Он заставил ее принять таблетку и, пожелав спокойной ночи, ушел к себе. Прилег на постель как был, в одежде, и стал разглядывать первые блики утреннего солнца на стенах своей холостяцкой комнаты. Он думал об Ольге и Павле, вспоминал дни хмельного их счастья, которому друзья завидовали белой завистью. «Нет, он просто сумасшедший! Как мог позволить себе такую низость? И с кем? С собственной женой! Ведь она необыкновенная женщина, способная осчастливить самого привередливого мужчину на свете... Ей-богу, чистый параноик, ему бы смирительную рубашку...»
Незаметно Дан задремал. Во сне к нему явилась Августа. Она протягивала руки и звала в какой-то мутный, грязный омут. Но вела себя так, будто вокруг море и лето, она счастливая, веселая и беззаботная. «Оставь эту грязную лужу, Густи,— говорил Дан.— Пойдем к открытому морю, посмотри, какая там чистая и спокойная вода сегодня!» Августа прыгнула с вышки, ушла под воду и больше не вынырнула. Тогда прыгнул и Дан. В отчаянии искал он ее в этом болоте с отвратительным запахом и вдруг почувствовал, что его засасывает. Он забился в судорогах, нечем было дышать. Наконец кто-то схватил его за плечо и вытащил. Дан с трудом разомкнул веки, бессмысленным взглядом обвел все вокруг.
— Что это ты, сынок, мечешься во сне? — Доамна Испас запустила пальцы в его растрепанные волосы.— Расскажи быстренько, какие видения мучили, твоя старая мать разгадает, к чему это.
Он поцеловал ей руку.
— Да так, мам, пустяки. Просто зарылся в подушку. Дурной был сон. А что он значит, жизнь покажет.
Дан соскочил с постели и тут только заметил, что заснул в одежде. Ему стало стыдно.
— Ничего, сынок, бывает,— успокоила мать и, пока он развязывал шнурки на ботинках, тайком перекрестила его.
Утро уже вступило в свои права. Жаркое солнце обещало еще один знойный день.
ГЛАВА 10
лена Пыркэлаб уже несколько раз звонила и напоминала Штефану, что 1 августа его ждет первый секретарь. Необходимости в этом не было: встреча была у них назначена давно — собирались обсудить, а возможно, и подвести некоторые итоги по делу Пэкурару. Но если говорить честно, у Штефана не лежала душа подводить итоги. Краснеть ему бы не пришлось: работа в принципе закончена, факты и аргументы выглядели неопровержимыми. Смущало другое. Анализ причин, толкнувших Виктора Пэкурару к трагической развязке, со всей очевидностью доказывал, что корни тянутся далеко за пределы завода «Энергия» — люди, прямо виновные в смерти Пэкурару, на заводе не работали, некоторые были даже из другого уезда.
Часто в ходе расследования Штефана терзали сомнения: «Не превышаю ли я свои полномочия, когда, раскручивая этот клубок, обнаруживаю столько досадных упущений в партийной работе? Имею ли я право так глубоко копать? Не лучше ли было бы, как раньше, в командировках, с шорами на глазах заниматься только своим вопросом? Всегда ли я был чуток к человеческому горю? Почему молчание я порой, не колеблясь, истолковывал как доказательство вины? Дело Пэкурару нельзя рассматривать в отрыве от других проблем нашей жизни, от всего, что есть в ней и хорошего, и плохого...»
Днями напролет ломал он голову над тем, как лучше скомпоновать справку, как расставить акценты. В конце концов решил дать анализ «дела Пэкурару» в обратном порядке: от трагического выстрела — к его причинам. Текст он написал в умеренно-сдержанном тоне, а в приложении собрал копии с документов, распоряжений, заявлений, протоколов, свидетельских показаний. Сделал также подборку учетных карточек кадров, направленных на руководящую работу в уезд, изложил свои соображения о методах и стиле работы местных органов, а также уездного комитета и его отделов. Не знал только, как лучше поступить: представить все материалы как единое целое или же как две проблемы. Во втором варианте крылась опасность отделить «дело Пэкурару» от общей ситуации на заводе, сложившейся в последние годы. Кроме того, наказание в таком случае понесли бы только прямые виновники самоубийства, а зло как таковое осталось бы неискорененным. В первом же случае, думал Штефан, среди общих проблем история Виктора Пэкурару затеряется, отойдет на второй план, и виновные в его смерти останутся не наказанными.
Так и не решив, каким образом лучше действовать, успокаивая себя мыслью, что о ходе расследования он не раз информировал первого секретаря, Штефан шагал к зданию уездного комитета с набитым бумагами портфелем. Настроение было необычно мрачным. «Это от солнца,— подумал Штефан,— жарит немилосердно». Такого знойного лета он за всю свою жизнь не мог припомнить. Листья на деревьях пожухли намного раньше срока, плавился асфальт.
