Он лежал на спине, широко раскинув руки, смотрел в высокое белое небо; и слезы безудержно катились по его лицу. Господи, за что? Чем я так прогневил тебя? Ты послал мне удачу, позволил выследить архаров и загнать их в ловушку, но почему же не до конца явил свое милосердие? С чем я вернусь домой, что скажу женщинам, чем завтра накормлю их?
Он затрясся от озноба. Нельзя было лежать. Надо встать и идти, но куда? Дальше были только снега и льды, там искать нечего. Да и вообще здесь нечего было делать, этими двумя выстрелами он распугал все живое вокруг. Надо возвращаться. Но не прежней дорогой, а взять правее, пройти по отрогам, может быть, отыщутся еще какие-нибудь следы...
Побрел Мурат, глядя себе под ноги, иногда вскидывал слезящиеся глаза на склоны, но пусто было, голо, только снег в тенистых местах и голые камни на солнцепеках. Лишь вдоль русла безводной еще речки пробивается жалкая трава. Через неделю-другую зашумит по камням вода, тогда уж и трава в рост пойдет, а сейчас... Мертво вокруг. Но если видел он шестерых архаров, должны и еще быть. Ну, нападет он на их след, а дальше? Снова карабкаться по кручам, ползти — и опять в решающую минуту подведут его глаза?
Уже не верил Мурат в удачу, просто шел, потому что надо было идти, и не сразу заметил, как потемнело, поднял голову, слегка удивившись — неужели уже вечер?
Но, видно, далеко еще было до вечера, просто тучи закрыли небо, клубились на вершинах гор, тяжелыми пластами сваливаясь с них в ущелье. Подул резкий, холодный ветер. Какая теперь охота, надо поскорее до дома добираться...
Он огляделся и в недоумении потер лоб. Место было незнакомо ему. Как будто и не так давно видел привычные очертания горных вершин, а теперь все было закрыто тучами. Надо взять левее, выбраться на прежнюю дорогу, решил Мурат.
Когда он понял, что ему не мерещится, впереди действительно мелькает что-то серое, а не игра тумана и сгущавшейся мглы, — торопливо сдернул берданку с плеча, опустился па одно колено и стал целиться.
И через секунду опустил ружье.
Это была Сурэчки.
Несколько секунд он с удивлением смотрел на нее, не веря своим глазам. Как она оказалась здесь, так далеко от дома? Или это не Сурэчки, а бесплотное видение, ошибка его усталых, больших глаз?
Но это, несомненно, была Сурэчки.
И на мгновение Мурату стало не по себе — в этой неожиданной, почти невероятной встрече предстал ему какой-то странный неведомый пока смысл. Но он решительно тряхнул головой, отгоняя ненужные сейчас мысли, и осторожно направился к козе.
Сурэчки спокойно смотрела на него внимательными желтыми глазами. Когда между ними осталось шагов тридцать, она повернулась и неторопливо пошла прочь.
— Чывы, чывы, чывы...— стал звать Мурат, но Сурэчки так же спокойно удалялась от него.— Чывы, чывы, чывы,— продолжал звать Мурат, вытянув вперед руки, словно в ней была круто посоленная горбушка.
Но Сурэчки уходила все дальше.
— Чывы, Сурэчки, чывы, — негромко повторял Мурат.— Ты что, не узнаешь меня? Подойди ко мне...
Но не могла Сурэчки не узнать его — и все-таки уходила от Мурата. Куда, зачем? Шла она так уверенно, словно впереди у нее была ей одной известная цель. Какая? Он остановился, и почти тут же встала и Сурэчки, повернулась к нему боком, смотрела на него, словно хотела что-то сказать. Но стоило ему сделать шаг — и Сурэчки снова двинулась в путь. Как будто звала его за собой, но куда?
Давно уже накрапывал дождь, а скоро замелькали и мокрые снежинки. Стало еще темнее. Мурат тоскливо взглянул на низкое небо. Хоть бы добраться сегодня до дома. От одной мысли, что придется ночевать в горах, его пробирал озноб. Где тут укрыться, найти топливо для костра? Только снег и камни. И почему, собственно, он идет за Сурэчки, куда она ведет его? Если она не подошла сразу, то теперь уже вряд ли подпустит к себе. Не стрелять же в нее, в самом деле...
Мурат остановился, пристально смотрел на козу, ожидая,
что она будет делать. Сурэчки замедлила шаг, повернулась к нему. Мурат не двинулся с места. Сурэчки сделала несколько неуверенных шагов к нему, и Мурат снова позвал ее:
— Чывы, чывы... Иди ко мне, Сурэчки.
Но Сурэчки тут же повернулась и пошла прочь от него. Что это может значить? — недоумевал Мурат. Может быть, Сурэчки показывает ему дорогу к дому? Наверно, она все эти дни бродила здесь и знает каждую тропинку...
Мурат снова двинулся за ней, но ноги совсем уже не держали его, он стал задыхаться, и знакомая острая боль в груди заставила согнуться пополам. Кое-как отдышался, взглянул на Сурэчки — она покорно стояла в отдалении, словно ждала его. Мурат распахнул чапан, вытащил последний кусок ячменной лепешки, протянул в руке, хрипло позвал:
— Чывы, чывы... Сурэчки, иди ко мне...
