Что, если не удастся забросить мешок?
Но ему удалось. Он постоял, привалившись спиной к каменной стене, и осторожно спустился вниз. Мелко подрагивали перед его глазами горы, подергивались мышцы на руках и животе, и что-то хрипело в груди... Он не стал садиться, понимая, что лучше сделать всю работу сразу, и, прежде чем взяться за второй мешок, подремонтировал «лестницу», водрузив скатившиеся камни на место, и принес еще несколько штук. Ему показалось, что в ущелье заметно потемнело, он поднял голову и увидел, что солнце ушло за скалы. Да-а, в горах темнеет быстро...
Мурат медленно подошел ко второму мешку, который показался ему размером с огромного верблюда-атана, и зачем-то обошел вокруг него, но и с другой стороны мешок был так же «огромен». «Не валяй дурака,— сказал он себе. — Ты поднял первый мешок и точно так же поднимешь второй. