Над ним склоняется белобрысый и начинает нахально обшаривать карманы. Я хотел подкрасться сзади и хорошенько стукнуть его по затылку, но из этой затеи ровным счетом ничего не вышло. Мой кулак прошел через его череп, не встретив сопротивления. Я больше ничего не мог поделать...
Белобрысый между тем преобразился. Достав из машины кейс, он открыл его и вынул оттуда парик, очень похожий на мои длинные космы. Через пять минут он выглядел точной моей копией. Теперь понятно, для чего ему понадобились мои документы. Он собирался улететь в Бразилию вместо меня...
Мне хотелось кричать, выть, ругаться — все одновременно, но какое дело было убийце до того, кого он только что пристрелил...
Телегин говорил без умолку минут тридцать, раскрывая «тайны мадридского двора». Смотреть на него без сожаления сейчас было просто невозможно. Этакий гусь-фанфарон в недавнем прошлом, теперь он являл собой вид весьма печальный, больше подходивший образу кающегося грешника.
Но следователь Стороженко вовсе не собирался играть роль святого отца, отпускающего грехи. Он задавал Телегину очень неприятные вопросы.
— Скажите, Иван Николаевич, кому вы поручили ограбление квартиры потерпевшего Булавина?
— Павлу Прохорову... Но его сейчас нет в Москве! Он улетел по своим делам за рубеж.
— Куда именно?
— Даже не могу вам точно сказать... Куда-то за океан.
— Вы утверждаете, что орден Белого Орла находится у Прохорова?
— Утверждаю!
— Распишитесь в протоколе допроса на каждой странице... Я вынужден вас задержать как подозреваемого по уголовному делу...
В этот момент мне показалось, что Телегин доволен исходом дела. Он опасался чего-то гораздо более страшного. Но почему?.. И тут мне припомнились откровения его психофизического двойника. Он говорил, что в кармане его плаща лежит некая металлическая коробка, а в ней... Я напряг свое воображение и представил эту самую коробку и то, что могло находиться в ней.
' Это была небольшая кассета с микропленкой. Не-проявленной. Но благодаря своему дальновидению я смог различить на ее эмульсионном слое негативы каких-то непонятных чертежей и документов...
Сыщики уже готовились покинуть квартиру Теле-В гина, когда я будто бы случайно сбросит плащ Ивана
Николаевича с вешалки. Шедший следом за мной усатый оперуполномоченный уголовного розыска поднял плащ с пола и, машинально пошарив в его карманах, извлек оттуда металлическую коробку, которая только что представилась моему воображению. Повертев ее в руках, опер ее открыл и удивленно присвистнул.
— Товарищ капитан! Взгляните на это... Стороженко, готовившийся опечатать входную
дверь, посмотрел сначала на опера, потом на Телегина. Похоже, его поразила происшедшая перемена в подозреваемом. Тот ойкнул, схватился за голову и заголосил, как деревенская баба по покойнику.
— Лишенько-лихо!.. Что же они со мной сделали!.. Сволочи проклятые!.. Что же они со мной сделали!..
То, чего пуще всего опасался Иван Николаевич, стало неотвратимой реальностью. Теперь он не догадывался, а знал твердо — ему грозит куда более серьезная статья Уголовного кодекса, чем раньше. Называлась она «Измена Родине», и расплата ему предстояла вплоть до высшей меры...
— Кажется, это по части другого ведомства, — покачал головой капитан милиции. — Попрошу понятых засвидетельствовать и эту находку...
Вместо послесловия
Написать заказанную журналом статью в тот день мне так и не удалось. Вернувшись в свою квартиру, я никак не мог отделаться от мыслей о том, что увидел и узнал во время обыска в квартире соседа. В данный момент меня заинтересовала судьба подлинника ордена Белого Орла. Я знал, что знаки ордена Мозоль передал своему школьному другу Каминскому. Тот сделал копии. Но ведь Павел так и не забрал у него подлинник. Как распорядился художник-медальер знаками этого ордена?
Удалось мне об этом узнать только через год.
Как-то мои друзья-киношники вытащили меня в
Дом кино на премьерный просмотр отечественного исторического кинобоевика. Ну, как и положено, перед
нами выступили члены творческой группы, работавшей
над созданием фильма. Представили нам и художника
простаковшнка. Его короткий рассказ особенно заинтересовавшая меня. Привожу его без сокращений.
-Особенно хочется отметить вклад в общую работу о художника-модельера» Эдуарда Каминского, сумевшего отыскать уникчлы-чк образцы медальерного искус елва .прошлого. Он каким-то непостижимым образом добыл даже орден Белого Орла. Кстати говоря, наш известный, всеми любимый актер, присутствующий здесь, исполнявший главную роль, носил самую настоящую награду, без всяких подделок. После съемок Каминский подарил орден Белого Орла Центральному историческому музею. И теперь его могут увидеть все, кто интересуется нашей военной историей.
