— Ничего страшного! У меня такая аппаратура, что при любом освещении вытягивает негативы...
— Да?.. — В голосе бывшего генерала послышалось плохо скрытое недоверие. — А может, вы вообще будете снимать меня «тридцать третьим» объективом?
«Что он имеет в виду?» — пронеслось у меня в го-
лове. Это гораздо позже я узнал, что «тридцать третьим объективом» фотографы называют аппарат без
пленки.
— Не волнуйтесь, снимаю! — крикнул я, но руки у меня ходили ходуном, и я никак не мог отыскать кнопку затвора.
— Э! Голубчик, да вы не на ту кнопку жмете... — Генерал стал медленно подниматься со стула. — Послушайте, а вы вообще-то кто?
Больше притворяться я не мог. Подскочив к генералу, я врезал ему японским аппаратом прямо по голове. Затем, подхватив обмякшее тело, начал неловко сдирать с него китель с наградами.
— Чего сидишь?! — прошипел я на Инну. — Отвлеки генеральшу от выхода!..
— Не могу... — выпучив на меня глаза, прохрипела девушка. — Только не это...
Я наконец совладал с металлическими пуговицами и кое-как снял китель с тела генерала.
— Пошли к выходу!
Мы оказались у двери, и я, сунув китель с наградами Инне, прошептал:
— Спускайся к машине, а я чуть-чуть задержусь...
Хорошо понимая, что оставлять в живых свидетельницу нельзя, я, однако, не мог заставить себя прикончить ее. Зачем мне лишняя кровь? Вполне достаточно будет, если она просто полежит без сознания минут тридцать.
— Сфотографировали? — спросила женщина, повернув ко мне голову, но не отходя от газовой плиты, где булькало в кастрюле какое-то варево.
— Закончили, — выдохнул я и, подскочив к женщине одним прыжком, схватил ее за горло. Я видел, как глаза у нее округлились и стали вылезать из орбит. Она захрипела, взмахнула руками и сбила с плиты кастрюлю с супом, опрокинув ее на пол. Хорошо еще, что я вовремя посторонился, а то бы кипящее варево могло здорово ошпарить.
Убедившись, что хозяйка в ближайшие минуты вряд ли сможет добраться до телефона, я спокойно направился к выходу и, спустившись по лестнице, вышел во двор.
Инна, трясясь от страха, ждала меня в машине.
— Зачем только я сюда приехала? Зачем?.. — причитала она.
— А что, в Ельце тебе было лучше с твоим братом-алкашом и его дружками-убийцами?.. — хмыкнул я, заводя мотор. — И запомни: теперь ты — королева! А на днях мы вообще отсюда слиняем...
— Куда еще? — устало и безразлично спросила девушка.
Сама увидишь...
* * *
...На этот раз Алексей Федорович поджидал меня в переулке Сивцев вражек, ближе к Гоголевскому бульвару.
— Что там у вас произошло с группой Костомарова? — недовольно спросил Хозяин, брезгливо взяв
двумя пальцами конверт с долларами из моих рук и небрежно швырнув его в «бардачок» под щитком управления.
—Не смогли найти общий язык... К тому же они там занимаются черт знает чем!.. Это, знаете ли, чревато осложнениями с властями.
— Конкретнее! — прикрикнул Хозяин.
— Куда уж конкретнее? Они оружием промышляют... На нашего человека покушались... Вооруженное нападение!
— Жив?
— Кто? Наш человек? Жив, что с ним сделается... Они там впопыхах своего дружка замочили...
— Ладно! Разберемся... Ваш человек в состоянии отправиться в Ирак?
— В состоянии, только... — замялся я. —Что там еще, договаривайте!
— Условие у него...
— Чего, чего? — не понял Хозяин.
— Условие, говорю, выдвигает... Требует, чтобы вместе с ним туда отправилась его невеста...
— Он у вас что, с придурью? — пристально поглядел на меня Алексей Федорович.
Я тяжело вздохнул и отвел глаза, не выдержав его взгляда.
— А что делать? Посылать пока больше некого. Готовлю замену, но это будет к концу года...
— Да черт с ним! — вдруг проговорил Хозяин, махнув рукой. — Приготовьте мне ее данные. Проверю, что за птица, а там пусть улетает...
— У меня тут все записано... — Я протянул листок Хозяину.
— Ну-ка, ну-ка.. Костомарова Инна. Год рождения 1977-й. Место рождения... Понятно! Это что же, родная сестра Костомарова? Из Ельца?.. Вот так номер!
