— Мотри старух, сколь их тут насбивалось, и ни один не везет, — подосадовал старик в нагольном кожухе, держа в руках большущий мешок.
— Разреши пройти, папаша.
Старик, уступая дорогу, попятился. Высокий и плечистый, в черном меховом полушубке, раздвигая плечом людей, увлекал за собой такого же широкоплечего, как и он сам, только несколько ниже ростом.
— Старуха! — вдруг крикнул старик в кожушке.— Держись товарищев комиссаров. Мож, и пойдет вагонка-то...
— Не пробежали ли? — шепнул на ходу Капустин.
— Да нет, вон этот должен быть,—ответил высокий и схватился за обледеневшие поручни вагона.
— Стой! Вам кого? — преградив путь, строго спросил военный.
— Комиссия Совета Обороны не здесь?
— Вы кто такие?
— Председатель Уральского облисполкома Белобородое,— отрекомендовался высокий и протянул удостоверение.— А это товарищ Капустин, здешний губкомис-сар...
Один из военных, тот, что был постарше, взял документы и, бегло взглянув в них, окрылся в вагоне.
— Не спят? — переминаясь на скрипкой снегу с ноги на ногу, спросил Капустин.
— Шутить изволите, товарищ комиссар, — ответил постовой, явно недовольный неуместностью вопроса.— Мы не знаем, когда они вообще отдыхают. Это у вас, в Вятке, любят поспать...
— Ну что вы, здесь тоже горячая пора, — поняв ненужность своего вопроса, пояснил Капустин.
— Горячая, а смотрите — сотни вагонов заморозили,— и, увидев вернувшегося товарища, выпрямился.
— Проходите, товарищи,— сказал военный, тот, что постарше, и возвратил документы.
В противоположном конце вагона стоял высокий человек в наброшенной на плечи длинной шинели и неотрывно смотрел в окно. Услышав за спиной шаги, он повернулся. Белобородой сразу узнал в нем Дзержинского, с которым он не раз встречался в Москве.
— Вот и местные власти явились,— идя навстречу, приветливо сказал Дзержинский; на худощавом, с тощей светлой бородкой лице скользнула улыбка и тут же погасла, уступив место обычной озабоченности. — Кстати, что это за люди на перроне?
— Да вот пассажиры... все едут, — ответил Капустин.
— Мне сдается, что тут многие никуда не едут, а только ждут, — оказал Дзержинский.— Ждут свою очередную жертву. Вот тот, обратите внимание, что с костылем, в солдатской папахе.
— Этот, видать, красноармеец... из госпиталя...
— Да... из госпиталя... А что это он вытащил из мешка? Никак, подметки?
— Ничего удивительного, Феликс Эдмундович, — послышался за спиной глуховатый голос с характерным кавказским акцентом.
Белобородое и Капустин оглянулись и увидели чело века в полувоенном кителе.
— Вятка, как известно нам с вами, главный кожевенный район России, — разглаживая пальцами усы, такие же черные и густые, как и волосы, продолжал он. — Пока наши товарищи на местах говорят громкие фразы о мировой революции, ее враги не преминут, чтобы не поживиться за счет трудового народа.
— А мы сейчас это выясним, товарищ Сталин, — и Дзержинский быстрой походкой направился к тамбуру.
— Ну, что ж, товарищи, — проводив взглядом председателя ВЧК, сказал Сталин. — Пока товарищ Дзержинский выясняет, мы пройдем вот сюда,—и он указал взглядом на двери, верх которых был застеклен толстым матовым стеклом.
Войдя в салон, Сталин взял со стола газету, испещренную красным карандашом, и, взглянув на председателя облисполкома, сказал:
— Надеюсь, читаете местную губернскую газету? Не находите ли вы, что в ней много общих фраз и мало конкретного, будничного? Смотрите, на первой странице обо всем есть, даже широковещателыно объявляется о так называемом грандиозном концерте... Кабарэ-балет... Танцы до трех часов, и прочее... Но зато нет ничего о перевыборах Советов, о чрезвычайном налоге, о целях войны с Колчаком... Или же спекуляция. Она, по всему видно, процветает у вас, а почему спекулянты не выведены на свежую воду?
