Ну, а дальше дело само собой пойдет. Сегодня направлю к тебе еще трех помощников.
— А знакомы они с телефонным аппаратом?
— Ты будешь у меня здесь начальником, вот и познакомишь... Ну, как, идет?
— Вот уж не думала...
— Что?
— Да что комиссары-то такие могут быть. Я все считала, что они больше на словах... А вы тут, смотри, и свет включили, и жилку телефонную срастили...
— И песню, добавь, спел,— засмеялся Дрелевский.
— Да, и песню...
— Только один остался должок за мной — не сплясал... Но это мы с тобой, Маша, потом как-нибудь, на досуге. Так, братишечка, что ль?
И, кивнув на прощанье, вышел — легкий и порывистый.
Дрелевский поднялся по лестнице губкома и, не задерживаясь в приемной, прошел к председателю губернского чрезвычайного штаба.
— Ну вот, Иван Васильевич, я и приступил к своим служебным обязанностям,— здороваясь за руку с Поповым, которого, несмотря на его молодость, все уважительно звали по имени и отчеству, сказал Дрелевский и кивнул головой в знак приветствия сидевшему в стороне смуглолицему, с темными усиками человеку в кожанке.
— Рассказывай, как тебя встретил коллектив? — спросил Попов.
— Да вроде ничего... с энтузиазмом,— усмехнулся Дрелевский и, достав трубочку, снова взглянул на незнакомца.
— Ты не знаком? — спросил Попов Дрелевского, указав взглядом на смуглолицего в кожанке человека.— Это Ветлугин из Уржума.
— А-а, товарищ Ветлугин,— словно обрадовавшись, сказал Дрелевский и, здороваясь, добавил: — А я представлял вас совсем молодым...
— Он молодой и есть, это усы ему годов прибавляют,— заметил в шутку председатель.
— Ну, как там у вас с хлебом?
— Трудновато, товарищ Дрелевский,— ответил Ветлугин.
— Чего там трудноватого, кулачье у вас распоясалось,— упрекнул Попов.— Сегодня сообщают, что в Шалайках даже расправу над нашими товарищами учи-вдри..
— Не иначе, Иван Васильевич, мне придется двинуться туда со своими братишками...
— Нет, Юрий Антонович, ты здесь нам нужен. Контрреволюция тут из каждого угла выглядывает,— сказал Попов и, встав, неторопливо прошелся по просто обставленному кабинету.
Темный костюм, аккуратно облегавший плечи, белая сорочка с галстуком, пенсне с высокой дужкой — все это вдруг напомнило Егору Ветлугину учителя. Вот такой же в Коврижном был учитель. У того тоже было пенсне и волосы такие же темные и прямые, зачесанные назад, и строг он был, неулыбчив, временами даже суров; а вот — любили. Тот был математик, а этот будто бы— юрист. Приехал, говорят, в Вятку из Глазова... Учился в Петербургском университете. Потому и манеры у него уважительные.
— Так нот, товарищ Ветлугин,— сказал Попов по-прежнему строго.— Передайте своему Ложенцову: заготовок хлеба не ослаблять. Я только что вернулся из Москвы. Напортачили мы тут в Вятке с вами. Товарищ Ленин крепко с пас спросил. В самом деле, надумались повысить твердые цены на хлеб. Кому это на руку? Владимир Ильич так прямо и сказал, что эта наша вятская акция направлена против рабочих и деревенской бедноты в угоду крестьянской мелкой буржуазии...
— Так ведь предложение-то такое поддержал второй губернский съезд,— словно оправдываясь, заметил Ветлугин.
— Это было предложение левых эсеров, товарищ Ветлугин. Пробрались они на съезд и протянули явно контрреволюционное постановление.
— Левые-то левые, это верно.
— Вот и говорю, товарищ Ленин осудил нашу с вами ошибку. Постановление левоэсеровское мы уже отменили. Мы с губпродкомом дали слово товарищу Ленину усилить заготовку хлеба. Хлеб-то ведь у вас в уезде есть?
