Я мысленно отогнал рой видений. И, ближе подойдя к иконе, изображавшей Архангела Гавриила, коснулся ее левой рукой, а правую приложил ко лбу и сосредоточился, глядя внутрь себя...
* * *
Когда я захожу в дом, где живет моя хозяйка и начальница Нина Евгеньевна Бродле, то мне сразу становится как-то не по себе от той роскоши, что ее окружает. Впечатление такое, будто вы оказались в восемнадцатом веке. Подлинное рококо! Тут и канделябры, и бра в виде восковых свечей. Обои имитируют шелк, диваны — мягкие и пышные. На стенах картины старых мастеров и зеркала в массивных рамах. Пол выложен разноцветным наборным паркетом. Здесь же находится невысокий камин, покрытый мраморной плитой и тонко отделанный гипсовыми украшениями. Весь интерьер пяти комнат дома на набережной Мойки 15 продуман до мелочей и отличается изысканным вкусом.
— Константин, это вы? — слышу я голос хозяйки и
спешу засвидетельствовать ей свое уважение.
— Да, это я, Нина Евгеньевна! Ваш покорный раб! Это она любит. Я единственный из ее подчинен них, кому удалось проработать вместе с ней более трех лет. Всех остальных ждала печальная участь — пополнить ряды безработных в городе на Неве. Владелица антикварного магазина мадам Бродле любила только подхалимов, тех, кто смотрел на нее снизу вверх и при этом, закатывая глаза, твердил с придыханием: «Вы само совершенство! Вы идеал!»
Сейчас-то, зная о ее неблаговидных делишках, я мог позволить себе всякую вольность в ее доме, даже дерзость. Сейчас она вынуждена терпеть мои выходки. Например, такие...
...— Я пришел, мадам, поговорить с вами на очень серьезную тему!
Я усаживаюсь напротив Нины Евгеньевны в кресло с гнутыми ножками и подлокотниками.
— Слушаю вас, Константин, — жеманно отвечает молодящаяся пожилая дама в пеньюаре и чепчике времен знаменитой пиковой дамы. При этом она прихлебывает чай из фарфоровой чашки не менее знаменитого кузнецовского сервиза.
— Мне все осточертело! — продолжаю я, независимо положив ногу на ногу. — Надоело все время от вас зависеть...
— На мое место потянуло? — ухмыльнулась Бродле. — Смотри, как бы не слиплось в одном узком месте! Руководить в нашем бизнесе нынче ой как нелегко! Запомни это... Ты помнишь Арнольда Борисовича? Какой был мужчина! Как умел дела обделывать!
— Потому и сидит...
— Это я ему помогла сесть, Костик! Я! Ты понял? Он тоже попытался сесть мне на шею... Но краденое скупать надо очень аккуратно, Костик! Чтобы комар носа не подточил...
— Не забывайте, мадам, что у меня на вас есть компромат. И если мою папочку вдруг получат представители весьма компетентных органов, вас тотчас упекут вслед за Арнольдом Борисовичем. Контрабанда антикварных ценностей, знаете ли, дело серьезное. За это по головке не погладят...
— Ладно, ладно, Костик! Как-нибудь на досуге вы мне покажете свое глупое досье на меня. Сейчас же я хочу вам показать одну денежку... Вот она! Да, это сто-
з долларовая купюра. Мне ее вчера принес Игорек, которого вы почему-то прозвали Дауном. Пусть это будет на вашей совести. Так вот, как я поняла, сию куп'юру изготовил наш мастср-умелец Николай Феок-тистов...
— Николай? Чего это он? Опохмелиться не на что?
— Просто человек ищет свое место в рыночной экономике и, кажется, найдет, если я ему помогу.
— Что найдет? — не понял я.
— А это не ваше дело, Костик. Ваше дело выполнять мои распоряжения, только и всего!
«Уела, грымза! — подумал я. — Однако еще не вечер. Я еще смогу попользоваться твоим счетом в швейцарском банке...»
— Слушайте меня внимательно, коль вы пока мой заместитель по коммерческой части! — сверкнула она на меня злыми глазами. — Вы прямо сейчас отправитесь в мастерскую нашего гения Феоктистова и передадите ему, что я готова взять у него партию его «капусты». Пусть скажет своим подельникам: «Пора включить станок!» И больше ничего. Вам ясно?
— Опять вы со мной «в темную» играете... — недовольно проворчал я, но тут же покорно вскочил и помчался на полусогнутых выполнять ее приказ.
Как же я проклинал свое малодушие в этот миг! Очередная попытка вырваться из когтей этой хищницы ни к чему не привела. И все же я найду способ отомстить, хоть раз увидеть, как она заскулит от страха за свою драгоценную шкурку и подожмет под себя лапки с острыми когтями. Я буду охаживать ее кнутом, как дрессировщик в клетке, и не остановлюсь, пока не выбью из нее всю золотую и бриллиантовую пыль, осевшую в се тайниках за последние двадцать лет...
* * *
Меня вывел из состояния транса отец Сергий.