— Кадры у нас слабы, товарищ Сталин, — ответил Белобородое.
— Это не беда, что слабы, — учить будем. Вопрос в другом: имеем ли мы в учреждениях наших людей, которых следовало бы учить?
— Мы стараемся подбирать в советский аппарат по пролетарской принадлежности.
— Но, вероятно, и «бывших» еще полным полно? — и, взглянув на вошедшего Дзержинского, Сталин продолжал:— Может быть, Феликс Эдмундович, мы послушаем товарищей вкратце о состоянии дел, а тем временем нам принесут кипяток, немного с дорожки отогреемся, а уж тогда всерьез за дело. Как раз подъедет и командующий фронтом.
— Я не возражаю, товарищ Сталин, кажется, у нас есть еще на заварку чаю, чтоб угостить товарищей,— ответил Дзержинский и снова вышел.
Не прошло и нескольких минут, как Дзержинский вернулся.
— Должен заметить, товарищ Капустин, ваш красноармеец с костылем — не красноармеец, а самый заправский спекулянт. Родственник одного бывшего хозяйчика по выделке кож.
— Вот же, гады,— вспыхнул Капустин.— Разрешите, Феликс Эдмундович, задержать его...
— Не беспокойтесь, я уже отдал распоряжение,— успокоил Дзержинский и, улыбнувшись, вобрал в ладонь свою светлую бородку.
Вагон-салон, в котором работали Дзержинский и Сталин—члены партийно-следственной комиссии, приехавшие по предложению Председателя Совнаркома Ленина для выяснения причин сдачи Перми и принятия мер к восстановлению партийной и советской работы в районе Третьей и Второй армий Восточного фронта, стал своеобразным штабом — здесь решались самые неотложные и важные вопросы. Весь день, с утра, сюда приходили озабоченные создавшимся тяжелым положением на фронте люди — партийные и советские руководители Вятки и Перми, ответственные работники штаба фронта, комиссары, железнодорожники и рабочие кожевенных заводов. С каждым из них в комиссии обстоятельно беседовали, выясняя обстановку, тут же давали советы, поручения.
Когда волна посетителей схлынула, Дзержинский почувствовал, что он устал так, что слегка кружилась голова. Он достал папиросу и, взглянув на склонившегося над столом Сталина, сказал:
— После утреннего чая нам так и не удалось с вами перекусить. Может быть, сейчас что-нибудь сумеем... Хотя мне хотелось бы еще просмотреть несколько дел с жалобами,— и он усталым взглядом обвел стол, заваленный бумагами.
— Я тоже еще не закончил письмо товарищу Ленину. Через полчаса управлюсь, подпишем, и уж тогда, Феликс Эдмундович,— и Сталин, прикурив от общей спички, углубился в работу.
И снова в салоне воцарилась тишина, лишь под редкие простуженные гудки паровозов шелестели в руках Дзержинского бумаги да поскрипывало перо и изредка раздавалось глухое и сдержанное покашливание Сталина. Так длилось полчаса или, может, дольше. Наконец Сталин поднял голову и, откинувшись на спинку стула, молча перечитал написанное, подчеркнул два-три каких-то особо важных слова и, ткнув потухшей папиросой в пепельницу, полную окурков,встал:
— Вот я и готов, Феликс, послушай.