Ну а господин Телегин, как оказалось, легко отделался. Учитывая «чистосердечное раскаяние», суд приговорил Ивана Николаевича к десяти годам лишения свободы с конфискацией имущества. Его хоромы? Они перешли в собственность к другому человеку. Неугомонные соседские пенсионерки тут же окрестили его «спекулянтской мордой». За что? В этот вопрос вникать мне было недосуг. Впрочем, разве «спекулянт» в наше время воспринимается как оскорбление? Я что-то не заметил...
Представьте себе: я, врач-экстрасенс Виталий Севастьянович Сретенский, впервые за сорок лет жизни выбрался отдохнуть на Черноморское побережье. Можно сказать, дорвался до жарких солнечных лучей, ласкового моря, целительного воздуха. Но наслаждался этой благодатью я ровно неделю, а на восьмой день что-то заскучал. Не привык я пребывать в томном безделье, озабоченным лишь тем, чтобы не опоздать к завтраку, обеду и ужину в столовую пансионата «Орбита», находящегося в поселке Олъгинка Туапсинского района.
Так вот, об этом самом восьмом дне. После завтрака я отправился на пляж, где и провел пару часов, нежась на солнышке. Потом перебрался под крышу веранды и, пристроившись на топчане, сам не заметил, как задремал. Приснилось мне что-то престранное. Неожиданно для себя я почувствовал, что оказался на квадратной площадке, со всех сторон обтянутой кана-а тами. Я стоял в самом центре под перекрестьем мощных лучей прожекторов, а на меня сразу из четырех углов надвигались четверо боксеров-профессионалов с перебитыми носами, рассеченными бровями и лица-ми, превратившимися в сплошной синяк. Они приближались ко мне медленно и неотвратимо, как сама
смерть. Вот они в двух метрах от меня, в метре. Вот они все как один поднимают левые руки, обозначая удар, но молниеносно бьют правыми. Четыре потрясающих удара соединяются в один, и я лечу куда-то вниз!..
Очнулся я от кошмарного наваждения, находясь на полу веранды. Ничего не соображая со сна, огляделся вокруг. На террасе происходила серьезная заварушка. Четверо недоумков пытались расправиться с невысоким кряжистым мужичком лет тридцати, скакавшим на левой ноге и мутузившим всех четверых хлесткими боксерскими ударами. Он брал верх в этой схватке, несмотря на то что был инвалидом без правой стопы.
Недоумки, не справившись с калекой кулаками, пустили в ход топчаны, стремясь вырубить боксера как можно быстрее, пока не вмешались посторонние. Только тогда им удалось переломить ход схватки в свою пользу. Какой-то дегенерат в красных трусах и майке-безрукавке с идиотской надписью сзади «Я не педик» так хватил инвалида моим топчаном, что тот, по идее, должен был сразу окочуриться, но выдержал и так звезданул нападавшего в ответ, что дегенерат улетел в мою сторону и растянулся на земле рядом со мной.
Поскольку подобное соседство мне удовольствия не доставило, я поспешил подняться на ноги. При этом, кажется, имел глупость сделать замечание:
— Нехорошо обижать инвалида! Ай-яй-яй!
В результате я добился того, что дегенерат, утверждавший, что он не педик, переключился на меня. Уж откуда он вытащил выкидной нож, не знаю — я увидел только, что он вскочил с пола и бросился на меня, при этом он так размахивал ножом, будто собирался сиять с меня скальп. Но у него ничего не вышло. Легким тычком в кадык я тут же вывел его из агрессивного состояния, превратив в кандидата на больничную койку. Пускай радуется, что я тронул его только одним пальцем, а не ребром ладони...
Инвалид же успел расправиться с остальными тремя нападавшими и теперь совершенно спокойно привязывал свой протез, сидя на перевернутом топчане.
— Спокойно искупаться не дадут, сволочи! — пожаловался он, когда я подошел к нему ближе.
— У вас хорошо отработан левый хук, — уважительно замелил я. — А апперкоты просто неподражаемы... Вы, конечно, боксер?
— Бывший. Сейчас на вторых ролях. Не желаете пивка, а то что-то в горле пересохло?..

Мне все больше нравился этот боевой мужичок, и я согласился выпить с ним по кружке пива за знакомство.
— Житья от этих шестерок не стало. Куда ни пойдешь, везде подстерегают, — сказал инвалид, одним духом опустошив первую кружку и примериваясь ко второй. — Завтра должно все закончиться... Или снова начаться!..
— Что кончится? Что начнется? — не понял я, оглядывая хмельных посетителей забегаловки под названием «У Кузи».
— Лучше вам и не знать про наши дела, — пробормотал инвалид. — Вы — курортник! Вот и отдыхайте, а мы уж как-нибудь сами во всем разберемся, в том числе и с этими жлобами...
И все же после третьей кружки инвалида потянуло на откровенность.
