ничего не скажешь — мастер этот чеботарь. А очередь тут такая, что до утра вряд ли управишься.
— Ты пореже шпильки-то сади, а то не успеешь, —посоветовал кто-то.
— Пореже не годится, братки, — ответил чеботарь.— Не устоит подошва, а шагать-то этой милой подошве ой-ей-ей — до самой Сибирюшки идти придется...
— Подколачивай крепче, некогда на подметки глядеть, ныне на парусах полетим, за беляками.
— А как же иначе, братки,— ободряюще подхватил чеботарь. — Эвон сколь собрал наш вятский-то берег. Тут уж подошвы приставлять надо крепко-накрепко, чтоб
держались, — он взмахнул молотком: тук-тук-тук, и по дошва встала «а свое место.
— Смотри-кость, прибил ведь,— шепнул Федярка Лаврушке, но тот уже спал.
Не заметил Федярка, как и сам уснул.
Проснулся он неожиданно. Лаврушка уже был на ногах. В избе стоял переполох. Вскочив, бойцы быстро собирались, хватали винтовки, забирали котомки, гремели котелками.
— А вы куда? — крикнула на своих погонщиков Макуха.
— Мы на минутку только. Фортикация... —и мальчишки выскочили на улицу.
Солнце хотя и не взошло, но из-за лбистой лесистой гривы уже чувствовалось живительное его дыхание; голубой, промытый вчерашним дождем полог неба, висевший полукружьем над гривой, начинал отсвечивать розоватыми отблесками.
Командир, низенький и верткий, с большим наганом на ремне, сгруживал заспанных и неразговорчивых бойцов около крыльца, потом вскочил на ступеньку. Федярка видел, как он взмахнул рукой взволнованно и ободряюще.
— Товарищи, Двадцать пятая чапаевская дивизия на днях освободила Бугуруслан и Бугульму. Красные орлы с честью разгромили десятитысячный корпус генерала Каппеля и вошли в Белебей. Теперь, товарищи, настал черед и нам, нашей Двадцать восьмой железной дивизии,— и он выхватил из кармана бумагу. — Слушайте, товарищи, приказ нашего любимого комдива товарища Азина.
По рядам бойцов пошло одобрительное оживление.
— «Звездоносцы, боевые орлы, Двадцать восьмой стрелковой дивизии! — звенел молодой голос командира.— За год существования нашей доблестной дивизии тернист, но славен путь борьбы, пройденный нами. Не одна лавровая ветвь вплетена вами в победоносный венец пролетарской революции — их много. Славные бои с че-хословаками под Казанью, взятие Чистополя, Елабуги, Сарапула, Ижевска — вот те кроваво-красные рубины, которые вкраплены вашими руками в страницу боевой истории дивизии».
Командир окинул взглядом бойцов, словно желая увериться, все ли его слушают, и остановил взгляд на Федирке.
Федярке, стоявшему на краю сгрудившихся бойцов, показалось, что командир хочет что-то сказать ему, только одному ему, но вдруг его мысли перебил чей-то нетерпеливый голос:
— Давай круче читай! Дословно!
Командир понял, что он напрасно усомнился — люди не только слушали, но, казалось, впитывали в себя каждое слово долгожданного приказа. Это обрадовало его. Он шагнул ступенькой выше и продолжал:
— «...Но ежедневные бои в тридцатиградусные морозы, тяжелые переходы по глубоким сугробам снегов, физическая усталость наших бойцов и временный перевес противника сделали свое пагубное дело — мы должны были отступать. С болью в сердце мы уходили с мест, купленных ценою крови наших дорогих товарищей; тяжел был путь отступления, по вы с честью вышли из-под ударов наймитов капитала, чтобы здесь, за рекой Вяткой, собраться с силами и вновь обрушиться на заклятого врага великой революции. Довольно отступления! Ни шагу назад! Революция призывает нас идти на рубежи Урала! Прочь усталость! Революция не знает отдыха! Наши ряды пополнены свежими силами, противнику нанесен первый удар. Там, впереди, где свирепствует власть монархиста Колчака, раздается стон наших братьев-бедняков, ждущих избавления от тирании буржуазии, терпеливо ожидающих нашего прихода. Вперед, на Колчака, не медля ни минуты!»
