«Росточком маленький, а как он
режет... Даже самому Попову подсказывает. Правильно, остановок у нас не должно быть. Пойдем вплоть до мировой революции»..
Хотя Попов внешне и был спокоен, но он понимал, что в губернии будто в растревоженном улье, по всему чувствовалось, что назревали большие события. А какие, трудно было угадать. Тут за месяц-два не управишься. Когда его направляли в Вятку, в напутствие сказали: «Наладишь дела и снова катай в свой университет, сдавай последний курс экстерном». И поверил было этому Иван Попов: с собой захватил толстую тетрадь в клеенчатом переплете и кое-какие книжки по философии, но что толку в них, книжки лежат горкой в шкафу, а в тетради, что на столе, пошли вкось и вкривь другие записи, записи явно не философского содержания.
«Нет, Иван да свет Васильич, тут дело не такое простое, как ты вначале думал,— упрекнул Попов самого себя и вспомнил своего помощника Петра Капустина:-Как-то он доехал?»
Попов встал, взгляд его невольно упал на угловой столик, на котором под салфеткой сгрудилась какая-то горка. Он приоткрыл ее. Тут лежали разномастные револьверы, пистолеты, даже гранаты, отобранные у так называемой мирной делегации. В ушах все еще слышались хрипловатые угрожающие возгласы Трейтера: «Вандалы! Пираты! Предатели!»
Ему вторили его дружки: «Мальчишки! Молокососы! Мы найдем на вас управу!..»
Ох, уж этот член бывшего Верховного Совета по управлению губернией... Самый видный эсер в городе. С виду солидный, осанистый, в пенсне на черном шнурочке, с профессорской бородкой. Разгуливал по городу вроде тихо-мирно, а сам в губком с пистолетом на поясе притащился. Даже жену втянул в это грязное дело, нарядил ее в Москву к родственникам. А домой она везла особие гостинцы — такие же пистолеты. Только из этого ничего не вышло — раскусили орешек, дорогой разоружили.
— И не выйдет,—сказал сам себе Попов и опять подумал о Капустине: «Как-то там Петя управляется со Степановым? Уж больно взрывной парень, петушистый. Надо бы поспокойнее. А может, таким теперь и надо быть? Ведь он же и осадил этого господина Трейтера. И вот результаты— полная коллекция эсеровского снаряжения».
И опять в ушах навязчивые слова: «Вандалы! Пираты!..»
Попов, словно вспомнив что-то, повернулся к письменному столу, присел на стул и быстро записал два слова:
«Позвонить Пете».
Выше этих слов шли столбиком строчки:
«В Омутной убиты продотрядники.
В Унях разогнали комитеты.
Прокламации эсеров в городе.
Тайные сборища максималистов.
Спекулянты-мешочники блокировали станцию.
Выяснить личность Степанова». И опять:
«Эсер врач Трейтер и К°».
«Как-то там наш Петя?»
Попов на минуту задумался, широкие брови сдвинулись к переносью, потом он взял со стола тетрадь в клеенчатом переплете и по узкой темной лесенке поднялся наверх, в мезонин.
В холостяцкой квартире па верхотуре было тихо и прохладно. На столе бутылка молока, несколько картофелин в мундире.
«Это, наверное, принесла жена губвоенкома? — с благодарностью подумал Попов.— А то бы, как вчера, снова голодным пришлось спать».
Расстегнув ворот сатиновой косоворотки, он стянул ее через голову, взглянул на белую сорочку, висевшую на стуле, усмехнулся: «А ведь это она же придумала: для солидности, чтоб господа Трейтеры считались с нами, надо, мол, надевать белые сорочки с галстуками».
«И котелки»,— вставил тогда неулыбчивый Иван Попов.
Помнится, все переглянулись и не могли сразу понять, всерьез сказал это их главный руководитель или в шутку. А Попов: «Котелки, котелки, ребята. Как же мы будем без котелков раскусывать очередной орешек господ эсеров».
«Да ну их к черту!» — раньше всех понял мысль товарища Капустин и вскочил: — Я бы их сейчас всех к стенке... Вот увидите, они еще натворят чудес до небес...»
А все же хорошие тут ребята. Каждый на свой лад. Угрюмоватый строгий губвоенком удмурт Малыгин, шустрый, подвижный латыш Володя Азии, уравновешенный военком Симонов... И конечно, петушистый Петя Капустин. «Как-то он там объясняется со Степановым?» Говорят, Степанов держит связь не только с Самарой, но и с Ижевском. Дважды туда ездил. Что ему там приглянулось? Наши оружейные заводы?! Ижевские эсеры? Там тоже немало своих Трейтеров.
Попов раскрыл тетрадь и записал в столбик:
«Немедленно связаться с Ижевском».
Уже вечерело, когда конный отряд красноармейцев во главе с Капустиным подъезжал к Уржуму. Дорога была не близкая, и вспотевшие кони заметно притомились.
Подъехав к лесу, около деревни Теребиловки, Капустин остановился, спросил Ветлугина:
— Как думаешь, есть посты у степановцев?
