сперва трапеза, потом — смотрины.
— Как скажете, — согласно кивнул Фиксатый. Он, видимо, проникся ко мне некоторым уважением, поняв, что я не сломлен.
Я всегда отличался непритязательностью в еде. Мои гастрономические вкусы простирались от сухарика до ухи по-монастырски в дорогом ресторане. Вот и сейчас, думая о коллекции картин купца Федорова, я совсем не обращал внимания на то, чем меня потчевали.
Гораздо больше меня заинтересовало помещение, где проходила наша трапеза. Очень уж оно походило на старинную залу купеческого особняка. Что, если это и есть поместье Федоровых?.. Так вот, значит, куда меня доставили! Фиксатый, сам того не желая, облегчил мою задачу, поскольку мне так или иначе пришлось бы здесь побывать...
За столом прислуживали какие-то испуганные женшины. Стоило только Фиксатому произнести слово, потребовать что-то, как они буквальна бежали выполнять его желания. Определенно, сей гусь лапчатый чувствовал себя в этом доме падишахом. Особенно унижал он ту женщину, что была помоложе. Один раз даже запустил в нее грязной тарелкой, которую она вовремя не поменяла. Вообще Фиксатый вел себя так, будто мстил своим бывшим хозяевам, которых превратил в рабов. Конечно, это были только мои предположения.
Апофеозом моих приключений стало знакомство с картинами из коллекции купца Федорова. Как я ни старался показать Фиксатому свое полное равнодушие к старинному сундуку китайской работы, стоявшему в одной из комнат второго этажа, мне, видимо, плохо это удавалось. А уж когда он стал доставать оттуда папки с рисунками и свернутые в трубочку холсты, я забыл, где и с кем нахожусь.
Дрожащими руками раскрыл я большую папку, в которой хранились графические листы. «Иллюстрации к произведениям Гоголя!» — пронеслось в моей голове. Да, это были они! Портреты персонажей из «Мертвых душ», иллюстрации к «Ревизору» и «Бюрократическому катехизису». «Боклевский Петр Михайлович!» — огненными буквами отпечаталось в мозгу. Неужели это подлинники? Подписей автора на листах нет... В сторону!
Разворачиваю первую картину. Что там? Ага! Это несомненно работа Кирилла Викентьевича Лемоха. Его сюжеты из крестьянского быта узнаваемы сразу. Вариант «Круглой сироты»... Мне сразу припомнились слова критика Стасова об этой картине, которую он считал лучшей в творчестве художника: «Здесь много грации и чувств. Письмо колоритное»... Еще пара полотен Лемоха с портретами художников Шишкина и Мясоедова...
А это что такое? Неужто работа кисти Петра Захаровича Захарова? Того самого чеченского малыша, которого взял у умирающей матери сам командующий
отдельного Кавказского корпуса генерал Ермолов и отдал на воспитание казаку Бороздиновской станицы Захару Недоносову. Впоследствии Чеченец, как про-
звали будущего художника, учился в Академии художеств. Он создал портреты Лермонтова, Некрасова и многих других деятелей искусства и культуры. Самая
известная его работа «Портрет детей П.Н.Ермолова».
Здесь же наброски к этому полотну... жаль, мало успел
сделать Чеченец при жизни. Умер от туберкулеза тридцати лет от роду. Все-таки интересно пересекаются в дом старинном особняке эпохи! Девятнадцатый век,
долгая Кавказская война — конец двадцатого века — и
опять на повестке дня проблемы с Чечней.
Господи! Неужто сам Фердинанд Боль, ученик о Рембрандта? Не может быть! Слишком большое счастья для такого дурня, как я... Его картины «Портрет
молодого человека» и «Портрет виноторговца и его жены в виде Вакха и Ариадны» выставлены в основной экспозиции Эрмитажа. А что здесь? Так... «Сон Иакова»? Нет, это уж слишком! Конечно, это только копия. «Но прекрасная копия!» — не удержавшись, пробормотал я вслух.
— Что вы там бормочете? — вернул меня с небес на землю Фиксатый. — Сколько дадите за все скопом?
— Не торопитесь. Нужно оценить товар...
Я говорил с Фиксатым на его языке, но, видит Бог, мне было противно произносить подобные слова применительно к этим прекрасным художественным произведениям.
И все же я оценивал, хотя и презирал себя за это.
Да, работы, увиденные мной, были интересны. Но я бы покривил душой, если бы сказал, что был полностью удовлетворен. Я рассчитывал найти куда больше. Здесь не было уникальных шедевров живописи, за которые «заказчик» мог меня отблагодарить по-настоящему. Я хорошо помнил слова Кандинского о подлиннике Ван Дейка. Где он? Что-то тут не так...
— Это все? — спросил я у Фиксатого, небрежно закрывая сундук.
— А что, вам мало? — насторожился главарь.
— Много за такое барахло вам не дадут... — начал я туманно.