— Впере-е-ед! — поддержали дружно бойцы.
— Вперед!—воскликнул взволнованно красный командир.— На вас надеется Советская Россия! К нам обратили взоры пролетарии всех стран! Вперед, за Советскую Россию! Да здравствует победа над врагом — капитализмом!..
Приподняв руку, командир взглянул на часы и добавил, что ровно через десять минут начнется переправа на тот берег. Лодки, паромы —уже все стоит наготове. За гумнами ждет артиллерия, она прикроет переправу.
— А теперь, товарищи бойцы, приказываю на исходные рубежи! — и командир, повернувшись, первым бросился к берегу и лощинкой, ведущей к реке, начал спускаться вниз, увлекая за собой бойцов.
Разве тут удержишься — побежали за всеми и Лаврушка с Федяркой.
Когда они спустились с берега, несколько лодок уже были на середине реки. За лодками, как черные змейки, тянулись толстые канаты. И вот одна из лодок уже у того берега. А следом за ними отчаливали плоты с людьми и вооружением.
Где-то оправа, ниже переправы, ухнул разорвавшийся снаряд. Один, другой... А здесь все тихо... Скорей бы на тот берег!
— А вы чего тут? — крикнул кто-то ребятишкам с парома и то ли всерьез, то ли в шутку добавил:—Давай с нами!
Лаврушка с Федяркой переглянулись и, без слов поняв друг друга, в тот же миг оказались на пароме.
— Ровнее, братки, — сказал чеботарь и, схватившись за скользкий канат, начал перебирать его руками.
За плечами у него, помимо винтовки, висел небольшой холщовый мешок с вышитой меткой, из мешка отчетливо выпирал заветный молоток. И Федярка вдруг почему-то вспомнил о кусочке сахара и пожалел, что не послал его с Макухой маманьке — быстрей бы получила гостинец...
— Ровнее, братки,— снова послышался настороженный и в то же время подбадривающий голос чеботаря.
Федярка стоял на краю парома и, боясь свалиться, жался к Лаврушке, все еще не спуская глаз с чеботаря, ловко работавшего руками.
Вдруг над головой просвистело, что-то шлепнулось левее парома, столб воды окатил бойцов и чуть не сбил их с ног.
— Вот черти, как плюются, того и гляди к рыбам уготоваем.
— Ровнее, говорю, братки, ровнее...
Над головой уже летели снаряды с противоположной стороны — с правого берега, ответные. И уже там, на левом, где засели беляки, слышалось, как гулко от снарядов вздрагивала земля.
«Это наши стреляют», — с радостью решил Федярка и, схватившись за Лаврушку, сжал его руку.
И снова взрыв, но этот уже остался далеко позади...
—Нажмем, братки!—крикнул чеботарь. — Вот-вот и берег.
А на берегу, за зеленой кромкой ивняка, уже завязался бой. Оттуда все чаще и чаще доносились разрывы снарядов: И вот их перекрыло громкоголосое «ура!».
«Наши уракают!»— опять обрадовался Федярка, но паром уже ткнулся о землю, и все качнулись.
Два здоровенных парня бросились в воду и, ухватившись за бревна, стали по отмели подтягивать паром к берегу. Минута-другая, и вот уже бойцы один за другим прыгают через узкую полоску воды на желтый песок и, судорожно хватая руками винтовки, скрываются в кустах. И среди них, подчинившись общему возбуждению, пробираясь сквозь кусты, бежал Лаврушка, Федярка чуть поотстал. Как назло, ноги увязали в иле, рогатые ветки цеплялись за одежду, сорвали с головы картуз. Уже блеснуло солнце и осветило зеленеющий впереди луг.