— Виталий Севастьянович, пообщайтесь с нашим сторожем Кузьмой. По-моему, он знает о подмене и краже иконы гораздо больше, чем говорит. По крайней мерс, мне так кажется. Поговорите с ним, возможно, вам удастся узнать от него то, что не удалось следователю. Он, правда, чуть-чуть с приветом, но вы не обращайте на это внимание...
Разные люди попадались на моем пути, но такого,
как этот церковно-кладбищенский сторож, я еще не
встречал.
Жил Кузьмич в старом дворянском склепе. Когда
то, еще до революции, здесь оборудовали гранитную мастерскую, но, по-видимому, дело у новоявленных
каменотесов не выгорело и они бросили это занятие,
Через тридцать лет после мастеровых, вернувшись со фронта калекой, Кузьмич занял эту «жилплощадь» и с тех пор сторожил покой мертвецов.
В склепе, как ни странно, оказалось довольно уютно. Была здесь печурка с лежаком, стол, две табуретки. Но больше всего поразил меня шкаф с книгами...
Над лежаком углем на белой стене было начертано: «Тебе не дает покоя судьба Авраама, описанная в «Ветхом завете»? Тебе завидно, что он в сто лет умудрился сделать ребенка своей девяностолетней супруге Сарре? А когда она отошла в мир иной, он вновь женился на даме по имени Хеттура, с которой прижил еще шесть сыновей и умер в возрасте 175 лет «в доброй седине престарелый и насыщенный»... Не бойся! Тебе это не грозит!»
— Я называю сие «Отповедь похотливой старости», — заметив мой интерес к написанному на стене, усмехнулся Кузьмич, умиротворенно посасывавший трубку в углу каменного склепа. Скупой свет падал из двух небольших окон, пробитых для вентиляции, на его желтоватое лицо.
— Я вижу, вы не чужды изящной словесности? — начал я искать ключи к новому знакомцу.
— Только не уподобляйте меня Аврааму. Евреи так возлюбили своего родоначальника, что в своем мифотворчестве приписали ему черты культурного героя и наделили педагогическим даром. По их убеждению, именно он стал первоучителем астрономии и математики среди своего народа, изобрел алфавит и письменность у иудеев. И еще Бог знает чего!..
— Понятно, — кивнул я. — Проще говоря, вы не желаете, чтобы вас считали всезнайкой...
— Даже у Ахилла был свой Автомедонт... — покачал головой Кузьмич.
А я подумал: «При чем тут возница Ахилла? Да, его имя стало нарицательным для обозначения искусного водителя, но к моему утверждению это не имеет отношения. Или я чего-то не понял...»
Я совершенно не ожидал встретить в могильном склепе знатока древних текстов. И вообще, чтобы понять то, о чем говорил семидесятилетний старик, требовалось определенное напряжение мысли. Интересно, как он объяснит подмену иконы?
— Вы ведь явились сюда не для знакомства с понятием «абхирати», что означает у буддистов рай, то есть полное уравнивание всего. Там отсутствуют горы, долины, камни. Все деревья абсолютно одного роста, будто их кто-то подстриг. Главное же, что все люди там одинаково счастливы, свободны от пороков, ничем не болеют...
Кузьмич вдруг зашелся в приступе кашля, который не прекращался довольно долго.
«Э, да у старика застарелый хронический бронхит, — определил я его болезнь. — Удивительно, как до сих пор он не перешел в бронхиальную астму или, что еще хуже, в злокачественное новообразование! А уж заболеть здесь туберкулезом — просто ничего не стоит...»
Отдышавшись, старик продолжал:
— Кое-кто меня считает не в своем уме... Как-то милицейский начальник хотел разузнать об исчезновении нашей иконы. Я ему поведал историю об Аваддоне — фигуре, близкой к ангелу смерти. Как вы знаете, в Апокалипсисе он назван Аполлоном, что значит «губитель», поскольку в самом конце времен ведет против человечества чудовищную рать саранчи. Капитан милиции спросил меня: «Дед, а при чем здесь саранча?» Я-то имел в виду казнокрадов, мошенников — в общем, уголовников разных мастей, а он не понял, подумал, что я над ним насмехаюсь. И отправил меня в дурдом...
Кузьмич вызывал у меня все больший интерес, как у врача, интересующегося психиатрией. Но я одернул себя. В конце концов, я здесь не для того, чтобы копаться в изречениях из священных писаний, которыми, чувствуется, старик набит под завязку. Меня интересована подмена икон, на разгадку других «ребусов» у меня просто не было времени. Кузьмич же уходил от прямого разговора. И тогда я решил узнать то, что хотел, опосредованно. При этом способе старик не сможет спрятаться за магическими для любого смертного цитатами из великих.
Первым делом я полностью отключился от всего
им сказанного. Затем напряжением воли приказал ему
спать. Удивительно, но заснул старик только со второго посыла, — по-видимому, он обладал сильной волей и сопротивлялся моим установкам. Следующее мое действие — вызов фантома сущности по имени Кузьмич и его «допрос». Я спросил: «Что тебя мучит?» И стал «слушать»...