«Расследование начато,—начал читать он низким, несколько глуховатым голосом.— О ходе расследования будем сообщать попутно. Пока считаем нужным заявить Вам об одной, не терпящей отлагательства, нужде Третьей армии. Дело в том, что от Третьей армии (более тридцати тысяч человек) осталось лишь около одиннадцати тысяч усталых, истрепанных солдат, еле сдерживающих напор противника. Присланные Главкомом части ненадежны, частью даже враждебны к нам и нуждаются в серьезной фильтровке. Для спасения остатков Третьей армии и предотвращения быстрого продвижения противника до Вятки (по всем данным, полученным от командного состава фронта и Третьей армии, эта опасность совершенно реальна) абсолютно необходимо срочно перекинуть из России в распоряжение командарма по крайней мере три совершенно надежных полка. Настоятельно просим сделать в этом направлении нажим на соответствующие военные учреждения. Повторяем: без такой меры Вятке угрожает участь Перми, таково общее мнение причастных к делу товарищей, к которому мы присоединяемся на основании всех имеющихся у нас данных».
Сталин смолк и, переведя взгляд на сидевшего напротив Дзержинского, принялся теребить свой ус, словно бы спрашивая: «Ну, как?»
— Я думаю, что все ясно.
— Значит, подписываем,— и Сталин, опустившись на стул, поставил под письмом свою фамилию; взглянул на часы, в левом углу бумаги поставил: «5 января 1919 года, Вятка, 8 часов вечера»,— и протянул письмо Дзержинскому для подписи.
— Положение оказалось хуже, чем можно было ожидать,— закурив, продолжал он.— Местные товарищи хотя и энергичные, но — опыта мало.
— Придется помогать им кадрами,— согласился Дзержинский.
— Я тоже такого мнения. Но вначале надо съездить в Глазов, — что из себя представляет штаб Третьей армии.— Немного помолчав хитровато улыбнулся.—Ну, а теперь, полагаю, можно нам, Феликс Эдмундович, проверить наш продовольственный арсенал. Как там, в чемоданчике, наш сухой паек еще не весь высох?—и,
прислушиваясь к какому-то крику за окном, спросил: — Что там такое?
— Должно быть, кто-то к нам,— Дзержинский хотел выйти и узнать, но в салон вбежал постовой.
— Товарищ Дзержинский, какой-то военный сюда рвется. Я объясняю, что вы заняты, а он свое, знать, мол, не знаю, говорит, что с фронта по важному делу,
— С фронта? А кто он такой?
— По документам вроде комиссар.
— Впустите,— сказал Сталин и потянулся к чайнику, чтоб налить в кружку кипятку.
Через несколько минут в салон вошел военный в серой папахе, в полушубке, перетянутом ремнями, и, приложив руку к виску, отрекомендовался:
— Комиссар Ветлугин... Егор Ветлугин.
— Садитесь, товарищ Ветлугин,— пригласил Сталин.— Чай пили?
— Было такое дело... правда, не сегодня. Сталин и Дзержинский переглянулись.
— Трудно приходится?
— Очень трудно, товарищи.
— Рассказывайте,— и Сталин протянул портсигар. Ветлугин, взяв огрубевшими от мороза пальцами папиросу и разминая ее, продолжал:
— Я ведь, как говорят, из самого пекла... Может, там уже меня разыскивают, но никак нельзя, товарищи мои сказали: срочно на паровоз и скачи в Вятку. Я вскочил на «кукушку» и — сюда. Потому дело важное.
— Рассказывайте, как обстановка на фронте, настроение бойцов?
— Плохое, товарищи, скажу прямо: ни питания, ни одежды, ни боеприпасов. Подумать только, четверо суток без хлеба отбивались. А он-то ведь, Колчак этот, сытый жмет.
— А где ваши снабженцы?
— Черт их разберет где. Ведь, товарищи, взять их... кто впереди нас бежит, чтоб остаться живым, кто, напротив, норовит к белым... Измена большая...
— Большая, говорите?
— Как же не большая, ведь разные мы все. Кто победнее, стоят за Советы, а те, кто побогаче, тут же молятся на Колчака. О командирах и говорить нечего, многие со всеми шмутками перекинулись к ним.