— Куда ты лезешь, чертеныш!— почти рядом услышал Федярка чей-то голос.
Он оглянулся и, увидев лежавшего на земле мужика, ткнулся лицом вниз, и в тот же миг пропело «пиу-пиу» — и пули с шелестом подрубили над головой ветку.
Федярка приподнял голову и, увидев Лаврушку,— тот уже подбирался к лощине, — вскочил и сколько было силы бросился догонять его... А впереди бежали бойцы, падали и, поднимаясь, снова бежали... Догнать бы'Лав-руху, — но снова взрыв прижал его к земле. «Жалко, ружья-то у меня нет», — подумал Федярка.
Ему вдруг захотелось пить. Он поднял голову и увидел, что на дне лощины блестит голубым оконцем вода. А у воды — человек с котомкой за спиной. Федярка подбежал к нему и обрадовался — это был чеботарь. Он лежал вниз лицом, левая рука была неловко подвернута под себя, правая сжимала ствол винтовки. «Чего же он тут лежит?» — удивился Федярка и схватил его за руку.
— Струмент-от прихвати, парень, струмент приго дится, — крикнул кто-то за спиной Федярки, но он не оглянулся. Федярка повернул чеботаря на бок и увидел залитое кровью лицо.
Сорвав с себя картуз, Федярка зачерпнул воды и начал смывать с лица чеботаря кровь. И вдруг неожиданно дрогнули по-детски полные, но уже посиневшие губы чеботаря... Федярка сунул в карман руку. Нащупал кусо-
чек сахару, вытащил его и, макнув им в сырой картуз, приложил к губам раненого.
— На, пососи, полегчает малость, — сказал он тихо и оглянулся.
Бойцы, уже миновав лощину, поднимались на гриву и удалялись все дальше и дальше. Вместе с ними удалялись и выстрелы, где-то уже за деревней ухали снаряды. А мимо по луговине, уже не хоронясь от вражеских пуль, ехали конники, только что переправившиеся через реку.
Когда Федярка перевязал тряпкой голову чеботаря,— вдруг, откуда ни возьмись, появился Лаврушка, взволнованный и запыхавшийся.
— А я тебя, с ног сбился, ищу! — подбегая, крикнул он. — Тоже мне орел, увязался, а бежать не можешь...
— И догнал бы... так ведь вот... Чеботарь-то задержал... Ишь кровищи-то...
— А ну-ну, — склонился Лаврушка. — Ужели это он? Убило, что ль?
— Дышит еще... Я вот водичкой поил, сладенькой,— и Федярка сунул руку в карман, но вместо оставшегося кусочка сахара нащупал какую-то бумажку. Вытащил ее, развернул.
— А ты чего это? Фиток-то зачем у тебя? — недоумевая, спросил Лаврушка.
Федярка только моргал глазами. Та бумажка, которую им с Макухой вручили на скотской базе,— вот она... Тут в ней все — и цифры, сколько весит каждая скотина, и печать вон круглая, как черная пуговица пришита, и подпись строгого приемщика, который долго взвешивал коров на больших деревянных весах и все убеждал Макуху, что весы у него самые справедливые.
— Так что же ты не отдал?
— Позабыл,— виновато ответил Федярка.— Она же, Макуха, без карманов... У меня глубоконький карман — взяла да и сунула...
— Как она теперь с пустыми руками вернется? — озабоченно спросил Лаврушка.
— Ну-к чего, скажет, что сдали...
— Как же, поверят ей бабы... И Микитич разве поверит. Давай, скажет, фиток... А его-то и нет. Вот тебе и суд праведный. Сразу — трибунал...
— Неужто?
— А как бы ты думал? Сколь мяса-то тут, в фитке-то.
— И наша Красуля тут, — вспомнил Федярка и оглянулся — от реки-то уж далеконько они ушли.
— Придется тебе вертаться, — сказал Лаврушка.
— А ты как?