Подходя к уездному комитету, Штефан застегнул рубашку, поправил галстук. На пороге надел и пиджак. Дежурный у входа не стал спрашивать удостоверение, подмигнул и доверительно шепнул:
— Первый-то громы и молнии мечет... Давно вас ждет. Сейчас у него кто-то есть, но он велел позвать вас, как только появитесь.
Штефан постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, отворил ее. Напротив секретаря в одном из кресел сидел человек высокого роста, худой как скелет.
— А вот и Штефан Попэ, о котором я тебе говорил. Наш будущий заведующий отделом экономики. Тоже дитя «Энергии», хорошо знаком и с заводом, и с его проблемами.— Секретарь повернулся к Штефану: — А это товарищ Оанча, новый начальник главка. Вот уже несколько дней в городе только и говорят что о возглавляемой им комиссии.
Оанча поднял обе руки вверх:
— Этого еще недоставало! Избави бог... Я провел только проверку заявок, связанных с импортными поставками.
Штефан кивнул и радушно пожал ему руку.
— Я знаю, товарищ Оанча. Мне об этом рассказывали Дан Испас и другие товарищи из проектного отдела. Думаю, вы нащупали самое больное место.
— Рад, что вы так высоко оцениваете нашу работу. Но я пришел к первому секретарю не только для того, чтобы поделиться впечатлениями. Хотелось повидать стародавнего друга.
— Да, во время войны мы вместе сидели в лагере для политзаключенных, в Тыргу-Жиу. Оанча и в ту пору был такой тощий, что никто уже не считал его жильцом на этом свете. Но он упрямым оказался. Даже эта собака лейтенант Трепэдуш — он избивал нас до полусмерти и голых привязывал к столбам на палящем солнце — и тот не смог согнуть его.
— Боюсь, этот главк, который на меня взвалили, сделает то, что оказалось не по силам всем этим трепэдушам, вместе взятым... Шучу, конечно.
Догару посмотрел на него влюбленными глазами и сказал с наигрынным укором:
— Перестань хныкать! Таким я тебя никогда не видел. Дело еще толком в руки не взял, а уж заохал... Что тогда нам говорить?
— Э-э, сидеть в кресле первого секретаря — совсем иное! Ты ведь только контролируешь, даешь указания, призываешь к ответственности, хвалишь или устраиваешь трепку, заменяешь, выдвигаешь... А мы, в госаппарате, должны эти указания выполнять, осуществлять, претворять. Будто сам не знаешь. А коли чего не получается, хоть умри, а причины выясни и положение исправь. В общем, за все про все.
Догару снова стал серьезным, лицо посуровело, он хрустнул по привычке пальцами, повернулся к Штефану: — А? Какова оценка нашей партийной работы? Штефан улыбнулся:
— Думаю, у товарища Оанчи есть свои основания. Ему, наверное, тоже время от времени перепадает...— Штефан вдруг остановился на полуслове, извинившись за то, что прервал их дискуссию.
— Да к чему эти извинения, товарищ Попэ, мы как раз обсуждали положение на «Энергии». Сразу хочу сказать, что эта долгожданная комиссия возвращается в Бухарест, так и не уяснив проблему до конца. На них, кстати, произвела впечатление точка зрения Космы относительно скорейшего обновления технической базы...
Удивленный, Штефан повернулся к Оанче:
— Но это точка зрения не Павла Космы, а начальника токарного цеха инженера Иона Савы, которого поддерживает главный инженер Овидиу Наста. А Косма только теперь подхватил ее, рассчитывая убить сразу двух зайцев: и получить необходимое импортное оборудование, и отделаться от настырных заказчиков.
— Я говорил об этом товарищу Оанче,—успокоил его Догару.— Впрочем, обсуждая вопрос в проектном отделе — при всех недомолвках Испаса, которые, наверное, один только я не могу понять,— комиссия установила, что заявки на определенные виды импорта неоправданны. Уже сейчас коллектив исследователей с «Энергии» способен предложить ряд интересных и оригинальных технических решений. И ты мне об этом рассказывал. Следовательно, подтверждается наше мнение, что коллектив проектировщиков используют не по назначению, не дают возможности развернуться.
Штефан был доволен оперативностью комиссии. Сам бывший инженер, он привык смотреть на всякие комиссии как на досадную помеху, усложняющую и без того нелегкую жизнь производственников. Но если раньше к ним присылали людей малокомпетентных, функционеров, то теперь прибыли настоящие специалисты, которые, не тратя понапрасну слов, быстро разобрались в существе дела. Штефан вспомнил утренний разговор с Даном по телефону. Тот рассказал, что Коему и Насту комиссия вызывала дважды: первый раз без свидетелей, а второй — в присутствии всего коллектива проектировщиков. На встрече было выпито огромное количество кофе, много кричали, Наста ушел с комиссией — белый как полотно, а Косма остался — красный, как вареный рак, весь кипя от злости. «Должен тебе признаться, Штефан,— сказал Испас,— я чувствую себя негодяем. Ведь я обещал Павлу не раскрывать наших разногласий. И вот предал, связал по рукам и ногам. Но меня так ловко обвели вокруг пальца, что я показал им и проекты, и два опытных образца, изготовленные тайком. ,И знаешь, я всюду чувствовал руку Лупашку. Он прямо ясновидящий какой-то, хоть и не работает давным-давно на заводе, а знает все и вся. Не могу понять, почему нам ничего не сообщили о результатах проверки»...