Дзержинский налил в стакан чаю, подвинул Ветлу-гину.
— Угощайтесь.
- Ну что ж, опробуем.. С дорожки погреться не лишне.
— И хлебца вот тут кусочек.
— Спасибо,— поблагодарил Ветлугин и отпил из стакана.— Вот наши товарищи и нарядили меня. Ты, мол, Егор, побойчее, знаешь Вятку и — дуй туда. Найди, мол, там власть и обрисуй все, как есть. Приехал, а тут, слышу, комиссия будто бы из Москвы. Я туда-сюда, надо разыскать комиссию, прояснить кое-что.
— А как командование ваше?
— Да как сказать, по-разному командует. Сегодня одни приказы шлют, завтра другие. Ведь посудите, товарищи, сами, нашу Третью армию, можно сказать, бросили. Без продовольствия, без резервов. С левого фланга нет поддержки. Говорят, надейтесь на правый.... а правый... там Вторая армия... Где эта армия? Говорят, что нам помогать должна была,— и Ветлугин, оглянувшись, продолжал тише: — Но ведь от нее никакой поддержки. Измена и тут, что ль, какая? А вверху как там мыслят, скажем, Троцкий? Знает он нашу обстановку? Или и он того...—и Ветлугин развел руками: — Поймите, товарищи, на волоске висим. Нужна помощь. Хлеб нужен. Повторяю, некоторые подразделения по неделе не получают продовольствия.. Боеприпасы надо... Надо добавить и бойцов.
— А если выполним ваши просьбы, устоите? — спросил Дзержинский.
— Надо устоять, иначе нельзя. Если станем наступать, будем освобождать деревни от врага, то, мы по опыту знаем, эти же деревни станут на нашу сторону. Они теперь вдоволь насмотрелись на Колчака. Это говорю определенно. А то, что подкрепление нужно, так это факт. Жалко, что в дороге мы много добра растеряли. Ведь возьмите опять же руководство... Взорвать бы за собой тот мост, и путь врагу отрезан... Говорят, не успели, а может, и тут какая другая оплошка посерьезней? Легко сказать, оставили Мотовилиху... Целый завод с продукцией, оборудованием отдали... За понюшку табаку оставили Пермь. Все, все досталось врагу. Куда годится такое дело? Кто отвечать должен?
А ведь за все, товарищи, должен кто-то отвечать, непременно должен.
— Сами-то вы откуда?
— Да откуда же, вятский, из-под Уржума.
— Выходит, мы земляки с вами,—произнес Дзержинский.
—Разве?
— А как же,— сказал Сталин.— Вот товарищ Дзержинский в Нолйнске жил.
— Да-да, почти что рядом с Уржумом,—пояснил Дзержинский.— Вначале на махорочной фабрике работал, а потом, как попривык, приобрел специальность, перебросили в Кай,— и он рассмеялся.— И вы ведь тоже, товарищ Сталин, помнится, были здесь...
— Конечно, и без меня не обошлось. Только я проездом в Сольвычегодск. Заболел возвратным тифом и две недели тут пролежал на больнично-тюремной кой-. ке.— Однако об этом достаточно. Положение, значит, у вас тяжелое?
— Очень тяжелое, товарищ Сталин.
— Но, надеюсь, не безвыходное?
— Конечно, не безвыходное. Только подкрепите нас. Подкрепите людьми. Хлебом. Патронами... И тогда пойдем. Степановскую банду мы же гнали. И белочехов не жаловали. В хвост и гриву...
— Спасибо, товарищ Ветлугин.
— И еще одно, если вы встретитесь с высшим командованием— не верьте сразу. Один вон спец военный в пенсне ехал сюда со мной на «кукушке» и все прикидывал, как бы залатать свои прорехи, оправдаться, значит... И оправдается он, я знаю... Только не поднимешь теперь бойцов тех, дорогих товарищей наших.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48