Алексей Федорович немного помолчал, обдумывая сложившуюся ситуацию, потом сказал:
— Пожалуй, есть смысл поиграть с группой ее
братца, используя ее саму, как приманку. Я это поимею в виду. И очень хорошо, что ее не будет в России... Ладно! Пусть отправляется со своим милым в гости к верблюдам и ослам. Заодно мир посмотрит... У меня ведь, Иван Николаевич, две свои дурехи на выданьи имеются. Не успеваю им путевки на заморские курорты приобретать... Скорее бы уж их замуж спихнуть, а там пусть у мужей головы болят... В
Когда я вылезал из салона шикарного авто Хозяина, он сказал мне на прощание:
— Учтите, Иван Николаевич, в Ираке не должно быть никаких срывов. А что касается наших американских партнеров, то держите с ними ухо востро. Мне почему-то кажется, что для них наш бизнес — только ширма. По-моему, у них совсем другие интересы...
«Это точно, — подумал я, оказавшись в салоне родной «девятки». — Американцы, что характерно, работают на Америку...»
Подтверждением моего последнего вывода стало очередное предложение Джона Джонсона, сделанное вечером того же дня в ресторане Дома кино.
— Не хотите ли слетать в Ле-Бурже, на международный авиасалон? — задач вопрос после первого блюда, ухи с расстегаями, американец.
— А что я там забыл? — усмехнулся я, дожевывая пирожок с вязигой.
— Сейчас объясню... Считайте это нашим очередным поручением. Да, я совсем забыл вам передать! Пожалуйста, возьмите...
— Что это вы мне суете? — взяв пластиковую карточку, спросил я.
— Ничего особенного! Это два миллиона долларов в «Манхэттен-банк» на счет вашего отделения нашей корпорации.
— Что-то я не пойму... Как это? — У меня челюсть отвалилась от неожиданности, и кусочки вязиги выпали изо рта на модный пиджак.
— Это всего лишь первый доход от реализации товаров из Москвы на нашем рынке. И что характерно, ваших товаров! Что это вы так удивились?
— Значит, сбыт налаживается, — удовлетворенно проговорил я, облегченно вздохнув и пряча пластиковую карточку поближе к сердцу.
— Да. Эти деньги можете получить в любое время дня и ночи в коммерческом банке «Веста». Он является московским представителем нашего крупнейшего банка. Так как? Вы готовы лететь в Ле-Бурже?
— Хоть сейчас! А что я должен буду там делать?
— Ничего особенного. Просто войдете в контакт с одним видным российским авиаконструктором и как бы
' невзначай представите ему меня... Все очень просто! Поездка в Ле-Бурже не отняла у меня слишком много времени. Утром следующего дня я был во Франции. а вечером уже сбегал по трапу «боинга» в аэропорту «Шереметьево-2». За день я успел хорошо прокрутиться — познакомился с генеральным авиаконструктором из ОКБ имени Сухого, представил ему Джонсона под благовидным предлогом, который от щедрот своей фирмы презентовал генеральному модерновый микрокалькулятор. Тогда еще я не знал, что в нем окажется вмонтирован микропередатчик, передающий все расчеты авиаконструктора сотрудникам Джонсона... Так я оказался замешан еще и в техническом шпионаже... Впрочем, если бы я даже знал об этом заранее, что бы изменилось?..
Орден Святого апостола Андрея Первозванного
Из коридора, куда я вышел, чтобы вдохнуть хоть немного свежего воздуха, поскольку в комнате, где сидел следователь Стороженко, плавал сизый табачный дым от его крепких сигарет, мне хорошо было видно, как усатый опер туда-сюда двигает холодильник на кухне. Рядом с ним я увидел Телегина, который спрашивал:
— Вам не надоело надрываться? В десятый раз передвигаете с места на место холодильный агрегат...
— Послушайте, у вас есть отвертка? — неожиданно спросил оперуполномоченный.
— Все же решили холодильник доломать? Но учтите, за все придется платить... — сквозь зубы процедил Иван Николаевич.
— Значит, нет отвертки? Ну и не надо! Мы и так откроем-Опер поскреб ногтем уплотнительную резинку на
массивной дверце, а затем, достав складной нож, быстро и сноровисто стал откручивать винты, крепившие заднюю стенку. Первый винт, второй...
И вдруг я заметил, как Телегин изменился в лице и, подойдя поближе к усатому, прошептал чуть слышно, но так, что я мог разобрать каждое его слово:
— Погоди, старшой, не гони волну. Твоя взяла. Здесь самый дорогой из орденов. Я тебе дам десять, нет, двадцать тысяч долларов. Никто и не догадается. Слышишь, старшой? Не будь идиотом... Тебе столько
в жизнь не заработать...
Но старший лейтенант милиции, отодвинув хозяина квартиры в сторону, как неодушевленный предмет, позвал: t
— Понятые, ко мне! Прошу засвидетельствовать
очередную находку. Телегин, схватившись за голову, уселся на стуле с гнутыми ножками. Больше он не издал ни звука на протяжении ближайшего часа
Вместе с Аллой мы не отрывали глаз от рук оперуполномоченного, который отвинчивал последние шурупы. Наконец задняя стенка дверцы была снята, и мы все смогли увидеть груду старинных золотых монет и орденские знаки.
— Это знаки, принадлежащие ордену Святого апостола Андрея Первозванного, — сказал подошедший профессор Полянский, поправляя очки, стекла которых у него отчего-то запотели.