— Меня интересует золотишко, — напомнил собеседник. — Я хочу два килограмма.
Я посмотрел на него как на придурка, хотел отказать сразу, но, подумав, сказал:
— Будет вам золотишко.
— Два кило! — закатив глаза, прохрипел Фиксатый. Я подумал, что у него сейчас начнется эпилептический припадок.
— Два килограмма. Если только вы отдадите мне и другие картины из коллекции. Здесь ведь не все...
— Они у этого проклятого газетного щелкопера! У журналиста Стрелкова, чтобы ему ни дна ни покрышки! Он у меня их выцыганил, гад! Мог бы — голову открутил! Точно!..
Это был удар!
* * *
Увидев, что мое сознание вернулось в бренное тело, что я могу слушать и понимать, следователь Матвиевский сказал:
— В день гибели в издательство заходили трое молодых людей. Они представились любителями книг по живописи и расспрашивали у Виолетты Горчаковой о книгах, которые выйдут в ближайшее время. Виолетта Алексеевна рассказала им и об альбоме, который готовился в издательстве под редакцией Скорина. Этим альбомом молодые люди заинтересовались особенно. Один из них спросил: «Скажите, а этот Скорин не пишет сам?» На что Горчакова ответила: «Не только пишет, но и много печатается в разных изданиях». Тогда молодые люди поинтересовались: «А нельзя ли познакомиться со Скориным прямо сейчас?» Горчакова ответила, что он в отъезде и будет только к вечеру. «Мы как-нибудь зайдем, чтобы познакомиться с Игорем Васильевичем лично», — сказали молодые люди и откланялись. Виолетта Алексеевна не придала их визиту большого значения...
Мне пришлось дотошно изучать биографии этих трех любителей живописи, ведь вполне возможно, что они имели какое-то отношение к гибели искусствоведа. Оказалось, что все трое — студенты Института физкультуры, что изобразительным искусством давно увлечен только один из них — Павел Никитин. Он-то, как заводила, таскал за собой на различные выставки и в мастерские художников своих друзей, приехавших учиться в Москву из провинции. Больше всего «дурному влиянию» Павла
сопротивлялся Федор Уткин — здоровяк и крепыш, собиравшийся стать тренером по «железным играм». Но штанга ему не затмила белый свет, как многим другим
спортсменам, он время от времени влюблялся в кино-
див, активно интересовался жизнью «за кадром» в кино-
искусстве. Потому-то Павел и Федор часто спорили,
куда им пойти в свободное время: то ли поучаствовать в
съемках очередного кинодетектива в качестве статистов,
то ли посетить выставку художников-абстракционистов.
Владимир Королев — их третей друг — не выказывал
особых чувств ни к изобразительному искусству, ни к
кино. Занимаясь боксом, он достиг больших успехов в
этом виде спорта, выступат на международных соревнованиях за Россию. Словом, даже его друзья не могли ответить на вопрос, чем еще, кроме спорта, интересуется ?ч
Владимир.
В тот день, когда погиб Скорин, Павел побился об заклад с Федором, что запросто проведет друзей книжное издательство и возьмет автограф у какого нибудь известного художника. Уткин только посмел, даже не предполагая, что у Павла была какая-то причина для визита в издательство, мальчишеская бравада. Он предложил Павлу сразу же выставить на стол проигрыш — бутылку французского коньяка. Однако после посещения издательства, где Никитин все же уговорил кого-то из бородатых маэстро подарить ему набор открыток с иллюстрациями авторских акварелей, сделанных на Дальнем Востоке, Федору пришлось раскошелиться. Он угостил друзей выпивкой, а сам в расстроенных чувствах ушел из общежития и долго гулял по городским улицам. Подустав, уселся на скамейке в парке и вскоре прикорнул. Разбудил его сержант милиции. Федор, не разобравшись со сна, что к чему, вскочил на ноги и ткнул милиционера головой в подбородок. Сержант упал и даже на какое-то время потерял сознание, потом поднялся и, выхватив свое табельное оружие, произвел предупредительный выстрел в воздух. Прибывший наряд милиции, с большим, правда, трудом, скрутил Уткина и препроводил его в отделение.
Федору грозила статья 191-я Уголовного кодекса Российской Федерации — сопротивление работнику милиции и посягательство на его жизнь, что в первом случае наказывается либо лишением свободы на срок до одного года, либо исправительными работами на тот же срок, либо крупным денежным штрафом. Но сержант милиции написал в заявлении, что Уткин, находясь в нетрезвом состоянии, посягал на его жизнь, а это уже был совсем другой расклад. Федора ждало куда более суровое наказание: либо лишение свободы на срок от пяти до пятнадцати лет со ссылкой на срок от двух до пяти лет или без таковой, либо при отягчающих обстоятельствах — смертная казнь. Но все обошлось, сержант пожалел парня, забрал свое заявление назад. Федор отделался только штрафом. Правда, его чуть было не выгнали из вуза; к счастью, и там дело удалось уладить полюбовно.