— Завтра такой день! В Туапсинском райсуде должны вынести приговор главарю здешней мафии Георгию Ильичу Веретенникову. Только, скорее всего, его оправдают... Свидетелей почти не осталось. Всех по-вышибали, гады! А я что? Я мало знаю, и то эти шестерки прохода не дают. Все запугать пытаются. Мол, вякнешь что-нибудь на суде против босса, угробим. А что я могу сказать? То, что он держит целую сеть увеселительных заведений на побережье, начиная от казино и кончая барами? Так это и так всем хорошо известно. То, что он размечтался создать в наших местах курорт международного класса? Так в этом вроде бы и вовсе ничего плохого нет. Другое дело, какими средствами он всего этого добивается... Но тут уже нужны факты и доказательства, а они только у Деда и имеются. Понимаешь, курортник? Дед — последний свидетель, который еще может упечь Веретенникова в места не столь отдаленные на очень большой срок. Да где он, Дед? Нет его! Исчез! Испарился... Похоже, те же шестерки его и истребили, а труп припрятали. А может, держат где-нибудь живого в заточении... Кто знает? Лично мне известно только одно: если Дед завтра в зале суда не появится, то Веретенникова выпустят на свободу. И тогда все наши труды и жертвы окажутся напрасными...
Мне наконец удалось задать свой вопрос: а — Кто такой Дед?
— Дед? Да у нас его каждый шкет знает. Дед! Раньше его весь Союз на руках носил. Он ведь чемпион СССР по боксу. Сейчас же у нас предпочитают превозносить «подвиги» заокеанских суперменов. Про своих забывают... Дед! Он не сдавался до последнего дня. Руководил секцией бокса при спортобществе «Динамо». Почитай, все местные мильтоны его ученики. Если бы не Веретенников, Дед и дальше бы занимался любимым делом... Впрочем, зачем я об этом распространяюсь? Курортник!... Вам надо спокойно отдыхать!
— Подождите! Как вас зовут? — остановил я инвалида, собравшегося уходить.
— Меня тут все Афганцем кличут, или Старшиной. Это уж как кому больше нравится...
— А Деда?
— Владимир Степанович Шорин. Привет родителям!
Афганец, покачиваясь, вышел из пивной, а я принялся усердно вспоминать, где слышал фамилию Шорин. Да это же старинный приятель моего отца... Точно! Владимир Степанович Шорин — чемпион страны по боксу. Когда я был совсем крошкой, он часто бывал в нашем доме. Шорина и моего отца объединяла общая страсть к рыбалке. Но с тех пор, как отец умер, Владимир Степанович больше не показывался у нас. Последний раз я видел его в Москве лет двадцать назад. Тогда же узнал, что он унаследовал дом где-то на Черноморском побережье Краснодарского края.
Выяснив, где находится дом Деда, я отправился туда через весь курортный поселок. История, происходившая со старинным другом нашей семьи, не могла меня не заинтересовать, потому-то я и решил покопаться в ней поосновательнее.
Домик Владимира Степановича находился на пологом склоне горы, заросшей лесом, и потому подниматься к нему пришлось по довольно крутой тропинке. Когда я открыл калитку и ступил на гаревую дорожку, петлявшую по ухоженному саду до самого крыльца, дребезжащий старушечий голос предупредил меня из соседнего огорода за покосившейся оградой:
— Эй! Вы там поосторожней! У Степаныча злая собака!..
— А чего же она не лает? — спросил я, оглядываясь по сторонам.
— Вот погоди! Еще залает. Такая хитрая скотина, не приведи Господи! Что уж теперь! Раз зашли, так идите...
И то верно, подумат я, А с собакой как-нибудь до
говорюсь по-хорошему...
— Скажите, а в доме кто-нибудь есть? — снова об
ратился я к старухе. — Там не заперто?
— У Степаныча всегда двери нараспашку. Кто хошь к нему заходи, скольки хошь живи, да токмо собачка потом не выпустит, пока хозяин не возвертается... А собаку-то Альма зовут. Запомни, мил человек, пригодится!
— Альма так Альма...
Я открыл дверь и вошел в дом, внутри которого оказалось несколько прохладнее, чем под открытым августовским небом во дворе. Все четыре комнаты и кухня оказались на удивление чистыми и прибранными, чего трудно было охеидать от холостяка. Стало быть, кто-то следил здесь за чистотой и порядком даже без хозяина. Может, та же чудаковатая соседская бабка?
В светлой гостиной, в одно из открытых окон которой свешивалась ветка, усыпанная персиками, я увидел увеличенную фотографию на стене. На ней были изображены два рыбака в лодке в соломенных шляпах и с удочками. Я видел точно такой же снимок, только гораздо меньших размеров, в отцовском альбоме. Рядом висела другая фотография, на которой был изображен Шорин в боксерских перчатках на ринге и рефери победно поднимал его руку вверх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55