.. И людей много... И Лаврушка тут... Найду — жить будем вместе...
Фанька отломал от ветлугинского дома Глафину избу и увез ее из-под крыши.. Чтобы крыша не упала, подвел под нее подпорки и в пустом, пахнувшем холодком углу теперь стали укрываться от зноя овцы. Перевез на новое место и свою долю от отца — избу с мезонином, а горенку пришлось купить за хлеб в соседней деревне. Правда, жалел Фанька Евлахину горницу, и не степы жалел — они пойдут, а окна да лиственничный звонкий потолок. Такого потолка не на одно поколение хватило бы.
С возрастающей тревогой смотрела Глафа на осунувшегося, почерневшего от заботы мужа, боялась — не подломился бы, совсем очертенел со стройкой, сам не спит и другим не дает.
А он лишь одно в ответ:
— Торопиться надо, Глафа, не успей сегодня, завтра поздно будет. Завтра, может, не дадут строиться. Вон Илька Кропот второй дом уже на оклада положил.
— Куда ему второй-то?
— Для сыновей. А у нас ведь тоже... Галька..,. «Галька-то мала еще,— и Глафа невольно вспомнила
Федярку, с тоской подумала: — Как-то он в городу живет? Пишет, что на слесаря учится. Без хлебушка, может, сидит. От родного отца не ушел бы... — и, бросив взгляд на мужа, подосадовала: — Зачем же я так-то далась тебе, короб?»
К богородицыну дню — осеннему престольному празднику— Фанька подвел дом под крышу, собрал на «помочь» мужиков и сбил в избах печи, а в горнице сложил голландку из рыжего кирпича. В избах было хорошо, а горница выделялась — лучше не надо, всеми окнами уставилась она на теплую сторону. Из окон видать, как бежит Ветлужка, а за Ветлужкой тянутся к сосновому бору поля.
Плохой был ныне урожай, выгорел от жары весь. Но тут вот, на ободворице, устоял. Забрать бы поблизости всю эту землю, в один бы кусок ее соединить. Чтобы свои за окнами хлеба росли. Чтобы из окошек скотину свою видать было. Чтобы завтракать и обедать Глафа ходила домой. Чтоб вес свое было, и все — рядышком...
...Новая весна принесла Фаньке новые заботы. Дом обшил он тесом, покрасил голубой краской, крышу железную тоже покрасил в красный цвет: на-ко, выкуси, Илька, дом-то не хуже твоего взлетел над округой. У тебя сын растет, а у меня — дочь, теперь и родниться не стыдно. Сольем два хозяйства в одно — эвон что может получиться! Да еще б на отруб, на отрубок бы попасть.... Однако как попасть? В Коврижках уже заговорили о коммуне. По правде сказать, это не обрадовало Фаньку. Другое дело — отруб. Хутор бы еще лучше. Выехал бы куда-нибудь за Угор, и поле тут, и покос, опять же и лесок тут рядышком, и голубика будет своя, и каждая сыроежка...
В петров день Фанька не пошел в кузницу. Позавтракав, оделся, поверх сатиновой рубахи натянул жилетку и отправился в Коврижки. Сегодня там по-праздничному весело. На все лады гудели колокола, пели они, языкастые, звонко и заливисто, неотступно зазывали к себе. Около церковной ограды, как всегда, разместились нищие. Какая-то нищенка-плакальщица, воздевая руки к небу, грозила пальцем, слезно взывала:
— Помолитесь, христьяне! Прогневился на нас бог всеправедный. Засушил он землю-матушку. Вон на Волге-реке места для могил не хватаит. Всемирное голодание к нам надвигается.— И, уставившись блеклыми глазами на проходившего мимо Фаньку, пропела:—Вспомните бога, подайте денежку!..
Фанька, втянув голову в плечи, отмахнулся: «Бог подаст!»— и повернул к потребилке. У кредитного товарищества он повстречал Ильку Кропота. Борода у Ильки, как лопата, нежится на широком, красной дубки лице, горит на солнцепеке, узенькие глазки хитровато поблескивают из-под лакового козырька.