— Конечно, хлеба много. Но как взять его?
— Возьмем, товарищ Ветлугин, выполним указание товарища Ленина, на то мы и коммунисты. Сегодня к вам на помощь отплывает на пароходе с баржой первый Московский продовольственный полк.
— Даже полк? — удивился Ветлугин.
— Да, полк... Шестьсот человек солдат и моряков...
— Ого-о, это, Ветлугин, вам не маленькая подмога,— ободряюще сказал Дрелевский.
— И оружие у них есть?
— А как же, все есть: оружие, пулеметы, лошади,— пояснил Попов.— Конечно, у вас расквартируется не весь полк, а только часть, остальные спустятся вниз до Вятских Полян. Так что сейчас же, товарищ Ветлугин, иди
на пристань. Разыщи командира полка. Познакомься, расскажи обстановку в уезде. Командир у них военный, с сельской жизнью, вероятно, не совсем знаком. И вам ему помогать придется...
— Понятно, как же без этого...
— Надеемся на вас,— пожимая на прощанье Ветлугину руку, сказал Попов.— Помните, товарищи, что положение в стране архискверное. Питер — без хлеба. Выдают по мизерным нормам одну лишь картофельную муку. Красная столица накануне голода. У нас, на Северном фронте, положение не лучше — запасов муки на че-тыре-пять дней... Интервенты и белогвардейщина, конечно, учитывают все это и жмут со всех сторон... Одним словом, революция в опасности...
— Постараемся выполнить,— ответил Ветлугин и по привычке выбросил руку к козырьку фуражки.— Выполним, Иван Васильевич, ваше поручение! — взволнованно добавил он, все еще думая о трагедии, разыгравшейся
в Шалайках.
«Революция в опасности,— шагая по булыжной мостовой, мысленно повторял Егор Ветлугин слова председателя чрезвычайного штаба.— Белогвардейцы наступают. Здесь, в тылу, начинается тоже чехарда. Кулачье убивает наших лучших товарищей. Неужели не устоим?» — с тревогой подумал он и, расстегнув кожаную тужурку, прибавил шагу.
Поднявшись в гору, он остановился, на минуту окинул взглядом распластавшийся внизу на косогорах город. К Засорному оврагу спускались двумя глухими посадами дома,— тут были и каменные, и полукаменные, а больше деревянные, с резными наличниками, с мезонинами да башенками наверху. Слева дома и домишки теснили под уклон Трифонов монастырь со множеством куполов, похожих на зеленые луковицы; а там, за оврагом, на дальнем холме, высился степенно Александровский собор.
— Сколько же этих храмов понастроили цари,— бросил Ветлугин и, обогнув на перекрестке церковь, на куполах которой кричали галки, направился к базарному толчку. «А живому человеку шагу не было. Но теперь наша взяла, наведем порядок»...
Вскоре показалась базарная площадь.
В праздничные дни толчок славился бойкой торговлей
деревянными поделками — пестерями, рогожами, лаптями, всевозможными детскими игрушками.
Вспомнилось Егору, как он впервые попал сюда, в город. Это было в первый год войны, его призвали в армию, и вот он в лаптях, в домотканом зипунишке пешком притопал в Вятку. До отправки по чугунке оставалось несколько часов. Вместе с другими новобранцами Егор пошел в город. Шли по рыжим глинистым косогорам, по пустырям, заросшим крапивой и бурьяном. И чем ближе подходили к площади, тем сильнее слышался какой-то свист. Оказалось, они попали на местный праздник, прознанный «Свистуньей». Каждый год в один из весенних дней на базарном площади торговали только свистульками — глиняными петухами и соловейками, деревянными и жестяными рожками и дудочками. В этот ежегодный праздник свистульки покупали все — ребятишки, мужики, бабы, даже дряхлые старики,— покупали свистульки и все свистели в них — таков уж был тут обычай.
