— По десять годов кой у кого скирды стоят, почернели, проросли уж все...
— Так чего же вы медлите? Надо реквизировать! Разве вы не знаете, что Москва и Питер ждут его.
— Знаем, но взять-то хлеб быстро не можем.... Товаров у нас па обмен мало. К тому же, и кулачье сопротивляется. Вон и Шалайках на днях четверых наших товарищей убили...
— Даже до этого дело доходит? — настороженно заинтересовался Степанов,
— В том-то и дело, что кулаки за оружие берутся. Л у пас сил маловато,— пожаловался Ветлугин.— Есть у нас вон такой Сбоев, так этот Сбоев, не поверите, вол-исполком, и тот чуть не разогнал.
— Как же это могло произойти? — снова удивился Степанов.— А беднота, так сказать, опора нашей новой власти, где была?
— Подкуплена там беднота.
— Вот как! Любопытно...
— Дело в том, что этот Сбоев старый предприниматель, пимокатную имел. Держал наемную силу. Мы стали именем революции браться за пего, а он собрал бедняков, открыл свой склад и раздал им бесплатно восемьдесят нар валенок. А те за бердаши — и в волисполком: не троньте, мол, Сбоева, он о пас денно и нощно печется...
— И чем же кончился этот инцидент?
— Пришлось опять-таки военкому вмешиваться,— ответил Ветлугин.— Военком-то у нас местный, только таких военных из народа еще мало. Некому еще держать дисциплину. Л наш товарищ Ленин как об этом говорит; либо мы подчиним своему контролю мелкого буржуа, либо он скинет нашу рабочую власть, как скидывали революцию разные там Наполеоны и Кавеньяки...
— Кто же это такие — Кавеньяки? — слегка улыбнувшись, поинтересовался Степанов и достал из кармана блестящую зажигалку.
— Наполеоны — это понятно,— сказал не задумыва-ясь Ветлугин.-—Ну, а Кавеньяки... по-моему, они все та-кие же контрреволюционеры, что и наша белоофицерская
Сволочь... Все эти сынки купеческие да поповские и прочие...
— Разрешите, однако, вам заметить: как известно, большинство офицеров уже прочно встало на сторону революции,— спокойно и твердо сказал Степанов.— Не скрою, я тоже в прошлом офицер старой армии, но смею уверить, вместе с другими делал эту революцию. Если б не ранение, я бы и теперь не здесь был...
— Конечно, я же не обо всех говорю,— поправился Ветлугин и не без любопытства взглянул на Степанова.
Широкое и открытое, без единой морщинки лицо его — Степанову было не больше тридцати восьми — сорока— вызывало доверие и располагало к откровенности. Егор хотел спросить командира полка, где тот воевал, но в этот момент отворилась дверь, и в салон вошел тот самый матрос, который остановил его на трапе. В руках он держал два чайника, один побольше — с кипятком, другой маленький — для заварки.
— Наконец-то и чай! — весело воскликнул Степанов и, встав, оживленно потер руки.— А ну-ка, Малыш, нет ли у нас в закромах чего-нибудь погорячее?
«Малыш» — он был выше командира на полголовы — склонился к саквояжу, стоящему у двери, щелкнув замком, достал оттуда граненую бутыль из темного стекла, выложил на стол кольцо колбасы, хлеб. Потом поставил тут же два стакана, две с золотыми ободками рюмки и, спросив, не надо ли еще чего, вышел.
— Женщины всегда предусмотрительнее нас, мужчин,— откупоривая бутыль, пояснил Степанов.— Поехал вот, а жена, как видите, ничего не забыла... Да вы подвигайтесь к столу, комиссар, не стесняйтесь, теперь работать нам вместе придется.
Наполнив рюмки наполовину спиртом и разбавив его водой, Степанов взял одну из них и, подняв, залюбовался стайкой пузырьков, взметнувшихся со дна.
— Итак, за наше знакомство, комиссар!
Блеснув крепкими зубами, он опрокинул рюмку в рот, приятно крякнул и, взяв бутерброд с колбасой, принялся есть.
— А скажите, пожалуйста,— спустя некоторое время спросил он,— в такой обстановке, я полагаю, нелегко приходится вашим руководителям? В губисполкоме товарищи рассказывали мне кое-что. Но вы живой свиде-
тель... Участник, так сказать, становления на местах новой жизни.
— Видите, какое дело,— опорожнив рюмку и взяв кружочек колбасы, начал Ветлугин.— Разные у нас в Уржуме люди. Председатель Ложенцов — коммунист. Военком тоже... А вот, скажем, Сипягин... Парень он хороший, и матрос, а эсер... левый эсер...
— Ну, а вы, комиссар, кем себя считаете? — полушутя-полусерьезно спросил Степанов.
— Я... Я, конечно, во фракции Ложенцова.
— У вас даже и фракция своя! — со скрытой усмешкой воскликнул Степанов И откинул крупную голову на спинку кресла,—Да разве при таком соотношении сил может вам помешать какой-то один-единственный эсер Сипягин? К тому же вы сказали, что он еще и матрос, по сути своей — революционная косточка...
