут же, отогнав прочь сомнения, он поднялся и подошел к столу.
— У тебя еще много?
— Я уже закончила.
— Прежде чем выслушать твое мнение, я хотел бы сообщить, что эти данные в настоящий момент уже не секрет. Думаю, сейчас они на столе у министра.
Ольга побледнела. Однако тут же совладала с собой.
— Значит, они могут стать частью нашей подборки? Можно их приобщить к нашим материалам?
— И да, и нет. Это будет зависеть от того, как развернется обсуждение в Бухаресте.
— Об этом мы узнаем только через несколько дней, а публикация должна появиться как можно быстрее.
— Знаю,— спокойно ответил Наста. — Но в вашем материале должны говорить люди, а не документы. Каждый высказывает свои мнения и предложения. Или, может, я неверно понимаю, что такое социологический опрос?
— Наоборот, вы очень хорошо понимаете. В этой двойной бухгалтерии — ключ к пониманию проблемы. Ведь, судя по всему, все ниточки ведут к Павлу Косме. — Словно тень легла на ее лицо, руки не находили себе места.
— Не только,— сказал внимательно наблюдавший за нею Наста. — Если бы дело было только в Косме! Беда в том, что генеральный директор окружил себя шайкой бездарей, очковтирателей и махинаторов. И, насколько мне известно, эта компания действует не только на нашем заводе, их следы появились и в других местах. Вот почему проблема обрела такую остроту. Самые хорошие планы, идущие из центра, самые важные директивы, самые толковые указания останутся пустыми словами, если в первую очередь мы, руководители среднего звена: директора, главные инженеры, начальники цехов, мастера,— если мы сами не продумаем и не осмыслим их как свои собственные и не будем последовательно проводить их в жизнь, разумно учитывая местную специфику.
— Значит, в этом и есть искомая общая идея?
— По-моему, да. А теперь мое мнение о ваших материалах. Журналисты, безусловно, поработали не зря. В основном картина соответствует истине, но есть и ошибки. Поэтому я предлагаю...
Разговор затянулся. У Ольги кончился блокнот, и она попросила новый. Вдвоем они систематизировали ответы, договорились, что стержневой темой анкеты будет проблема новой специализации завода, решать которую необходимо по двум направлениям: укреплять материально-техническую базу путем создания собственного оригинального оборудования и развивать исследования в «белом доме».
Дед Панделе поднялся, едва стало светать. Походил по двору, подправил цветочные клумбы и занялся подготовкой к предстоящей зиме: сгребал в кучи опавшие листья, которых становилось все больше, поджигал их, и они подолгу тлели, окуривая сад едким голубоватым дымом. Работал он умело, каждое движение рассчитано — как-никак всю жизнь у станка,— но думы были далеко: Василе, отправляясь в Бухарест, обещал, что не будет больше молчать, что раскроет секрет «двойной бухгалтерии». «Только бы не струсил в последний момент, а то как увидит взъярившегося Коему, так язык у него сразу к нёбу прилипнет. Ну что за парень вырос! Ведь его, только попросит слова, срежут запросто: этого нет в повестке дня! И все... Не знаю, в чем я оплошал, но с той поры, как нет Тинки, ох как нелегко ладить с детьми. Другие они какие-то, совсем на нас непохожие...» — так размышлял старик, размахивая метлой.
Старший его сын, Иким, много лет назад подался в Хунедоару. Стал мастером-плавильщиком, обзавелся кучей детишек, ну и, конечно, забот выше головы. Пришлет к Новому году открытку, и на том спасибо. Второй сын, Андрей, взял в жены агрономшу и осел где-то на севере Молдовы. Лучшим фельдшером в округе слывет, и семья дружная, трое детей. Тоже вечно занят, редкая весточка от него доходит. Так уж, видно, на роду у Панделе написано — доживать век при последышах своих. Он-то все надеялся, что Василе станет в конце концов образцовым служащим, даже с его тайным сожительством с Мариетой Ласку смирился. Большие надежды возлагал он и на Ралуку. Смышленая, волевая, боевитая — вся в отца. Порою даже не в меру сурова. «Со временем это у нее пройдет,— успокаивал себя Панделе. — Такова уж нынче молодежь». Очень нравился ему Ликэ, привязался к парню всей душой и никак не мог смириться с тем, что Ралука дала ему отставку. Улыбка, которой Ликэ отвечал на любую обиду и каприз Ралуки, словно говорила: «Пусть я рыжий, пусть веснушчатый, пусть не умею танцевать, но от меня ты никуда не уйдешь».
Только дед собрался в дом — попить водицы из холодильника,— как появилась Ралука. Подбежала к нему и давай сыпать вопросы:
— Где Василе? Зачем поехал? Что он собирается делать? Кто его послал? А ты! До седых волос дожил и не можешь сына приструнить?
Дед Панделе взял ее за руку и потащил к дому. Налил себе кружку холодной воды, выпил одним махом, нацедил и дочке.
— На, остынь малость!
Но Ралука оттолкнула кружку, и вода выплеснулась на пол. Не говоря ни слова, Панделе сходил за тряпкой, вытер лужу. Делая вид, что не замечает дочку, прошел из сеней в дом. Ралука сбросила босоножки, шагнула вслед.
— Почему ты не отвечаешь?
Панделе смерил ее взглядом, сказал жестко:
— Я, видишь ли, давно вышел из комсомольского возраста и не состою у тебя под началом. Я твой отец, если ты еще не забыла, и мне самому давно уже пора задать тебе кой-какие вопросы.
В глазах девушки вспыхнули искры.
— А я не отцу вопросы задаю, а коммунисту, который, как мне известно, был всегда честен до мозга костей.
— Ив чем же ты упрекаешь этого честного коммуниста?
— В том, что он принимает участие в недостойном заговоре с целью дискредитировать одного из самых талантливых, самых замечательных людей, каких только я знаю.
Панделе не спеша уселся в единственное кресло, стоявшее в комнате. Он не торопился: разговор трудный, а нервы у дочери на пределе.
— Догадываюсь, кто этот замечательный человек, я нашел его фотокарточку. Не думай, нет у меня привычки рыться в чужих вещах, я просто прибирался в доме. Ведь ты не успела научиться этому у своей матери. Она тоже была коммунисткой, еще со времен подполья, но никогда не стыдилась вести домашнее хозяйство... Ну, какой такой заговор?
— О нем уже все знают.
— Если все знают, это не заговор. А о чем они знают?
— О том, что в Бухаресте с директора голову снимут.
— Прошли те времена, когда головы снимали. А вот с должности — в самый раз! Когда Пэкурару покончил с собой, ты небось так не горевала, даже и подумать не хотела, кто его довел до смерти.
— Косма не имеет ничего общего с этим делом!
— «С этим делом»! — передразнил ее Панделе. — Ишь, выучилась. Нет, дочка, тут не «дело», а человеческая жизнь.
Он помолчал немного. Растерянный вид дочери тронул его.
— Ну что, Лукочка, что ты так терзаешься! Ума не приложу, как он только проник в твое сердечко! Послушай отцовского совета: посмотри повнимательней вокруг, с холодной головой, а то сердце у тебя горячее, совсем разум замутило.
— Я в советах не нуждаюсь. И в наставлениях тоже. Хватит тех, которые ты дал нашему Василе — чтобы он воткнул Косме нож в спину, стал орудием в руках этих ничтожных людей!
— Скажи пожалуйста, «ничтожные люди»!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50