— Пойду дальше, — ответил Лаврушка и взглянул -на Федярку, который насупился и, кажись, готов был заплакать.— А тебе чего... ты мал еще... Тебе вертаться, творю, надо, — наставительно продолжал он. — Чего же, разве удержишься в бою за мной. Вертайся... А я чеботаря приберегу. Давай, тебя провожу маленько.
— Я и сам дорогу знаю, — словно обидевшись, сказал Федярка.
— Еще бы не знать,— обрадовался Лаврушка. — Вон за лощинкой кусты-то... Там, за кустами, и перевезут тебя... Макуха-то небось ждет.
Федярка посмотрел на видневшиеся вдалеке кусты, потом «а лежащего на земле чеботаря, снова на дальние кусты — и, надвинув на глаза картуз, молча и нехотя пошел обратно. Сделав несколько шагов, он вдруг припустил бежать к реке, чтобы вовремя доставить Макухе ценную бумагу и этим уберечь ее от трибунала.
Весь день Лаврушка не присел на место. Вначале, проводив Федярку, возился он с чеботарем: перевязывал ему голову, поил водой, потом, увидев проезжавших мимо всадников, попросил довезти раненого бойца до ближней деревни. И те — это были красные конники,— осторожно положив чеботаря на повозку, довезли его до деревни, положили в крайнюю избу и поехали дальше. Лаврушке тоже некогда было сидеть. Оставив чеботаря на попечение пожилой хозяйки, он попрощался с ним и пошел догонять бойцов. Оружия при себе он еще не имел, за спиной у него висел лишь небольшой мешок с инструментами чеботаря. «Может, в роте и сыщется какой-нибудь умелец подбивать сапоги, вот ему и передам». Так наказывал чеботарь. А если и не сыщется, то чеботарь просил Лаврушку не бросать тот струмент, а приберечь для себя.
— Ты меня от смерти спас, тебе и рукомесло свое вручаю,— лежа на лавке, напутствовал он его в дорогу.
За деревней Лаврушка снял с ног лапти — босиком-то бежать куда как легче,— перебросил их через плечо и заспешил вперед по проселку.
«А далеконько наши ушли, совсем далеко,— поднявшись на холм, с нескрываемой радостью подумал Лаврушка и, оглянувшись, посмотрел из-под руки на солнце.— Высоко стоит солнышко, не скоро еще ночь-то, еще можно гнать и гнать беляков».
Но в тот день красным бойцам не удалось дальше продвинуться. Во второй половине дня разгорелся бой с белыми за деревню Верески, и длился этот бой почти три часа. Белые отчаянно цеплялись за деревню. Однако не устояли, озлобленные, подожгли они крайние дома и под прикрытием огня и дыма начали отступать к кладбищу.
Вечером к бойцам приехал комиссар в кожанке, на смуглом лице небольшие усики, собрав бойцов, комиссар сказал, что первый день наступления прошел успешно, красные воины, форсировав утром реку, сразу же на всех участках фронта сломили сопротивление белых и за день с боями продвинулись на добрый десяток верст, а местами и больше. На левом фланге, под Красным Яром уржумский отряд Сормаха храбро дрался и гнал врага. Неся на себе пулемет и боеприпасы, бойцы схватились с неприятелем и разбили его наголову...
Лаврушка, привалившись спиной к дереву, внимательно смотрел на смуглолицего комиссара и думал о Федяркином дяде Егоре. Вот так же и тот где-то выступает, может, и сюда когда-нибудь приедет. Только Федяркин дядя не такой, он наверняка выше ростом и говорит, наверное, громче. У этого комиссара голос словно простуженный. И сам он не совсем высокий, а тоже, видать, строгий, как и тот вон чернявый командир. И ремни по тужурке крест-накрест, и на боку — револьвер... И лошадь у него с желтым хрустящим седлом; на такой куда угодно ускачешь...
— Товарищ комиссар, можно мне? — обратился один из бойцов и, оставив цигарку, которую он скручивал желтыми прокуренными пальцами, встал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48