А Сурэчки вдруг затряслась, будто увидела не лакомый кусок, а что-то страшное, заблеяла жутким голосом, повернулась и через секунду скрылась среди скал.
Мурат окончательно был сбит с толку. Чего так перепугалась Сурэчки? Не ружья же... Оно все время висело у него на плече, и до сих пор коза не обращала на него внимания. Это ружье было так же хорошо знакомо ей, как и сам Мурат... Он оглядел себя, натолкнулся взглядом на ножны. Неужели... Ведь этим самым ножом он из года в год убивал ее козлят. И Сурэчки ушла как раз после того, как он зарезал последнего козленка... И возможно, сейчас, увидев этот нож, она решила, что он хочет убить и ее... Может такое быть? Почему же нет? А если она вела его не к дому, а в какое-нибудь гиблое место, откуда ему уже не выбраться? Если, как в легенде о Коджоджаше, она решила отомстить ему за гибель своих детей? Где он находится?
Мурат осмотрелся, но что можно было увидеть в этой снежной круговерти? В тридцати шагах уже ничего не было видно. В какой стороне дом, куда идти? Почему так темно, от туч или уже действительно наступил вечер?
Он понял, что надо искать место для ночлега. Идти сейчас домой было бы безумием. Бог даст, к утру погода прояснится, он взберется на какую-нибудь вершину и сориентируется. В конце концов, не мог он слишком далеко уйти... А пока надо спуститься по распадку, найти укромное место и хоть какое- то топливо для костра.
Он побрел туда, где скрылась Сурэчки. Почему-то ему казалось, что дом должен быть в той стороне. А распадков и ущелий тут множество, выбирай любой. И, наткнувшись на
каменистое ложе высохшей реки, он пошел по нему, вглядываясь в берега. Снег превратился уже в настоящий буран, ветер жутко завывал в камнях и расщелинах, а удобное для ночлега место все не попадалось, и чахлые кустики годились разве что для пятиминутного костерка, у которого даже озябшие руки не отогреешь. А Мурата давно уже тряс настоящий простудный озноб, видимо, поднялась температура, и он с трудом сдерживал себя, чтобы не зачерпнуть пригоршню снега и отправить ее в рот — так хотелось пить, но он знал, что делать этого нельзя, жажду снегом не утолишь, а вот простудиться вконец, это пожалуйста...
Сухое русло наконец привело его к настоящей реке, в которой текла настоящая вода. Хотелось пить долго, пригоршню за пригоршней, но Мурат и тут сдержал себя, ограничился тремя глотками, знал — нельзя много пить, потом озноб затрясет еще сильнее. Огляделся, и почти сразу же взгляд его наткнулся на груду камней, как будто специально сложенных у подножия скалы. Чем не место для ночлега? Он прошел туда, а там и впрямь было заметно тише. А раз уж тут вода, то и с дровами большой проблемы не будет.
Ему повезло даже больше, чем ожидал,— в сотне шагов он обнаружил высохшую горную вербу, свисавшую над водой. Может, хватит и на всю ночь. Он перетащил ее к своему убежищу, долго возился с кресалом, высекая огонь. Вот уж поистине — пещерный век. Что делать, жизнь всему научит. Просто сейчас руки замерзли, а так-то он куда быстрее с этой «пещерной» задачей справлялся. Еще бы какого-нибудь мамонта подстрелить...
Наконец костер разгорелся. Мурат встряхнул бурдюк, джармы оставалось совсем немного, наверно, лучше добавить воды, подогреть у костра. Пусть и жидковато будет, но все побольше горячего в желудок войдет.
Он так и сделал, пристроил бурдюк на камне возле костра, разулся, вылил из сапог воду. Немудрено, что его так колотит,— промокшие насквозь портянки будто ледяными обручами стягивали ноги. Вряд ли эта охота пройдет ему даром... И главное, было бы ради чего, а то ведь пустой возвращается. А теперь уже не до охоты, дай бог до дому добраться, пока совсем не расхворался...
Он снова встряхнул бурдюк, чуть отодвинул его от огня — костер разгорелся на славу,— хотел прилечь, протянув ноги поближе к огню, и вдруг услышал какие-то странные звуки. Как будто гнали косяк1 лошадей... Но откуда тут лошади? И все же топот слышался отчетливый, «они» явно приближались, даже как будто собачий визг послышался. Мурат вскочил на ноги, до боли напряг глаза, но что можно было увидеть в темноте, к тому же когда рядом полыхает яркий огонь?
И все-таки он увидел — несколько огоньков, словно повисших в ночной тьме, а когда пламя костра колыхнулось, Мурат отчетливо разглядел косматую морду с широко раздутыми ноздрями. Это не могло быть ни волком, как он подумал вначале, ни другим животным. «Снежный человек»,— пронзила Мурата жуткая мысль. Все-таки они настигли его. Этот, видимо вожак, рассматривает, а остальные ждут команды, чтобы броситься на него и растерзать.