Накупили тогда свистулек и наши новобранцы, полные карманы их, шли обратно и всю дорогу свистели. Пришли па вокзал, смотрят — ни вагонов, ни паровоза.
— Просвистели, ребя, состав-то,— сказал какой-то железнодорожник с кокардой во лбу.— Сутки ждать надо.
— Не догнать, поди-кось?
— Кого?
— Паровоз-то?
— Догонишь, как же... Снимай лапти да босиком валяй,— усмехнулся железнодорожник.— Теперь в Москве объясняться придется...
— Да ну? — приуныли новобранцы, почесали бритые затылки: вот они, свистульки-то, как обернулись.
Но в Москве их и слушать не захотели, всех сразу толкнули на фронт. Л там — ранение, потом окопы... В окопах и услышал Егор впервые имя Ленина. Познакомился с одним вятским — Андреем Вихаревым. Тот чуток грамотнее был Егора. И старше его. Вместе с ним и встретил Егор революцию. Думал, домой вернутся — полегче будет. А тут почище карусель закрутилась...
«Революция в опасности,— опять вспомнил Ветлугин.— Но все ли понимают, что революция в опасности? Нет, не все... Вон в городском саду гремит какая музыка. П пляс стоит... Видать, тут еще не всех буржуев прижали. Веселятся, черт возьми!..»
Мимо прошли военные по двое в ряд. За ними увязались какие-то бабы в лаптях с мешками за плечами. Следом по деревянным мосткам протопал звонкими каблуками попик в длинной рясе...
«Ничего, Егор,— стараясь отогнать от себя нахлынувшие тревожные мысли, не сдавался Ветлугин.— Подмога у тебя будет. Теперь возьмем хлеб... Поддержим Питер...»— и, бросив укоризненный взгляд на праздно разгуливающих у городского сада кавалеров с дамами, вдруг подумал об Азине. «Он бы живо распознал, кто вы такие, чем занимаетесь!»
Недавно ему рассказали, что прибывший из Москвы красный командир Азии приступил к формированию вятского отряда, который должен отправиться на фронт против белочехов. Однажды Азии оцепил сад и начал проверять у гуляющих документы. И что же, среди галантных кавалеров оказалось немало царских офицеров, укрывающихся от мобилизации и, как потом выяснилось, готовивших в городе восстание. Рассказывали, будто бы одна из дам возмутилась действиями Азина и пообещала пожаловаться мужу, который, по ее словам, состоял на руководящей должности. Среди задержанных офицеров пошло оживление, начался ропот, и операция с проверкой документов чуть не сорвалась. Но вдруг рассерженный Азии крикнул: «Ну и жалуйтесь!» — и, выхватив кавалерийскую плетку, хлестнул даму пониже пояса, добавив: «Если бы ты была жена руководящего работника, не шлялась бы с белогвардейской сволочью». Это подействовало на всех — задержанные офицеры повиновались.
Было ли все это, Ветлугин толком не знал, однако ему сейчас хотелось верить, что это было именно так, и так следовало поступать. Ведь революция в опасности, и тут нет пощады врагам, не должно быть снисхождения и их подпевалам. Иначе схватят все эти мироеды революцию за горло и расправятся так же, как расправились с нашими товарищами в Шалайках...
Среди валявшихся на обочине дороги каких-то бумаг Ветлугин увидев большой лист. Он остановился и прочитал: «Приказ о мобилизации трудящихся в ряды Красной Армии...»
«Сорвали, черти!» — и, увидев человека в жилетке, сидевшего напротив возле дома со львами на воротах, спросил:
— Твой дом?
— Пока что мой...
— Так что же ты это, жилетка? Так, значит, ты чтишь приказы нашей революции? — и, схватившись за револьвер, Ветлугин подступил к нему.— А ну, мигом вешай, а то душа из тебя купеческая вон!