И Штефан решил спросить Оанчу:
— Если вам не все ясно, какие же выводы сделаны, с каким впечатлением вы уезжаете от нас?
Оанча рассмеялся:
— Хорошо выражаешься — впечатления! Впечатлениями пусть делятся перед журналистами наши зарубежные гости. Впечатления — это у меня для дома, для семьи, а на работе я свои впечатления стараюсь держать при себе. А выводы такие: вернувшись, я предложу вызвать все руководство «Энергии» в комиссию по согласованию отказов. Пригласим представителей предприятий, главков и министерств, требовавших от «Энергии» официальных ответов на свои заказы. Я против отказов и считаю, что они должны быть серьезно обоснованы. Несомненно, к этой встрече нужно будет основательно подготовиться — судя по всему, баталии ожидаются жаркие.
— Да, мы согласны,— сказал Догару.— Думаю, так будет правильно.
— Но это не все. Надо особо позаботиться о составе делегации, которая будет представлять завод. Чтобы мы не остались без поддержки в схватке с Космой, которого окружат верные «телохранители». И еще, чтобы не забыть, очень дельными показались мне инженеры Испас и Сава. Хорошо бы, и они впряглись в повозку вместе с нами, тогда общими усилиями стронем ее с места. Пусть оба подумают также и о будущем более отдаленном.
Догару вопросительно посмотрел на Штефана. Тот согласно кивнул. Он тоже считал, что было бы полезным вызвать в уездный комитет Насту, Испаса, Саву и Станчу, убедить их в необходимости работать согласованно.
— А ты, Виктор, не собираешься наведаться в Бухарест? — спросил Оанча.— Помни, обижусь, если не заглянешь ко мне — без церемоний и предварительных звонков. У нас всегда дома кто-нибудь есть. Адрес старый.
— Все тот же дом на Рахове?
— Ну да, я в нем и родился. И пока работал в Ху-недоаре, и пока сидел в «гостинице для полосатых», думы мои были там. И покину я этот дом, лишь если его сносить будут либо если меня самого на кладбище снесут.
— Не очень-то дом твой похож на жилище начальника главка.
— А я не из тех, кто мечтает о персональной вилле. Или, может быть, ты сам обзавелся особняком? Как-никак большой начальник в уезде.
Догару расхохотался:
— Каюсь, позорю свой высокий чин: три комнаты в блочной башне. А что мне надо? Семь комнат, чтобы на каждый день недели своя комната? Кстати, я тебя попрошу об одной услуге: как вернешься в Бухарест, найди мне срочно эту девчушку.— И он передал Оанче листок бумаги.— Я узнавал, она в детском приюте. Я тебе потом объясню.
Штефан пожал руку Оанче и сказал Догару, что вернется к вечеру. У него была неотложная встреча с Василе Думитреску: главбух обещал принести копию важного документа из своего секретного досье.
Дан явился в дом Космы в одиннадцать утра. При виде незнакомца Тея испугалась и сказала, что без хозяина в дом никого не впустит. Таков, дескать, приказ. Дан позвонил по автомату в редакцию, и через час Ольга приехала.
Открыв им, Тея от удивления застыла на месте: подумала сначала, что это новый муж «барышни». Но Ольга не спеша растолковала ей, что больше не вернется и что Дан ей как родной брат. Тея молчала, только слезы текли по ее щекам. В конце концов она разрыдалась, и Дану пришлось ее успокаивать. Он капал валерьянку, подавал стакан так неловко, что Ольга вначале сердилась, а потом от всего сердца рассмеялась — в первый раз после долгих недель мрачной тоски. Тогда Дан стал притворяться еще более неумелым, однако провести Ольгу ему не удалось.
— Ну хватит, я же вижу, как ты притворяешься...
— Чего ж ты хочешь, я актер драматический, комические роли не мое амплуа,— сказал он с усмешкой.
Ольга внимательно взглянула на него, хотела что-то спросить, но передумала. Когда она принялась разбирать вещи в шифоньере, вдруг за спиной услышала тихий голос:
— А со мной что будет, барышня?
— Ты не хочешь остаться здесь, убирать, как и раньше, ухаживать за цветами?
Тея быстро помотала головой, глаза ее были полны слез.
— Да что с тобой, девочка? Не обратно ли ты в деревню собралась? Или место получше нашла? — допытывалась Ольга.
Тея снова ответила отрицательно.
— Ну так оставайся здесь. Я ухожу, мы разводимся. Тут, видно, ничего не поделаешь, давно уже было ясно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50