— Так и запишем, — по-ученически склонив голову набок, сказал Стороженко, начиная описывать очередную находку в протоколе.
— Да, это старейший российский орден! — как перед зрительской аудиторией заговорил старый профессор. — Он учрежден Петром Великим предположительно в 1698 году и просуществовал до 1917 года как самая высшая награда Российской Империи. Этим орденом награждались как за военные подвиги, так и за отличия на гражданском поприще. Орден не был разделен на степени и имел следующие знаки: золотой крест, голубую ленту, восьмиконечную звезду и золотую цепь.
Как видите, золотой, покрытый голубой финифтью крест с изображением распятого на нем апостола Андрея наложен на черного двуглавого орла, увенчанного тремя красными коронами. Буквы S.A.P.R., начертанные на концах креста, читаются как Sanctus Andreas Patrnus Russiae, то есть Святой Андрей покровитель России. На обратной стороне изображение развернутой хартии с орденским девизом «За веру и верность». Тот же девиз можно видеть и в розетке восьмиконечной звезды, которую носили на левой стороне груди.
Сам Петр жаловал этим орденом крайне редко и только особо отличившихся соратников. Первым кавалером ордена стал генерал-адмирал Федор Алексеевич Головин 10 марта 1699 года. Следующими кавалерами этого ордена были сам Петр Великий — в мае 1703 года, когда он в звании бомбардир-капитана руководил захватом двух шведских кораблей в устье Невы, — а также Меншиков и будущий Верховный канцлер Головкин...
И вновь я почувствовал себя в шкуре подсудимого Мазурина. И это произошло так естественно, что я этому уже не удивился.
А в зале суда, теребя бородку, продолжал витийствовать адвокат Плевако:
— ...Предприняв геркулесову работу — перечитав
десятки тысяч листов, описывающих десятки лет распущенной жизни, по меньшей мере распущенной юности, и не встретив на пути ни одного светлого лица, светлого факта, обвинитель поддался чувству брезгливости. Подвалы культурного мира, зараженные пороком, куда ему пришлось спуститься, раздражали чувство. Под этим общим впечатлением, под этой общей антипатией к среде, с которой пришлось столкнуться нравственно развитой личности блюстителя закона, в нем притупилась критическая способность, способность анализа отдельных явлений: все лица, все вещи казались грязными, хотя между ними попадалась завлеченная случайно личность из другого мира и другого склада.
Так, в притоне разврата, силою захваченная, честная женщина краснеет от стыда при входе постороннего человека, а он считает этот румянец непорочности за средство обольщения блудницы...
Под этим-то общим негодующим чувством создалось грандиозное обвинение, где на каждом шагу было заметно, как моралист, оскорбленный распущенностью наблюдаемой и изучаемой им среды, оставлял позади спокойного юриста, сравнивающего подлежащие его ведению факты с мерою свободы и запрета, начертанною в законе.
Вторичное рассмотрение здесь, на суде, убедило обвинителя в излишестве его требований: он отступил!..
...Адвокат продолжал отрабатывать свой гонорар, а мои мысли витали далеко от зала судебных заседаний — в Санкт-Петербурге, где удалось раздобыть, пожалуй, самый ценный из трофеев. Достался он мне, скажем прямо, нелегко, потому-то и уступил я его купцу Троицкому гораздо дороже, чем другие ордена, добытые раньше.
За последними представителями графского рода
Чернышевых я следил неусыпно целый месяц. Знал,
что брат и сестра Чернышевы, оставшись без попечения родителей, умерших в одночасье от тифа на своей вотчине на Орловщине, решили распродать движимое
и недвижимое имущество и отбыть на постоянное местожительство в Париж.
Городской дом в северной столице они продали довольно легко и быстро, а вот свое орловское поместье поручили сбыть доверенному лицу — бывшему гусарскому ротмистру Кожеедову, который, разумеется, не преминул их здорово надуть. Дом-то он продал, а вот денежки за него пропил... Ну да Бог ему судья.
Двадцатилетний граф Андрей Васильевич Чернышев, судя по портрету прадеда, был точной его копией. Вот только не унаследовал он от Захара Григорьевича боевого характера. А ведь род Чернышевых всегда был известен на Руси боевыми генералами. Взять хотя бы Григория Петровича Чернышева — генерал-аншефа, прославившегося в битвах против шведов. За мужество и доблесть он был пожалован двумя портретами Петра Великого, украшенными алмазами, званием сенатора, графским титулом и орденом Святого апостола Андрея Первозванного. А третий его по счету сын, Захар Григорьевич! Тот вступил в военную службу тринадцати лет от роду, пользовался благоволением императрицы Елисаветы Петровны, а затем и Екатерины Великой, которая пожалована его званием генерал-аншефа и орденом Святого апостола Андрея Первозванного. Кстати, одно время он даже являлся московским градоначальником и был удостоен за эту службу ордена Святого Владимира первой степени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55