Жилетка не на шутку струсила и услужливо бросилась подбирать приказ.
— Да выше вешай, выше. Распустили вас тут! Под музыку вон пляшете, а питерский рабочий голодает...
— Понятно, товарищ комиссар...
— Вот так,— оглядывая водруженный снова на стену лист, сказал Ветлугин.— И не смей, жилетка, сбрасывать наши революционные приказы!
Где-то за садом раздался глухой гудок парохода. Егор погрозил домовладельцу, сдернул с плеч тужурку и бегом бросился Раздерихинским спуском к пристани.
Баржа, стоявшая у пристани рядом с пароходом, была переполнена. Люди были и на пароходе, и на берегу: папахи и серые солдатские шинели, картузы и гимнастерки, матросские бескозырки и бушлаты — все перемешалось, все двигалось, оживленно гудело.
Запыхавшись, Егор подбежал к трапу и, вскочив на него, ринулся вперед.
— Куда лезешь? — остановил его здоровенный моряк.
— Мне командира вашего.
— А зачем тебе командира? — спросил равнодушно тот и спокойным взглядом окинул гудевший берег.
И эх-х, баклажечка звонкая, Звонкая да медная, Медная, с дымком ..будто разыскивая эту баклажечку на берегу, затянул вполголоса моряк.
Потом, словно убедившись, что его баклажечку подхватили другие, взглянул па Ветлугина.
— Самого Степанова, что ль? Так вон он, командир-то наш,— и он опять указал взглядом на берег.— Во-он, тот, что в кителе.
И, покончив разговор с Ветлугиным, опять выдохнул:
И э-э-х-х, медная, с дымком... Песня, как бы обретя крылья, взметнулась над палубой и, откатившись за борт, многоголосо поплыла вдоль берега:
Медная, с дымком, С горьким дымком, С крутым кипятком...
Протискиваясь сквозь гудевшую толпу, Егор спешил за командиром, стараясь не выпустить его из виду.
— Товарищ командир,— пробравшись наконец к нему, козырнул Ветлугин.— Разрешите обратиться.
— В чем дело? — остановившись, сухо спросил Степанов и поднес два пальца к козырьку фуражки.
— Я из Уржума, продкомиссар...
— Комиссар по продовольствию? — словно удивившись, переспросил Степанов, и угрюмоватые глаза на скуластом, пышущем здоровьем безусом лице вдруг затеплились веселым блеском.— Ну что ж, рад познакомиться. . Вы тоже, полагаю, едете с нами?
— Да, я только что из губкома,— ответил Егор.— Сказали, что вы отправляетесь к нам, вот я и...
— И хорошо, что пришли. Прошу ко мне в салон.
— Спасибо,— поблагодарил Ветлугин и, кивнув в сторону баржи, не без одобрения добавил: — Веселый, видать, подобрался у вас народец.
— Да, народ у меня бывалый,— с достоинством согласился Степанов и, слегка прихрамывая на правую нору, свернул к пароходу.
А над вятским причалом все шире и шире разгоралось задорное:
И эх-х, с крутым кипятком, Да без за-ва-роч-ки-и...
В салоне все — и скатерть, и полотняные чехлы на диване и двух креслах, стоящих по углам, и легкие шелковые шторы, закрывающие окна,— все было непривычно для Егора Ветлугина, сковывало его. Он в своей поношенной солдатской одежде сидел на краешке дивана и, слушая командира полка, казалось, боялся двинуться.
Степанов, откинув крупную голову с коротко стриженными русыми волосами, одной рукой расстегнул ворот хорошо пригнанного офицерского кигеля, другой стряхнул в блюдце пепел с папиросы.
— Итак, как я понимаю, хлеб в вашем уезде есть? — спросил он испытующе.
— Лет на пять, товарищ Степанов, хлеба тут хватит,— ответил Ветлугин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48