Были онм в общем неутешительными, поскольку ничего нового о коллекции купца Федорова я не узнал. Одна надежда на Семена Георгиевича...
От грустных размышлений меня отвлек негромкий стук в дверь. Я открыл ее и увидел дежурного по этажу с конвертом в руке.
— Извините, вам просили это передать.
— Кто? —поинтересовался я.
— Курьер из редакции вечерней газеты.
Закрыв дверь, я распечатал конверт и вынул из него свежий номер газеты.
На четвертой полосе меня сразу привлек заголовок «Купеческое счастье Прокофия Федорова». А дальше — подзаголовок, крупно, как реклама: «Вологодский купец Прокофий Федоров — спонсор и меценат великого русского художника Кандинского. Об этом поведал нам гость из Москвы, известный искусствовед и писатель Игорь Скорин». Но больше всего меня возмутила фотография, запечатлевшая меня у входа в библиотеку. Недаром мне показался подозрительным маленький суетливый старичок. Он делал вид, что фотографирует старинное здание, но при этом пользовался не широкоугольным объективом, а длиннофокусным, как раз предназначенным для портретных снимков...
Я в сердцах выругался, догадавшись, что это дело
рук «короля местных репортеров» Стрелкова. Прощать
ему эту мерзость я не собирался и тут же позвонил в
редакцию вечерней газеты. Мне ответили, что редактор на месте.
Быстро одевшись, я вышел из гостиницы и направился в центр города. Однако не прошел и ста метров, как возле меня затормозил уже знакомый «уазик». Из него высунулся детина в лихо сбитой на затылок шляпе и вежливо спросил: «Вы, случаем, не Скорин
Игорь Васильевич?»
— А что такое? — удивленно и настороженно спросил я.
— Да нет, ничего, просто узнал вас по фото в сегодняшней газете. Скажите, а коллекцию купца Федорова вы еще не нашли?
Мне стало как-то не по себе и от этой встречи, и от этих расспросов. Я резко повернулся и пошел своей дорогой, но неожиданно откуда-то из-за угла ко мне подскочили двое мужчин и стали запихивать в машину. Одного из них я успел вырубить удачным хуком справа, но второй съездил мне сзади по затылку кастетом.
Сознание медленно покидало меня, я уже плохо различал окружающую обстановку, но, падая, услышал слова водителя: «Упакуйте клиента»...
* * *
Кончилась, будто оборвалась, видеозапись в моей голове. Я снова был способен воспринимать привычный мирок своего врачебного кабинета. Напротив меня кто-то тихо сопел, пил горячий чай из фарфоровой чашки и ненавязчиво наблюдал за мной. «Ах да, — вспомнил я, — это же следователь прокуратуры Матвиевский, который обратился ко мне за помощью...»
Итак, мы говорили с ним о смерти Скорина. Только что, глядя на фотографию погибшего искусствоведа, я будто бы очутился в его собственной шкуре, как бы вошел в его сознание и растворился там, фиксируя все, что с ним происходило в последние месяцы жизни. Конечно, все, что я узнал, имело прямое отношение к его смерти. Вот только знает ли об этом следователь? Надо послушать его дальнейший рассказ о деле, которое он ведет.
— Продолжайте, Леонид Васильевич, — проговорил я, беря со стола дымящуюся чашку чая. — Спасибо за чай...
— Я остановился на том, — деловым тоном начал Матвиевский, — что находился перед разрозненными фактами, которые не давали мне ответа: что же произошло в действительности, почему вместо собственной квартиры в Орехово-Борисово Скорин оказался на перегоне Михнево—Барыбино. Людей, от которых можно было почерпнуть сведения о последних часах жизни Игоря Васильевича, было только двое: его коллега по работе в издательстве да уборщица.
Показания уборщицы в расчет можно было не принимать. Собственно, что она могла видеть или знать? Ну, пришла утром на работу, раскланялась с вошедшим в свой кабинет Скориным и пошла прибираться в других помещениях. Снова в кабинет Скорина она заглянула только в конце рабочего дня. Там она застала редактора по отделу зарубежного искусства Горчакову Виолету Алексеевну, которая складывала в папку странички рукописи будущей книги, подготовленной к сдаче в набор.
Когда и куда убыл Скорин, уборщицу, естественно, не интересовало. Однако она подтвердила, что утром у него в руках был новенький чемоданчик типа «дипломат». Отзывалась уборщица о Скорине как о человеке скромном, вежливом, умевшем увлекательно рассказывать об искусстве и художниках. Вот, собственно, и все, что мне удалось из нее выжать... Другое дело — коллега Скорина, весь день просидевшая вместе с ним в тот последний для него день.