— В том-то и дело, что косточка, да не та... Еще и покрупнее кости тут есть. Местная-то буржуазия почти вся в эсеры переметнулась. Один Березинский чего стоит... Этот риторик везде со своими речами лезет.
— Как-как? Риторик, вы сказали?
— Да... Очки такие носит, без оправы,— немного смутившись, пояснил Егор.— Вот и получается: и с кулачьем бороться надо, и с эсерами... А эсеры эти да разные там максималисты — это же знаете что за люди? Прямо надо сказать, они языком побойчее нас, потому — из интеллигенции больше. Только и мы не падаем духом, не сдаемся, одним словом. Вот еще прибудете вы — силы у нас хватит обуздать контрреволюцию. Мне в штабе председатель говорил о вас. Он так и сказал: держите, мол, связь, при случае опирайтесь...
— Конечно,— подтвердил Степанов и, закурив, подошел к окну, приподнял шелковую штору.
В разговорах они не заметили, как подступил вечер. В темпом проеме окна по еле заметно мерцавшим огонькам угадывалась на высоком обрывистом берегу какая-то деревня: Из-за горы выплыла луна, желтая и круглая. От нее по воде пошел золотистый столб; перегородив реку, заиграл на перекате блестящей чешуей. Пароход, отчаянно хлопая по воде плицами колес, казалось, пытался догнать и смять эту золотистую полосу, а она все уплывала и не давалась.
— Вятка...— в раздумье произнес Степанов.— Я читал где-то, что ваша Вятка унаследовала свое название от племени вяда, которое будто бы в глубокой древности обитало здесь в верховьях реки...— И, вглядываясь в прибрежные кусты, добавил:—А что, сдается мне, и впрямь красивая эта река — Вятка. И берега обрывистые... И леса, леса... Такое видишь только у нас, в России...
Докурив папиросу, он вернулся к столу, раскрыл планшет и, аккуратно развернув карту, оперся о стол пухлыми ладонями с растопыренными пальцами.
— По-вашему, где мы идем? — спросил он, не поднимая головы от карты.
— По времени Котельнич должен быть,—ответил Ветлугин.
— Да, вот он, Котельнич,— ткнул пальцем в карту Степанов.— Единственная, так сказать, наша железнодорожная магистраль, связывающая Север с центром России,— и, помолчав, будто спросил самого себя: — Может, проще хлеб отгружать на Вятские Поляны, а не на Котельнич?— он вопросительно поднял глаза на Ветлу-гина.— Однако.... однако... чего же спешить. Приедем на место, обсудим все, изучим обстановку...
Степанов достал из кармана записную книжку в коленкоровом -переплете и, полистав, остановил взгляд на карандашных записях, сделанных наспех вчера в губ-исполкоме. Только сейчас, при чтении этих коротких записей, он почувствовал, какое большое стратегическое значение представляет собой эта лесная мужицкая губерния.
Железнодорожная магистраль точно тугим поясом перехватывает ее с запада на восток, соединяет центр с Уралом и Сибирью... В губернии двенадцать крупных уездов, они вбирают в себя 135 тысяч квадратных верст. •«Это же целое государство! — чуть не воскликнул он.— Почти четыре миллиона населения! Четвертую часть можно сразу же поставить под ружье. А какие таятся тут продовольственные ресурсы?! Миллионы и миллионы пудов хлеба лежат у мужика... Мясо, кожи... Все, все поставить на карту... Поставить и выиграть».
Степанов закрыл книжку и, взглянув на хмурившегося Ветлугина, покровительственно добавил уже вслух:
— Уморились? Располагайтесь, комиссар, тут на диване... Вы дома, а дома хорошо спится, не празда ли?
На другой день после того, как полк прибыл в Уржум, Степанов направился в уездный исполком. Председателя он застал у себя — Алексей Никитич Ложенцов только что вернулся из поездки и, не успев раздеться, был в своей поношенной кожаной тужурке и солдатском картузе.
Когда вошел Степанов, Ложенцов встал, шагнул навстречу.
- Если я не ошибаюсь, имею дело с командиром продовольственного полка? — спросил он, здороваясь.
— Так точно,— ответил Степанов, удивившись такому, несколько необычному, обращению к нему.
— Ветлугин мне сообщил, что вы уже расквартировались,— сказал Ложенцов и, словно извиняясь, добавил: — Сам я, к сожалению, не мог встретить, был в отъезде.
— Не беспокойтесь, все устроились хорошо, я благодарен вашим товарищам,— промолвил Степанов, вглядываясь в скуластое, с небольшой темной бородкой лицо Ложенцова.— Особенно я признателен товарищу Ветлу-гину, с ним я еще на пароходе имел честь познакомиться,— и, присаживаясь к столу, пояснил: — Для вашего сведения, штаб моего полка с главным отрядом расположился здесь, в городе, второй отряд, во главе с командиром Оленевым, направлен в село Коврижки, одна рота отправилась к Русскому Туреку. Остальные несколько мелких отрядов мы намерены послать в другие волости...
— Ну что же, не возражаю,— согласился Ложенцов.— Это большая нам помощь. Скажу вам, здешние плотненькие мужички крепко сопротивляются.
— Вернее, не мужички, а кулаки,— усмехнувшись, поправил Степанов и, достав предписание Наркомпрода с просьбой оказывать полку содействие, протянул его председателю.
— Я и говорю, что плотненькие,— принимая бумагу, ответил Ложенцов.— Только что я вернулся из одной деревни... Там эти плотненькие создали банду и убили несколько наших товарищей.
— Я уже слышал о жертвах,— заметил Степанов.— Однако мы противников Советской власти, надеюсь, за-ставим уважать наши требования,— и, взглянув на Ло-женцова, который неуклюже нацеплял на нос очки
с металлическими дужками, подумал: «Волостной староста, не больше. Таким бы не хлеб заготовлять, а коров пасти... Может, это и к лучшему, всю заготовку мы возьмем в свои руки...»
Степанов достал из планшета карту губернии, на которой значились его карандашные пометки.
— С вашим Ветлугиным я уже рассмотрел некоторые опорные пункты уезда. Вместе с ним наметили, куда поедут наши люди. Но мне не совсем понятно, товарищ председатель, почему он нам не рекомендовал ехать в ряд прибрежных населенных пунктов?
— Видите, в чем дело,— возвращая документ, сказал Ложенцов.— В этих деревнях уже работают продотряды губисполкома...
— И что же?
— Мы считаем, что в основном они неплохо справляются. И прибытие ваших представителей может повлиять... вызовет, так сказать, параллелизм в работе.
— Не думаю,—возразил Степанов.— К тому же, насколько я понимаю, все, что находится в пределах нашей дислокации, мы, как специальный полк с особым целевым назначением, должны подчинить себе...
— Ну, нет, товарищ командир, мы этого не можем вам разрешить,— вскинув голову и сняв очки, настороженно произнес Ложенцов.— У нас есть решение губисполкома, и мы будем там сами продолжать заготовку хлеба.
— Для кого, позвольте узнать? Для себя? — холодно спросил Степанов и увидел, как светло-голубые доверчивые глаза Ложенцова изменились, стали твердыми и неуступчивыми.
— Ничуть нет,— ответил Ложенцов.— Забывать не надо — рядом у нас Северный фронт...
— Это что же, местнические настроения? — стараясь повернуть собеседника, упрекнул Степанов.— Ужели не ясно, что хлеб в первую очередь надо двинуть для спасения голодающего Петрограда, Москвы...
— Знаем, товарищ командир, и уже помогаем. На днях мь отгрузили Петрограду с пристани Русский Турек пять тысяч пудов ржи.— Пошарив близорукими глазами по столу, Ложенцов взял телеграмму.— Вот подтверждение... Что же касается дальнейшей работы, то я считаю, что свертывать работу наших отрядов мы
и в дальнейшем не будем. И передавать хлеб кому-либо без соответствующих нарядов не собираемся.
— Жаль, очень жаль,— насупился Степанов и, закрыв план-шет, встал.— Я не думал, что наша встреча кончится так неожиданно. Однако разрешите вам, товарищ председатель, заметить, что и мы не обязаны поддерживать ваши местные соображения.
— Как так соображения? — вспыхнул Ложенцов и тоже нетал, одернул свою тужурку.—У нас не соображения, а решение губисполкома...
— У меня, товарищ председатель, полномочия Москвы, как вы изволили прочитать в документе,— с твердой решимостью не уступать ответил Степанов и, приложив руку к козырьку фуражки, молча вышел.
Ложенцов с минуту постоял, будто оценивая, что же между ними произошло, потом повернулся к окну и, увидев на улице слегка прихрамывающего Степанова, неприязненным взглядом проводил его со двора.
— Ты знаешь, Егор...— выйдя в приемную и увидев Ветлугина, сказал Ложенцов.— Ты знаешь, командир-то этот, кажется, хромает на обе ноги... Сам еще не начал заготовку хлеба, а уже на наш хлеб нацелился. Вот тебе и помощь...
- Как так нацелился?
— Собирается воспользоваться заготовленным нами хлебом.
— Л они сюда для чего приехали?
— Вот именно...— Ложенцов поправил на боку маузер.— Нет, дорогие товарищи, поработайте сами, для этого вы и присланы к нам. Это проще — взять да отгрузить готовенький хлеб, мы и сами отгрузим не хуже вас,— и вышел из комнаты.
Через несколько минут он вернулся, сказал:
— Надо об этом, Ветлугин, поставить в известность командиров наших отрядов, чтоб они ни в коем случае... И пусть эти приезжие не думают о себе лишка... Видали мы тут всяких...
И снова вышел.
Ветлугин вспомнил, как Степанов живо интересовался работавшими в уезде продотрядами, расспрашивал о том, сколько заготовлено хлеба. «Зря, видно, я ему обо всем рассказал,— подумал он, чувствуя, что зародившееся при встрече доверие к Степанову начинает
таять.— И в самом деле, сюда уже наведывались всякие...»
Вспомнилось, как весной приезжала одна комиссия, и тоже с московским мандатом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48