— Наверно, выставили.
— По такому случаю на полчаса привал! — скомандовал он.— Пусть отдохнут кони. К тому же, и оружие проверим,— и, взглянув на Ветлугина, по-мальчишески подмигнул ему: —Так, что ли, продкомиссар?
— Так точно,— отозвался тот.— Они, анархисты, и в самом деле черт их знает с какими тут мыслями...
Когда красноармейцы слезли с коней и, разминая ноги, прошлись, закурили, Капустин, присев на пенек, спросил:
— Послушай, Ветлугин, у них же, помнится, моряки с линейного корабля «Гангут» были?
— Была горсточка, верно... Но, кажется, Степанов всех их повыкурил: кого в отпуск послал, кого отчислил. Кое-кто из оставшихся, правда, возражал против его действий, не соглашался разоружать караульную часть, но Степанов, говорят, и слушать не стал—в карцер затол-
кал их, да и дело с концом...
— А вы с Ложенцовым думаете, что же это за Степанов?
— Не поймем еще: на словах вроде за Советскую власть стоит, а на деле — народ восстанавливает против нас.
— Но ведь он объясняет, что диктатура —это вынужденный акт? Крестьяне подняли бунт, напали на них, убили командира?
— Не так все было. Это в нашей деревне случилось. Мирная, скажу вам, премирная деревня. Но когда этот, с позволения сказать, командир приехал туда со своим отрядом и занялся сплошным мародерством, мужики, верно, поднялись на дыбы, вооружились, кто чем мог, и — в погоню... Степановцы дали отпор. В перестрел ке этой и убили двоих: ихнего командира и Пашку нашего...
— Да-а... Нехорошо тут получилось у вас,— сказал, хмурясь, Капустин и, помолчав, спросил: — Ну что ж, передохнули, братцы?
— Передохнули, товарищ комиссар!—ответил за всех широкоплечий, в выцветшем картузе парень и, подсовывая к вздрагивающей губе коня овсяный сноп, добавил:— Вот только лошадушке моей маловата порция. Проголодалась лошадушка-то. Мы ведь, бывало, ездили в дорогу не эдак...
— Ничего, выдержит.
— Выдержит, чего там долго-то. Даешь Уржум!..
— Первыми в драку не лезть! — вставая с пенька, предупредил Капустин.— Выдержка, прежде всего выдержка,— и он ловко вскочил в седло.
На окраине города, где вдоль пыльной дороги выстроились небольшие, друг на друга похожие домики уржумцев, казалось, было все спокойно. На завалинках дремали старухи, у колодцев бабы гремели ведрами и, наполнив их водой, несли на грядки, чтоб полить самую распространенную нынче «овощь» — табак, да еще огурцы, которые только-только начали здесь садить.
Когда красноармейцы подъехали к деревянному базару, их остановил конный наряд.
— Кто вы такие? — спросил верховой с шашкой на боку.
— А вы кто? — на вопрос вопросом строго ответил Капустин.
— Первый Московский военно-продовольственный полк под командой Степанова.
— А-а, тогда будем знакомы! Я представитель губернского чрезвычайного военно-революционного штаба,— по-прежнему строго сказал Капустин.— Кого же вы здесь так бдительно охраняете, уж не диктатуру ли Хомака?
— Хотя бы и диктатуру,— сухо бросил верховой и, взглянув на своего товарища и не желая, видимо, связываться, махнул рукой.— Ежли черезвычайно—проезжай!
Когда они подъехали к большому двухэтажному, с башенками на крыше зданию, где размещался уиспол-ком, их снова остановили двое вооруженных солдат.
— Что вы здесь делаете? — спросил Капустин.
— Велено охранять,— ответил низенький и щеголеватый, с усиками.
— Что ж, это совсем неплохо, что вы охраняли Советскую власть от посягательства врагов,— сказал спокойно Капустин.— А теперь в город вступили наши части, и вы можете быть свободны,—и, повернувшись лицом к своему отряду, по-военному отчеканил: — Товарищи красноармейцы Вятского чрезвычайного военно-революционного штаба, прошу сменить пост местной караульной части и всю надлежащую охрану взять в свои собственные руки!
Красноармейцы, к удивлению постовых, въехали в высокие каменные ворота, слезли с коней и, бросив поводья, расположились около парадных дверей уиспол-кома. Когда Капустин и Ветлугин поднялись по лестнице в уездный комитет, один из красноармейцев, тот, что во время привала кормил овсяным снопом свою «лоша-душку», подошел к по-прежнему ничего не понимающим постовым и, положив руку на кобуру, негромко, но повелительно, подражая Капустину, сказал:
— Вам же сказано во всеуслышку, что вы свободны. Так чего же прохлаждаться. Спокойной ночи тогда,— и, достав табак, предложил:— Закурите на дорожку, что ли...
— Ну что ж, давайте,— при виде махорки не устоял щеголеватый.—Табачком-то мы здесь небогаты, скажу прямо. Как только объяснить-то о вас разводящему?