— Смотри-ка,—обвел он ручищей площадь.— Не хуже прежнего стало,— и, подхватив Фаньку под локоть, повел по торговым рядам.
И верно: откуда понаехали тут люди с товаром, где все взялось,— калачи и пряники, рожки сладкие для малых ребят и петушки сусальные на палочках, рыба красная и селедки в крепком рассоле...
— На три селедки — ложка рассолу в придачу! — кричит звонкоголосо баба, ловко орудуя деревянной ложкой.
Рядом с бочкой селедок сзывает к себе людей китаец, словно забавляясь, играет он цветными бумажными шариками. За китайцем в ряд, на корточках, сидит старик с черной повязкой на глазу и неумолчно и монотонно прославляет товар:
— Ни едина вошка не затеряется, ни гнидка не удержится, ни прочая божья козявка...
Тычет пальцем Кропот в сторону старика, смеется:
— Смотри-ка, кто на чем гонь раздувает... Мы с тобой, Фанаил, другие люди. Мы и кредитное вон товарищество обернем на свою сторону. Пойдем да теперь и отхватим по косилке, а? За день подвалим свои лу-говья, на другой день у соседа..,
— Некогда возиться с косилкой...
— Парень пусть привыкает.
— Парня-то в ученье в город отпровадил.
— Это ты зря... Не писари нужны теперь, а деловые люди.
— Верно, у кого ремесло в руках, у того и рубль в кармане.
Контора кредитного товарищества помещалась в поповском доме. Отца Вениамина в прошлом году расстреляли в бору по решению ревтрибунала: днем святой отец в церкви служил, призывал людей к миролюбию, а ночью в церковном подвале оружие собирал. Сам же трибуналу и сознался: на всякий случай, дескать, приберегал это оружие.
Теперь в одной половине поповского дома — читальня с библиотекой, в другой, что окнами к складу, кредитное товарищество, а «праздничное зало» осталось залом для собраний. Напротив дома, в большом складе, стоят машины для продажи.
Войдя в контору кредитного товарищества Кропот снял картуз, сделал общий поклон и шагнул к столу, за которым сидел широколицый человек с аккуратно подстриженной, холеной квадратной бородкой. Протянув ему руку,он кивнул в сторону Фаньки:
— А это, Серафим Иванович, кузнец... Наш мастеровой человек...
— Очень приятно,— здороваясь, сказал тот.— Очень приятно... Чем могу быть полезен?
— Так вот косилку советую ему купить.
— Крестьянину без машины теперь невозможно жить,—ответил Серафим Иванович и, встав, пригласил их на склад.
Полдня Фанька простоял около новенькой косилки, поблескивавшей свежей зеленой краской. Потом незаметно ушел домой, а часа через два вернулся на лошади. Купив косилку, запряг в нее своего мерина, одной рукой взял за узду, другой рукой зажал черемуховый кнут для острастки. От стрекота машины взвилась на дыбы лошадь, подбросила на аршин от земли Фаньку — велик ли он; однако узды Фанька не выпустил.
Стукнувшись о землю, он вскочил, размахнулся кнутовищем, ударил по морде лошадь, рассек ей губу. Тут же и пожалел — своя ведь лошадь-то, черт
возьми.
— Купил машину, теперь можешь катиться и на отруб,— подзадоривал Кропот.
— Да ну, ужели можно?..
— Говорю, можно..., Спроси вон Серафима Ивановича, он, Мургин, головастый... Недавно приехал с торгово-коммерческих курсов. Теперь жизнь-то, сам видишь, каким крылом повернулась к нам... Сходи вот, узнай...
«И впрямь, надо сходить»,— подумал Фанька и, оставив лошадь, снова забежал в контору.
— Я к вам, товарищ, еще... С вопросиком, насчет пути-дороги...