От страха Мурат забыл про ружье, выхватил горящую ветку и швырнул в косматое чудище. Но оно даже не пошевелилось, а другие огоньки, как ему показалось, придвинулись еще ближе. Мурат швырнул еще головешку, схватил ружье и с диким криком нажал на спуск. Грохот выстрела оглушил его, он увидел, что косматая морда ссунулась к земле, и понял — глаза его уже привыкли к темноте,— что это не снежный человек... Но те, чьи глаза по-прежнему горели позади его, как будто и внимания не обратили на выстрел, они подошли еще ближе. Мурат быстро перезарядил ружье, выстрелил еще раз, но огоньки не исчезали. Волки? Да что же это за волки такие — ни огня, ни ружья не боятся? Может быть, «трупники»,— говорят и такие бывают... А может быть, какие-нибудь другие звери, еще неизвестные науке? Разве кто-нибудь по-настоящему исследовал эти проклятые горы? Если водится снежный человек — а он был уверен в этом,— почему не быть еще какой-то нечисти?
Стоя босиком у костра, он лихорадочно ломал ветки вербы и подбрасывал в костер, понимая, что, кто бы это ни был, его единственное спасение — огонь. Ружье — на самый последний случай, ведь осталась всего одна картечина. А пока что огоньки, казалось, стали еще ближе, вот-вот набросятся из тьмы, и не остановит их костер...
Озноб вдруг сотряс его с такой сокрушительной силой, что Мурату показалось, сейчас он откусит себе язык, и в ту же секунду он понял, что это не от холода и не от страха — начинается приступ эпилепсии. Дергающейся рукой он дотянулся до кармана, вытащил конский волос, но было уже поздно. Еще помнил Мурат свой дикий, нечеловеческий вопль, и земля вырвалась из-под его ног. Но прежде чем окончательно впасть в беспамятство, он услышал в ответ тонкий детский крик, успел подумать: «Изат?!» — и потерял сознание.
Он пришел в себя от запаха гари и, еще не понимая, где он и что случилось с ним, инстинктивно перевалился на бок, подальше от костра. И, как обычно бывало с ним во время приступов, еще долго приходил в себя, ощупывал лицо, пытался сесть и, валясь набок, снова впадал в забытье. И наконец окончательно очнулся, понял, что может сидеть, и увидел, что брезжит рассвет, а от костра остались лишь едко дымящиеся головешки. Он повел больными, туго пульсирующими кровью глазами и стал рассматривать «чудовище», которое пристрелил ночью. Сил не было даже на то, чтобы удивиться: это был як. Совсем молодой бычок. Но откуда тут взяться якам? Может быть, дикий? Но Мурату не приходилось слышать о том, что бывают дикие яки. Конечно, ручной, вот почему он не испугался ни огня, ни выстрелов.
Он пытался осмыслить случившееся. Видимо, стадо яков затерялось в горах, их действительно преследовали волки, отбили этого молодого быка, и он бросился под защиту человека, к такому привычному для него огню. А его жуткий эпилептический вопль, вероятно, отогнал волков.
Мурат оглядел себя. Ноги босые, но холода он почему-то не чувствовал. Наполовину сгоревшие портянки еще едко чадили у костра. Бог с ними, с портянками, хорошо, сам не сгорел. А если бы рухнул в костер? Видно, какие-то остатки сознания увели его тело от огня. Выходит, повезло... И с яком, если разобраться, тоже. Он покачал головой. Если уж быть логичным, надо волкам «спасибо» сказать, что пригнали сюда этого быка. Мясо. Столько мяса, сколько он сможет унести. А сколько сможет? Сейчас-то кажется — нисколько. Такая боль и слабость во всем теле — какое там мясо, самому бы добраться до дома.
Но Мурат знал — это сейчас. Так всегда бывает после приступа. Но с каждой минутой силы будут прибывать, и он встанет, разделает яка, отберет самые лучшие куски и вернется с ними домой. А остальное спрячет и потом снова придет сюда. Может быть, напрасно — остатки яка растащат звери и птицы,— но вернется, как только сможет идти.
Он внимательно оглядел свои ноги, пошевелил пальцами. Нет, не отморозил, костер спас. Жаль, портянки сгорели, без них он тут же ноги собьет. Надо рубашкой обмотать.
Рубашка была такая ветхая, что легко развалилась надвое, как только он потянул ее. Это была последняя рубашка. Что ж, с невеселой усмешкой подумал Мурат, достойный аккорд к их пещерной жизни. Осталось напялить на себя шкуру —
хотя бы вот этого убитого яка, — взять в руки дубинку с привязанным на конце камнем — патронов-то больше дет — и вместо человеческих слов издавать нечленораздельное мычание... А впрочем, говорить он и без того уже почти разучился... Смейся, джигит, смейся... Говорят, чувство юмора может спасти в самых безвыходных положениях. Хотя какой ты, к черту, джигит? Чуть не умер от страха ночью, принял яка за какое-то неизвестное науке чудовище... Интересно, а пещерным людям свойственно было чувство юмора?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38