В общем, мои подозрения в отношении причастности трех посетителей издательства к гибели Скорина рассеялись, как дым.
Знаете, Виталий Севастьянович, особенно интересно было общаться из этой троицы с Павлом Никитиным. Он мне столько порассказал о жизни художественной богемы! Даже показывал этюды, подаренные ему петербургским художником-пейзажистом Петром
Петровичем Садиковым...
Последняя фраза следователя транспортной прокуратуры словно щелчком переключателя отозвалась в моем сознании. И снова не стало моего кабинета, пропал Матвиевский, сидевший рядом. Передо мной опять появилась тетрадь, на синей обложке которой я совершенно четко смог разобрать надпись на наклеенной бумажке: «Записки П.П.Садикова»...
Невидимая тетрадь
«Сам не знаю почему, но в моей голове вертелось несколько фраз, произнесенных главным героем романа Анатоля Франса «Восстание ангелов»: «Большое дело, Аркадий, состоит из множества мелких. Самое величественное целое слагается из тысячи ничтожных частиц. Не будем пренебрегать ничем».
«Большим делом» для меня в настоящий момент было поскорее добраться хоть до какого-нибудь человеческого жилья, чтобы обсушиться, привести свои мысли и чувства в полный порядок, наконец, подготовиться к предстоящей схватке с бандитом и убийцей Семеном Горбуновым. Сторожко оглядываясь, я пробирался по лесу к дому Бромбергов.
К моему несчастью, никакого жилья, преодолев три четверти пути, я не встретил и уже было пал духом. Но неожиданно для себя, пройдя еще немного, наткнулся на старую покосившуюся от времени избушку, все подходы к которой поросли бурьяном и крапивой.
Кое-как пробившись к дверям, я обнаружил, что они не заперты, а только подперты со двора сухим поленом, войдя же в избушку, убедился, что за последние месяцы здесь никого не было. Осмотрел все углы и позволил себе немного похозяйничать.
В избушке, к моему удивлению, сохранилась добрая печка, более того, в ней, будто специально для меня, лежали сухие дрова. Нашлись и спички под старенькой дерюжкой на скамье. Так что вскоре в печи плясал огонь, а я, раздевшись донага, развешивал непросохшую одежду.
— Ой, кто здесь?! — неожиданно услышал я испуганный девичий голос.
Стремительно набросив на себя рубашку, я влез в
брюки, едва не упав, и спросил:
— Ира, это вы? — Я узнал по голосу младшую дочь Бромбергов.
— Как я испугалась, Петр Петрович, дорогой! — этими словами Ира вошла в избушку.
Через несколько минут мы сидели рядышком у печки, и Ира рассказывала мне про грибы и ягоды, которых «полным-полно в этом лесу», про то, как испугалась увидев дым из трубы.
— Вообще-то, я знаю эту охотничью избушку давным-давно, — сказала она. — Здесь жила на Новый год Лена Старостина.
— Что?! — воскликнул я. — Лена жила именно здесь?
— Ну да, я познакомилась с ней, когда ее привез сюда наш шофер Семен. Лена была так счастлива, говорила, что Семен обещал на ней жениться...
— Интересное кино, — пробормотал я. — А она не рассказывала, как познакомилась с Семеном?
— Ну как же! Она только об этом и тараторила. Впервые они встретились на вечеринке у ее подружки по медицинскому училищу осенью прошлого года. Подружка пригласила своего кавалера, а тот, как водится, привел своего приятеля. Им и был Семен, который по делам моего отца ездил в Воронежскую область.
— А Лену не смутило, что Семен намного старше ее?
— Нет, — спокойно ответила Ира. — Да и какое это имеет значение? Семен много рассказывал Лене о своей трудной судьбе, о том, как его несправедливо осудили, когда он выполнял свой интернациональный долг в Афганистане.
— Что же он такое совершил? — не удержался я от вопроса.
— Он сперва сказал, что ушел в самовольную отлучку. И все для того, чтобы навестить понравившуюся ему медсестру из медсанбата. За это его и осудили, приговорив к десяти годам лишения свободы.
— Не слишком ли много для одной самоволки? — недоверчиво покачал я головой.
— В том-то и дело... — тяжело вздохнула Ира и стала яростно шуровать кочергой в печке. — Он обманул Лену. А она ему верила. Так верила, что согласилась даже бежать с ним из дома, разыграв отъезд на курорт.
— Почему же так спешно понадобилось уезжать?
— Понимаете, Петр Петрович, есть такие вещи, о которых женщины не говорят... Ну, в общем, она забеременела от Семена...
— Что?! — Я чуть не подскочил на месте.
— А что тут особенного? — опять спокойно сказала Ира. — Ну забеременела... Это, заметьте, свойственно всем здоровым женщинам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55