— Рад помочь, в чем дело?
— Так вот... Я кую... Лошадей подковываю и все прочее,— начал издалека Фанька.
Мургин, уставившись глазами на нескладного мужика, внимательно кивал головой: выходить на отруба дело, мол, теперь вполне законное.
— Так с чего начать-то?—спросил Фанька.
— Ну что же, если есть желание, я могу написать вам заявление,— ответил Мургин.— Однако в волиспол-коме говорят, что сейчас для крестьян есть другой путь, вроде бы более прогрессивный,— и не без иронии усмехнулся.
— Не-е... Не подходит коммуния,— поняв его усмешку, согласился Фанька.— У нас ведь разные силы, товарищ заведующий.
— Я тоже такого мнения. Но вы по силам и собирайтесь. Так сказать, с кем желаете... Договоритесь с влия-
тельными мужичками и начинайте. Кирпич вам нужен— огнеупорное товарищество можно...
— Я, сказываю, кузнец, веялки делаю по договору.
— Один или с кем в паю?
— С отцом со своим.
— Пригласите еще кой-кого, вот и хватит для начала... Почему я так советую? На отруба труднее выбраться, а по коммунальному пути —и кредиты дадут, и машины, и семена... А там — видно будет... Живете-то где?
— Тут, поблизости... В Ржаном Полос. Может, и вам сковать что надо? Милости просим...
— Спасибо, с удовольствием воспользуюсь приглашением.
Мургин встал, прошелся в легких сапогах по комнате, поправил на белой косоворотке крученый пояс и, повернувшись лицом к Фаньке, остановился. На круглом лице его, слегка побитом оспой, появилась настороженная улыбка.
— Воспользуюсь вашим приглашением, товарищ, с удовольствием воспользуюсь,— провожая Фаньку, повторил он и, вернувшись, достал записную книжку и что-то пометил в ней.
У Мургина был свой велосипед — невиданная в этих местах машина, чтоб на двух колесах человек так ездил. А Мургин вот ездил, да еще как ловко — вскочит на пружинистое сиденье, уцепится за блестящие никелированные рога и ну мотать ногами от деревни к деревне. Ребятишки за ним следом другой раз бегут версты две-три, удивляются — человек-то, смотри-ка, на резиновых колесах сидит. Правда, катал он одного мальчишку и опрокинулся в яму, заросшую крапивой, но это случайно,— камень подвернулся под колесо. А так — удивительная машина, сиди да ножками покручивай, и ни сена ей не надо, ни овса, а живая — куда захочешь, туда на ней и кати.
За короткое время Мургин побывал во многих деревнях, а вот в Ржаной Полой не заглядывал — на то была своя причина.,
И вдруг — приглашение кузнеца... Мургина снова охватило беспокойство.
С того дня, как вернулся в эти края Ветлугин, а потом стал в Коврижках председателем волисполкома, неспокойно стало на душе Мургина. Как-то, встретив Кро-пота, он сказал:
— Зря вы меня сюда позвали.
— Это почему же?
— Ветлугин появился... Встречались ведь мы с ним как-то... Правда, встреча была короткая. Может, и по забылась.,.
— Кто старое помянет, тому глаз вон,— равнодушно махнул рукой Кропот.— С тех пор много воды утекло. Да и мы вроде повзрослели, другими стали, не так ли, Серафим Иванович? — и засмеялся, отчего рыжая борода его ожила легкой дрожью.— Помимо меня тут тебя сватали...
— Знаю и это...
— То-то и оно, жди — каждой птице свое время петь... Так ведь говорил когда-то нам Чирков?
Серафим Иванович вспомнил случайную встречу с Чирковым, которая произошла совсем недавно, минувшей весной. Серафим Иванович, попав на местный рынок, остановился у площадки, где показывали «ученого» медведя. Краснолицый мужик в пестром колпаке стоял на помосте и бил в бубен, а медведь ходил вокруг него на задних лапах, кланялся по сторонам, хлопал одна о другую передними лапами, будто бил в ладони,— от всего этого публика восторженно смеялась.