Виолетта Алексеевна недавно получила новую квартиру в микрорайоне Орехово-Борисово, поэтому домой она часто возвращалась вместе со Скориным. Он обычно ехал до «Домодедовской», а она до конечной станции метро — «Красногвардейской». Они проработали вместе два года, и, кажется, Виолетта Алексеевна с некоторых пор испытывала к Игорю Васильевичу чувства несколько большие, чем дружеские... Ей было известно, что Скорин закончил факультет журналистики МГУ в конце семидесятых. Служил в армии — сначала командиром взвода, а затем и замполитом роты в Афганистане, но об этом она его никогда не расспрашивала, чувствуя, что вспоминать о войне Скорину нелегко. Знала Горчакова и о том, что семейная жизнь у Скорина не заладилась. Он долго ухаживал за своей будущей женой, но, женившись, не обрел с ней желанного счастья. Через год они расстались. Скорин оставил бывшей жене квартиру, а сам снимал теперь комнатушку у четы пенсионеров. Виолетта Алексеевна, жалея Скорина, частенько приглашала его «на огонек» и угощала домашними кушаньями, по которым он скучал. Горчакова рассказывала, что из последней командировки Игорь Васильевич приехал на работу угрюмым и не выспавшимся. Чувствовалось, что с ним что
то происходит, но расспрашивать его о причинах
такой перемены она не решилась, считала это нетактичным.
Никого из близких друзей Скорина Виолетта Алексеевна назвать не могла, хотя она знала, что его изредка навещали бывшие однокурсники, увлеченные искусством и писавшие в основном о художниках.
Утром последнего дня они, как часто бывало и раньше, встретились в метро и вместе приехали на работу. До обеда Скорин готовил к сдаче в печать оригинал-макет художественного альбома, над которым трудился еще до командировки. Потом отлучатся, сказав, что должен встретиться и переговорить с рецензентами. Вернулся где-то через час в хорошем настроении. Однако, когда узнает, что ему уже трижды звонила какая-то Стелла, помрачнел, тут же набрал номер телефона и попросил позвать какого-то Сергея Викторенко. По-видимому, того на месте не оказалось. Повесив трубку, Скорин обратился к Горчаковой с просьбой сделать так, чтобы «эта самая Стелла меня сегодня не нашла»...
Это мне показалось странным. Боевой офицер, афганец, и вдруг боится какой-то Стеллы... Кто эта женщина? Что связывало ее со Скориным? Тут надо разобраться...
Зазвонил телефон. Я извинился перед Матвиевским и поднял трубку. Незнакомый голос попросил позвать Леонида Васильевича. Я передал трубку Матвиевскому и стал рассматривать фотографию Скорина, лежавшую на столе. Моя попытка вновь обрести контакт с сознанием умершего закончилась неудачей. Полной неудачей. Такого у меня еще не было! Разозлившись, я вновь и вновь «стучался» в дверь «библиотеки сознания «информационого поля», но опять безуспешно. И вдруг я почувствовал толчок. Перед моим мысленным взором предстала общая тетрадь. На ее обложке была наклеена бумажная полоска с надписью: «Начато летом 199... года. Окончено...» Даты окончания записей в тетради не оказалось. На первой странице я легко смог прочитать: «Из записок художника».
Невидимая тетрадь
«Увы, я не писатель и не обладаю замечательной способностью живописать словами то, что вижу. Мне гораздо ближе колонковые кисти, холст, палитра да тюбики с разноцветными красками. И все же попытаюсь изложить на бумаге историю, происшедшую со а мной этим летом.
По профессии я художник, по призванию — страстный любитель природы. Может быть, именно поэтому из меня и получился неплохой художник-пейзажист. Довольно часто забирался я со своим этюдником в непроходимую лесную глухомань. Вот и Вологодскую область я облазил вдоль и поперек. А какие чудесные этюды удалось сделать мне на туманных берегах озера Белого! Все их потом растаскали мои друзья из питерской мастерской. Но не менее ценными для них являлись и те байки, что подслушивал я на охоте и рыбалке. Эта истории я рассказывал друзьям в темные зимние вечера возле горящего камина.
Но одну историю я им не стал бы рассказывать, не решился — очень уж она была ужасной...
На человеческий скелет я набрел совершенно случайно, когда собирал грибы в густом ельнике неподалеку от райцентра Кириллов. Обходя ямы и взгорки, я палкой разгребал прошлогоднюю хвою, под которой довольно часто попадались семейки сыроежек и лисичек, а иногда и крепенькие малютки-боровички. Все найденные грибы я аккуратно срезал у самого основания ножиком и складывал в лукошко.
И вдруг!.. Представьте себе мое состояние, когда рядом с железнодорожной насыпью, нагнувшись за чем-то белым, видневшимся в траве у молодой разлапистой елки, я почувствовал, что сжимаю в своих пальцах костные фаланги человеческой руки!.. Нет, нет, сначала я даже не испугался, скорее, просто подивился, как на какое-то наваждение. Но потом, когда приподнял колючие ветки елки, стелившиеся по земле, и увидел в полный рост человеческий скелет, — я просто остолбенел. Особенно меня поразил смертный оскал черепа с пустыми дырками глазниц... .