* * *
Они приехали втроем на белой красивой машине.
Стояла холодая февральская ночь, когда все живо
жмется поближе к огню. Их лица зачем-то были закрыты масками, как будто в ночной тьме их кто-то мог запомнить и потом опознать.
— Дед, если хочешь и дальше коптить небо, давай ключи от церкви и живи, — сказал самый рослый из пришедших.
Я им не отдал ключей, сказав, что они у церковного старосты.
— Откроем и так! — буркнул второй, припадавший при ходьбе на левую ногу.
Они и в самом деле обошлись без ключей, попросту выбив дверь кувалдой. Потом незнакомцы целый час шуровали в церкви и вышли оттуда, неся в руках что-то тяжелое, завернутое в холстину. Однако их теперь было только двое...
— Дед, — снова подошел ко мне рослый. — Там, в храме, отдал Богу душу наш приятель, так ты его прибери. И помни, если хоть кому-нибудь проболтаешься, тебе крышка. Из-под земли достанем, так и знай! — Сказав это, рослый сунул мне пятидесятитысячную купюру и добавил: — А про сломанную дверь легенда простая: алкаши постарались. Понял?..
Когда незнакомцы уехали, я вошел в храм и перекрестился. У алтаря с перерезанным горлом лежал тот, что припадал на левую ногу.
Не знаю, почему я не сообщил в милицию. Наверное, не очень-то доверял им, не верил, что смогут разобраться в этом черном деле. А уж меня-то и подавно не защитят...
Кое-как я зарыл убитого в яме, предназначенной для мусора. Нормальную могилу в промерзшей земле мне было не откопать, а с могильщиками связываться не хотелось: народ ненадежный, за лишнюю бутылку готовы отца родного продать...
На душе у меня было скверно до той поры, пока в деревню не вернулся Митька Воронов — старшенький Клавдии Петровны, нашей прихожанки. Три года назад его вместе с братом Игнатом отправил за решетку бывший руководитель зверосовхоза, ныне генеральный директор акционерного общества «Поляны» Ни-кодим Евграфович Семирсчный. Именно у него братья трудились кормачами. Он возвел на них поклеп, обвинив в краже норковых шкурок. Украл же шкурки, я думаю, он сам...
* * *
— ...Никодим Евграфович, дело швах! Горим, как
шведы под Полтавой! — схватившись за голову, причитал заместитель генерального директора акционерного общества «Поляны» по сбыту продукции Тугриков. — Если этот деляга с меховой фирмы подаст иск в суд, мы по миру пойдем...
— Не бойся, Тугриков, не подаст. В наше время в суд обращаются либо и диеты, либо дураки. Есть более быстрый и надежный способ выколачивания долгов. Он просто-напросто «продаст» наши долговые обязательства каким-нибудь крутым ребятам, и тогда уж... Попробуем, Тугриков, найти консенсус. Будь он неладен! Это ты во всем виноват! Втянул меня, понимаешь, в авантюру, предложив отправить больше, чем надо, шкурок зарубежным перекупщикам, а нашего постоянного партнера посадить на голодный паек — он, мол, потом сговорчивее станет. Чья была идея, идиёт?
— Моя, Никодим Евграфович, не спорю, — как-то сразу успокоился лысый человек с воровато бегающими глазками. — Зато с долларовым наваром тоже я придумал. Вспомните, как вы хорошо отдохнули с двумя своими красотками на Багамах.
— Да... Незабываемые деньки!..
— То-то и оно! И я неплохо провел время — порыбачил на Красном море... Есть что вспомнить!
— Правильно говоришь, Тугриков, правильно, но все же ты идиёт... Ведь прекрасно знал, за все придется расплачиваться, — погрустнел директор.
— Надо сделать так, Никодим Евграфович, чтобы расплачиваться пришлось другим, — хитро прищурился Тугриков. — Кто там из рабочих высказывал вам свое неудовольствие в последний раз?
— Братья Вороновы просили прибавки жалованья...
— Так и запишем! Завтра, Никодим Евграфович, можете вызывать милицию, только дайте мне одну ночь...
— И что же ты за одну ночь учудишь? — недоверчиво спросил генеральный.
— Подложу норковые шкурки в сарай дома, где живут братья Вороновы, а том пускай наша уважаемая милиция братьев обезвреживает, как расхитителей...
— Ты думаешь, смогут?
— Поможем, подскажем... Вы, главное, не забудьте в заявлении указать недостачу с учетом наших расходов за весь год... Тогда-то мы все на Вороновых и спишем!
— Дело буровишь, Тугриков. Поощрю!
* * *
...В общем и целом, сели братья, так толком и не уразумев, за что. «Паровозом» пошел младший Игнат, которому дали пять лет. Митька же отделался тремя годами лишения свободы с конфискацией имущества. Ну а мать, конечно же, убивалась. Да и в деревне, надо сказать, никто в их вину не верил. И я сам, еще ничего не зная, верил в честность братьев. С малолетства знал их. Мать, бывалоча, в поле едет, а братьев ко мне пришлет, чтобы я за ними приглядывал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55