— Свои, мол, сменили. Понятно?
— Понятно-то понятно. И Степанов говорит: свои, и вы — свои, а друг против друга оружие наставляем. Не знаешь другой раз, как и быть.
— Какое же тут может быть сомнение: власть у нас Советская, и все должны подчиняться советскому штабу... Так я полагаю или вам комиссары да командиры не объясняют обстановку?
— Поясняют, конечно...
— Ну, так чего же тогда, все ясно,— и красноармеец в заключение для большего весу кивнул своему соседу:— А ну-ка, проверь там нашего «максимку». Не запылился ли за дорогу? — Хотя никакого пулемета у них с собой не было, тем не менее эти слова для постовых оказались более убедительными, и они, поблагодарив приезжих за табачок, тотчас же ушли.
Вечером было созвано экстренное объединенное заседание уисполкома и укома партии. На заседание пригласили командира продполка Степанова и комиссара Хо-мака, который уже несколько дней именовал себя диктатором.
Перед началом заседания Ложепцов, стараясь ввести Капустина в сложившуюся обстановку в уезде, признался:
— Работать трудно, в исполкоме — две трети эсеров. Как только осложнилась обстановка, они обвинили коммунистов в неправильном проведении хлебной монополии, заявили, что мы жестоки к мужику, а сами умыли руки, вышли из исполкома.
— Обойдемся и без них! — твердо ответил Капустин и, поднявшись, указал взглядом на дверь.— Пойдемте-ка, товарищ Ложепцов, проверим, все ли паши посты на месте. Полагаю, что Степанов сегодня явится не один.
Капустин не ошибся: через полчаса Степанов и Хомак действительно пожаловали в сопровождении взвода солдат. Но охрана, выставленная Капустиным у парадного крыльца исполкома, пояснила Степанову, что солдатам здесь делать нечего, что здесь работают представители губернского военно-революционного штаба и они не нуждаются в охране.
Степанов, одетый в китель с большими накладными карманами, поморщился и молча прошел в здание исполкома,— слышно было, как по лестнице гулко прогремели подборы его хромовых сапог. За ним прошагал в широченных синих галифе Хомак. Грудь его была перетянута крест-накрест новенькими хрустящими ремнями, поддерживающими поясной ремень, на котором висела светло-рыжая кобура.
Войдя в кабинет председателя уисполкома, где уже почти все были в сборе, Степанов, по старой привычке, приподнял к козырьку руку и, молча кивнув головой присутствующим, сел на стул. Хомак, хрустя ремнями, опустился рядом.
Бегло окинув взглядом собравшихся, Степанов остановился на незнакомом человеке, сидевшем справа от Ложенцова: ужели этот невзрачный юноша и есть тот самый Капустин, который приехал сюда наводить порядки? Потом он посмотрел на Хомака и, заметив на его лице некоторое волнение, невольно подумал: того и гляди, мой комиссар перед этим мальчишкой-реалистом каяться станет...
Но тут встал Ложенцов и, открыв заседание, пояснил, что обстановка в уезде крайне напряженная. Отметив, что за последнее время она еще больше усугубилась неожиданным нападением одного из отрядов продполка на крестьян,он сказал:
— Есть необходимость заслушать по этому поводу объяснение командира полка товарища Степанова.
— Уж не суд ли вы собрались устроить мне? — встав, с некоторым удивлением и даже пренебрежением к собравшимся спросил Степанов.— На это я могу спокойно ответить, что мы командированы сюда центром и не подчинены вам...
— Нет, вы глубоко ошибаетесь,— прервал его Капустин.— Вы подчинялись и будете подчиняться местным органам власти до тех пор, пока находитесь в пределах нашей губернии.
— Позвольте узнать, с кем имею честь разговаривать?— спросил Степанов с еле уловимой усмешкой.
— Я член чрезвычайного военно-революционного штаба,—представился Капустин.—И прошу вас на поставленные нами вопросы отвечать достойно коман-
дира полка,, направленного сюда органами Советской власти.
— Ну что ж,— словно проглотив горькую пилюлю, поморщился Степанов, удивившись тому, как этот юноша так непринужденно разговаривает с ним, бывшим штабс-капитаном, георгиевским кавалером, командиром полка. Однако, погасив в себе эту мысль, он продолжал: — Если вы настаиваете, я доложу вам о цели нашего приезда, о том, как нас встретили здесь, какие трудности подстерегают нас на каждом шагу...
Степанов достал из кармана бумагу, развернул ее и начал неторопливо читать. В ней говорилось о сформировании полка, о задачах его, о верности революции. Читал он неплохо, даже артистически, и Капустин понял, что этот видавший виды офицер хочет, видимо, сгладить остроту вопроса, увести обсуждение в сторону, усыпить бдительность местной власти.
— Это все нам известно, товарищ Степанов,— не дослушав до конца, оборвал его Капустин.— Мы в курсе того, зачем вас направил сюда Наркомпрод... Вы лучше скажите о другом, чем было вызвано установление здесь единоличной диктатуры?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48