И Егор рассказывал... Рассказывал о том, как открыл партийный съезд сам Ленин, как шли делегаты по льду Финского залива на выручку Кронштадта, где враги подняли мятеж, как Ленин говорил па съезде о продналоге...
Вначале мужики слушали Егора молча, но как только он сказал, что теперь крестьянин волен распоряжаться излишками хлеба сам, оживились. Петруня даже привскочил на лавке:
— Эта непа-то, выходит, по нам, мужики...
— А не обманная? — усомнился было Прялка, но на него зашикали остальные: кури, мол, табак да слушай хорошего человека, а вопросы задавай потом.
Оживился и Фанька, повеселел, даже стал словно выше ростом и уже не казался таким уродливым коробом, как раньше. Приходя домой, он доставал с по-лицы толстую тетрадь и вносил в нее новые цифры. Ковал он в кузнице теперь вместе с Федяркой и втайне радовался: не кормил — не воспитывал, а такой помощник появился. И, радуясь, хвалил его: смышленый парень-то!
Однажды, поужинав, Фанька надел белую рубаху, подпоясал ее пояском крученым и пошел к Егору.
— Извиняюсь, Егор Евлампьич,— сказал он, открыв дверь.
— Пожалуйста, входи,— оторвав взгляд от книги, ответил Егор и, встав, подвинул гостю табуретку.
Садясь, Фанька заметил:
— Книга-то у вас какая?
— Это Карл Маркс.
— А-а... Вроде бы это как? О чем?
— О капитале... О прибавочной стоимости...
— Понятно... Толстенная, как Библия...
— Да, верно, это Библия и есть — Библия революционного пролетариата,— ответил Егор и, разглаживая рукой страницу, добавил: — Неплохо бы эту Библию почитать и тебе, Фанаил.
— Конечно, книга, как и газетки, всегда на пользу,— согласился Фанька.
И, помолчав, будто себе возразил:
— Говорят, Библию читай, да сам не плошай. Об этом теперь и непа толково пояснила. Чтоб каждый трудовой люд жил в полную силу,— и, повертев в руках кепку с крученым ремешком у козырька, продолжил: — Вот и думаю, согласно непе, неплохо бы и нам с вами, Егор Евлампьевич, вести хозяйство каждому в отдельности.
— Ну что ж, давай поделим,—ответил Егор.
В ту ночь большой Евлахин дом разошелся на три части. Егору достались по жребию изба-боковушка, первотелок да баран, которого из-за здоровенных рогов в деревне многие побаивались.
У Фаньки теперь оказались доли в двух домах: по Глафиной линии ему досталась изба с горницей да лошадь с упряжкой. От отца же своего по жребию он получил избу-зимовку и мезонин с терраской, из живности— лошадь, телку и две суягные овцы. Животных он быстро свел в один хлев, а вот как из двух домов собрать один — тут сложнее, тут у Егора, говорят, законы есть: в каком случае, скажем, из-под крыши можно отломать избу с горницей, в каком — нельзя. Фанька разыскал эти законы и, шастая глазами по параграфам, вдумывался в их мудреное толкование.
Наконец, отыскав для себя выгодный параграф, пошел в волисполком.
— Строиться хочу,— сказал он Егору.— По закону имею я право- на отлом своей части дома иль не имею?
— По закону не имеешь,— ответил Егор.— Но поскольку этот вопрос касается лично меня, решай так, как захочешь, возражать не стану.
— Значит, разрешаете?..
В конце лета Фанька начал строиться. Год выдался тяжелый, неурожайный, и плотники из-за пуда муки искали работы. А хлеб у Фаньки был, и плотников он подобрал быстро и совсем недорого: муки по пуду дал каждому да горячим приварком пообещал кормить во время стройки досыта.
Место для дома он выбрал на краю деревни, возле Гаври.Прялки — земля уж тут больно породистая, жирная. Под оклад Фанька привез из-за угора несколько камеей, они с незапамятных времен лежали на развилке дорог, как круглые столы, на них всегда отдыхали бабы, возвращавшиеся с грибами или ягодами из поскотины. Окладные бревна па камни положил крепкие, комлистые, выстоявшиеся, а потом уже взялся и за остальное.