Когда кончилось представление, к площадке, у которой стоял Серафим Иванович, подошел худосочный с костистым лицом человек и чуть слышно сказал:
— А мы, кажется, где-то с вами встречались? Минута-другая — и все стало ясно: перед ним стоял тот самый Чирков, с которым он встречался в Казани.
— Без дела, что ли, ходите? — спросил негромко Чирков.— Идите к нам на курсы кооператоров. Такие, как вы, сейчас нужны,— и, отведя его в сторону, продолжал:— Два месяца курсы, а потом, скажем, в Коврижки... К старому знакомому Илье Калинычу... Опасаться вам нечего. Оттуда до Нолинска далеко. Другой уезд.,.
Документ дадим, с новой фамилией, и живите на здоровье...
И вот он теперь не Сафаней Вьершов, а Серафим Мургин. Приехал в Коврижки, встретился с Ложенцовым —и забеспокоился. А потом появился тут и Ветлугин... Беспокойство возросло.
Он написал письмо Чиркову о том, что ему надо перебираться куда-нибудь в более безопасное место. «Нужно еще поработать»,— ответил тот., И Мургин, стараясь побороть тревогу, умолк. По-прежнему щелкал на счетах, выписывал мужикам квитанции, подписывая их непривычной для себя фамилией.
После разговора с банькой Мургин все же решил заглянуть в Ржаной Полой, надо побывать у кузнеца, хотелось поближе познакомиться с ним.
Спустившись на велосипеде с горы, Мургин увидел на берегу речки девушку, полоскавшую белье.
Он невольно остановился, взглянул на ее оголенные ноги, на тоненькую девичью фигурку и залюбовался. Девушка взяла белье из корзины, расправила его и, опустив в воду, принялась полоскать. Пополоскав, она бросила белье на мокрый, лоснящийся па солнце камень и, словно играючи, принялась задорно бить по нему вальком.
— Как тебя звать? — подъехав ближе, спросил Мургин.
— Ой ли? — вскрикнула Юлька и, оглянувшись, вдруг застыдилась, опустила глаза.— Тебе чего знать-то охота?
— А как же, вдруг я сватом...
— Не мели языком,— обиделась Юлька и, склонившись, начала укладывать белье в плетенную из молодого тальника корзину.
Когда Юлька нагрузила ее доверху, Мургин, не говоря ни слова, поднял корзину — тяжеленько, однако, и осторожно повесил на руль велосипеда.,
— Вот и увезу твои наряды,— сказал он.
— И не увезешь,— моргая темными ресницами, ответила примирительно Юлька и, перекрутив жгутом ситцевую кофтенку, бросила ее поверх всего.
Поднялись они в деревню по выщербленной водой дороге вместе: Мургин вел велосипед с висевшей на блестящих рогах корзиной, а Юлька шла по другую сто-
рону с вальком в руке. Когда Юлька остановилась у проулка, Мургин спросил:
— А дом Алексея Даниловича который?
— Так это наш и есть,— махнула она в сторону избы на один скат и взялась за корзину.
— А дом кузнеца?
— На конце деревни, вон под железной крышей который,— ответила Юлька и, кособочась от тяжести, заспешила по тропинке к своему дому.
Мургин недоуменно, огляделся — место как будто знакомое, а дом совсем другой: тот, помнится, был больше, а тут всего лишь избенка. Только позднее Мургин узнал, что он не ошибся: место было то самое, а дом Алешки Кузовкова, как и дом Евлахи, разошелся по паям.
Побывав у кузнеца, Мургин в Ржаной Полой больше не заезжал. Зато Юлька стала чаще бывать в Коврижках. Нет-нет да и соберется в лавочку.
— Зачем в село-то? — выглянет какая-нибудь баба в окошко.
— Купить кой-что....
— И на велосипеде покататься?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48