Позже я узнал, что найденные мною останки принадлежали молодой женщине. В заключении судебно-медицинский эксперт утверждал, что ей было нанесено более двадцати колото-резаных ран. (Не понимаю, как это он умудрился их сосчитать, ведь мягкие ткани практически полностью отсутствовали!) И еще один вывод сделал эксперт. От времени убийства до обнаружения трупа прошло никак не меньше шести месяцев.
Мне пришлось побывать в тех злополучных местах еще несколько раз, и всегда я чувствовал себя не лучшим образом. Казалось, что над самим ельником и вокруг него разлиты эманации страха и отчаяния, от которых у меня невольно подкашивались ноги и перехватывало дыхание.
Милиция и их добровольные помощники из ближайших поселков долго и тщательно прочесывали о местность у железнодорожной насыпи. Мне, например, удалось обнаружить женское зимнее пальто, а кто-то из деревенских наткнулся на теплую вязаную В шапочку... Все эти и другие найденные вещи, несомненно, принадлежали убитой.
Уголовный розыск после многотрудной работы установил личность потерпевшей. Помог этому ярлык фабрики-изготовителя на пальто убитой. Через отдел сбыта фабрики, находившейся в Казани, оперативники узнали, куда поступила партия этих пальто. Оказалось, что она была отправлена в город Острогожск Воронежской области. И там распродана. Местная милиция сообщила, что уже полгода разыскивает пропавшую студентку местного медицинского училища Елену Старостину. Когда ее матери предъявили для опознания найденные вещи, она сразу же подтвердила, что они принадлежали ее пропавшей дочери.
Из опроса подружек Лены выяснилось, что она однажды познакомилась с неким Семеном, якобы приезжавшим в Острогожск в командировку. С помощью тех же подружек был составлен фоторобот предполагаемого преступника, который напечатали в ряде газет. Появился он и в вечерней газете Вологды...
Шло время. Я начал забывать о жуткой находке у городка Кириллов. К тому же в милицию меня уже не вызывали. Словом, я мог продолжить свои занятия живописью на пленэре.
Как-то, работая над этюдами на живописном лесном берегу озера Белое, я познакомился с местным жителем Николаем Бромбергом. Встреча наша была любопытной, и о ней стоит рассказать.
...Моторная лодка, ревя мощным двигателем, несколько раз пересекла озерную гладь, словно желая быть запечатленной в моих акварелях. Я не заставил себя упрашивать и изобразил белоснежный катер на темно-голубой воде. Получилось, на мой взгляд, красиво и впечатляюще, хотя импровизации я, как всегда, не избежал.
В очередной раз моторка свернула прямо в мою тихую бухточку, где я увлеченно творил, и приткнулась к берегу. Из нее выбрались двое мужчин в рыбацкой амуниции.
— Давай, СеНя, выгружай добычу, а я пока за машиной схожу, — громко сказал пожилой молодому и пошел в мою сторону, Проходя мимо меня, он вдруг остановился как вкопанный, покрутил свой длинный седой ус и восторженно пробасил:
— Какая красотища! Невольно напрашиваются строки Заболоцкого. Помните: «...что есть красота и Н почему се обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?» Да-а, все-таки у художника особый глаз. Он вроде бы видит все, что и мы, простые смертные, но как видит! В превосходной степени!.. Разрешите представиться, — обратился он уже непосредственно ко мне. — Николай Вениаминович Бромберг, местный фермер, а еще мечтатель и филантроп, как считает моя жена. Веду, знаете ли, свое хозяйство. Но обожаю искусство во всех его проявлениях. Много читаю. Собрал неплохую библиотечку, в которой, между прочим, есть альбомы и книги по живописи... Но вот беда, похвалиться, перемолвиться впечатлениями, увы, некому и не с кем. Глушь, провинция... Вы уж не сочтите за труд посетить меня в любое время дня и ночи. Милости просим!
Признаться, я несколько смутился от столь неожиданного и настоятельного приглашения.
— Удобно ли это... — неуверенно пробормотал я, теребя мягкий кончик акварельной кисти. — Мы ведь совершенно незнакомы.
— Это вы бросьте! Никаких церемоний. У нас все по-простому, от души. Знаете что, поехали к нам прямо сейчас. И живите сколько захотите. Нет, правда! Отдых классический, на всем готовом... И никаких денег! — заявил он сразу же, предвосхищая мой вопрос. — Поехали, поехали! Не пожалеете. Вот только я машину подгоню...
Через полчаса мы втроем катили в побитом, армейского образца «уазике» по наезженной лесной колее, идущей по просеке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55