Но тут, когда плотники пришли разламывать Евлахин дом, произошло самое неожиданное для Фаньки.
А произошло вот что.
Вместе с плотниками и с Фанькой пришел с топором и Федярка. Ему уже шел тринадцатый год, он вытянулся, и не только лицом, но и всей фигурой стал походить на своего отца. Пока плотники перед началом работы затягивались табаком, Федярка с тоской и болью в душе ходил по пустым избам, разглядывал стены, косяки с пометками деда, потолок, усеянный знакомыми сучками, с которыми когда-то он разговаривал, ка'к с живыми. И вдруг ему стало нестерпимо жалко этот дом, с ним у него связано было самое лучшее, самое дорогое в жизни, и вот его собираются ломать.
Федярка повернулся к отчиму, который в эту минуту был не только неприятен ему, но и ненавистен, и спросил:
— Которая моя изба?
— Не изба, а горенка тебе выпала,— ответил Фанька.—Горенка еще лучше зимовки.
— Тогда не трогай горницу!
— Как не трогать! Не ломать, что ли?
— Не ломать! — отрезал Федярка.— Это мое дело, дедово наследье...
— Чего пустое-то говоришь? Ты ведь теперь в моей семье?
— Нет, не в твоей,— еще больше ожесточился Федярка.—Хочешь мамкину долю взять — бери, а мою не трожь, не велю ломать, — и, бросив топор, ушел.
Плотники, присутствовавшие при разговоре, удивленно переглянулись.
— Вот видишь, как и свое, да не моту,— развел руками Фанька.
— Надо как-нибудь добром,—сказал один из плотников.
Другой посоветовал:
— Беги, Ефанаил, в Совет, объясни, что согласно непе нельзя так-то.
— Ты с парнишком своим вначале утряси, а потом уж в Совет,— стоял на своем первый.— В случае чего, записку возьми...
Фанька не на шутку задумался, впервые понял, что рядом вырос другой человек, с которым придется считаться.
Молчком подступила ночь. Когда все улеглись спать, Федярка оделся, взял в хлебнице полкаравая хлеба и тайком выбрался на улицу. Постоял немного на крыльце— и к дяде Егору. Но дяди дома не было. Вспомнил, он вчера еще уехал в город. «А может, я его там разыщу? Дядя вон какой, его все знают... Да и чего же страшиться, живет же там Лаврушка — остановлюсь у него...»
Повесив через плечо сумку, в которой он носил книги в школу, Федярка вышел на тракт. Он шел по посвежевшей дороге и все еще думал о доме, о маманьке, об отчиме.
Почти год Федярка проработал в кузнице вместе с отчимом, с утра и до позднего вечера махал он тяжелым молотом. И вроде поднавык в деле — сам мог кое-что уже ковать. Но кузница была кузница, сюда приходили отовсюду люди, приносили с собой разные новости, случалось, и спорили... И отчим тоже спорил... Прислушиваясь к людям, Федярка частенько не соглашался с отчимом, но в разговоры старших не
встревал. Отчим все больше жаловался на жизнь, говорил, что в деревне слишком власти прижали мужика, что, пожалуй, надо убираться куда-нибудь в лес, выходить на «отруб». Чем больше ФедЯ|рка слушал эти жалобы, тем больше росло в нем желание возразить отчиму, но доказать, что отчим неправ, Федярка еще был не в силах. Тем не менее это внутреннее несогласие с каждым днем росло, Федярке уже не нравились не только его разговоры, но и он сам, медлительные движения его рук —
точно он ими все что-то нащупывал, его угрюмова-тая походка, его полузатаенная на лице ухмылка. Эту ухмылку он увидел и в тот день, когда отчим сказал ему: «В моей семье живешь», — тут вдруг все оборвалось...
Фанька, Фанька!Не таким казался ты, Фанька, раньше. Когда-то и Федярка к тебе бегал: то Фанька свистульку из сосновой, в соку мутовки свернет, то игрушку какую-нибудь особенную изладит. Кузница Фанькина для него тогда была кладовой чудес. Чего только в пей не увидишь: тут и старые, точно высеребренные, подковы, и замки со звончатым запором, и оловянные тарелки — из них режь да катай на железной плошке картечип-ки, и труба от старого депрейсовского граммофона... Федярка и теперь еще помнит, как Фанька возился с этим граммофоном — и вдруг тот граммофон, с вытянутой по-гусиному шеей, запел человеческим голосом.
Федярка смотрел на Фаньку, как на кудесника, который все знает, все умеет. Стоит он, бывало, в кузнице, напевает что-то себе под нос и мастерит, мастерит... Спросишь его, а он в ответ лишь скажет: «Угадай». Одного не угадали ржанополойцы, каким же станет Фанька потом...
И не трусливый он, никто не мог поймать Прошку Морало, а Фанька не дрогнул, пошел к нему в самое логово.
Другим стал отчим, непонятным. Жалко Федярке только мать, да маленькую сестренку Гальку жалко. Еще бы — с утра до вечера мать в работе. Заберет с собой Гальку на полосу, положит ее под суслон и, не рас-клоняясь, жнет. Выжать же такое поле надо! Отчим тут маманьке не подмога. У него на уме лишь кузница, да веялки, да сундук с замком звончатым. Да тот дом, который строить начал...
«Теперь нэп мне все разрешил!» — не раз наставлял своих Фанька.
Эх, Фанька, Фанька...
«Однако найду ли я в городе дядю Егора? Где буду жить? Чем буду кормиться?.. Да ведь у меня есть руки. Они были нужны отчиму... Но с ним теперь все кончено...»
На другой день вечером Федярка перебрался за реку, поднялся по пыльному, поросшему жесткой серой травой откосу и удивился: город-то какой большой! Домищи здесь куда лучше, чем в Уржуме. Только в котором доме тут заседает дядя Егор? Наверное, в самом, самом большом. И красный флаг должен быть на том доме, как у нас в Коврижках...
Федярка, доев хлеб, шел с пустой сумкой по городу и смотрел на дома, на крыши, но флагов красных не было. А церквей-то сколько понастроено... На одной стороне улицы церковь, на другой — вторая. Вот уж, наверное, по праздникам здорово звонят в колокола!
Рванул ветер, закрутил по булыжной мостовой пыльной поземкой, сметая к оврагу мусор. Мимо пробежали шумливой кучкой ребятишки с длинными шестами в руках. На концах шестов трепыхались пестрые тряпки. Над тряпками кружились голуби. И голуби-то тут пестрые, а вон совсем даже белый кувыркается в небе... А может, это вовсе и не голуби, а сороки? Только хвосты у них не такие, и летают не так, и не трещат... Подкрасили, что ль, их? А то и впрямь, может, подкрасили, чего же удивляться — город.
Федярка проводил глазами пестрых птиц, кувыркавшихся над шестами с тряпками, спросил степенного мужчину в шляпе:
— Дядь, а дядь, а где тут дядя мой заседает, Егор?..
Егор Ветлугин...
— Не знаю таковых,— холодно ответил тот и прошел мимо.
«Да ведь это буржуй,— провожая его взглядом, подумал Федярка.— Смотри-ка, обутки-то из красной кожи... И пальто до пят... И шляпа... Как же я не догадался раньше? Чего же спрашивать буржуя...»
И Федярка стал всматриваться в прохожих.
— Не скажешь, товарищ, где тут заседают? — спросил он мужика с кошелкой за плечами.
— Сам, паренек, ищу судебное заседание. Жаловаться хочу на разор...
— А ты, тетенька, не знаешь?
— Я не тетенька для тебя, а мадам...
«Мадам,— подумал Федярка.— Это, по-нашему, должно, мамаиька. Мадам — маманька, ишь ты как тут придумали, и говорят вроде как в нос, по-городскому. Что-то делает теперь маманька? Кормит, наверно, Гальку да меня вспоминает. Может, ищет уж?.. Ничего, устроюсь, напишу письмо... Через неделю-две — дойдет... Хотя дядя Егор тут... Найти его надо, пусть увезет письмо-то... Как-никак быстрее...»
— А где тут заседают, товарищ красноармеец? — спросил Федярка человека с наганом на боку.
— Ты что, беспризорный, разыскиваешь кого?
— Не-е... Я в город сам пришел... Егор Евлантьепич тут... дядя мои... Он тоже главный у нас в Коврижках... Вот где-то заседают здесь...
— Коммунист?
— А как же... Дядя, да еще не коммунист... Он красный командир...
— Это в губисполком, наверное, надо.
— Вот-вот... Дорога-то тут как?
— Так дорога тут, что, прямиком — и налево, — и, взглянув на проезжавшего мимо в пролетке бородача, сказал:—А ну-ка остановись, товарищ кучер... Вот что, папаша, губисполком ты знаешь?
— Как не знать, товарищ начальник.
— Так вот, посадишь в свой фаэтон сего товарища и представишь его туда... Я с ним посылаю свое препровождение,— и, вырвав из записной книжки листок, что-то черкнул карандашом и сунул бумажку Федярке.— На вот, там помогут разыскать...
Федярка забрался в фаэтон — по-полойски тарантас на пружинах,— впереди на козлах сидел товарищ кучер, а за ним, на мягком сиденье, он, Федярка, собственной персоной. Хорошо-то как... Сидишь, и тебя мягко покачивает, и все видно — дома и дома, один другого больше и красивее. И все каменные да белые, так и светятся.,.. И ограды каменные, и ворота — на столбах какие-то звери с лохматыми гривами сидят.
— Медведь, что ли?
— Где?
— На воротах-то.
— Львы,— ответил кучер.— От медведей какая же польза...
— А от львов?
— Ну-с, порядок такой... Сила, значит... Этот вот дом купца Долгушина..
— Большо-о-й.
— Как же, деньги хранил в заграничном банке.
— У нас-то дома, что ль, украдут?
— У нас не украдут, у нас дешевле процент...— кучер подстегнул лошадь.
Федярку на повороте подбросило, он ухватился за край фаэтона, вспомнил маманьку: «Посмотрела бы, как я разъезжаю...»
В отделе по борьбе с беспризорностью у него спросили документы. Федярка потряс пустой сумкой, сказал:
— Зачем мне документы, когда тут дядя Егор есть...
Толстая тетя взяла какую-то трубку, приложила к уху и начала говорить. Смотрит в пустую стену и говорит о нем, о Федярке. — Сбежал из дому...
— Я вовсе и не сбежал, я ушел,— уточнил Федярка.
— Да, да.... Говорит, что здесь дядя Егор есть... Егор Ветлугин. Был в исполкоме? Тогда, верно, не врет, найти его надо, а малец пока у нас побудет...
Егор Ветлугин немало был удивлен, когда вошел в отдел по борьбе с детской беспризорностью и увидел сидевшего в углу племянника.
— Ты откуда взялся? — спросил он.
— В фаэтоне приехал,— оживился Федярка.— Вначале, правда, пешком шел, а потом привезли вот сюда, потому как ушел я...
— А зачем ты ушел из дома?
— Так неохота там жить... Избу разломали, за горницу хотели было взяться... Я не дал ломать и ушел... Думаю, лучше так-то...
Егор покачал головой, задумался.
— Ну, а дальше кдк? — помолчав, спросил он.
— Ну, как... Живут же люди тут... Дома-то вон какие... И опять будут строить... А может, и строят тут где... Буду кирпичи подносить, доски таскать...
— А может, вернемся?
— Не-е, домой, дядя, не поеду... Здесь город-то вон какой большой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48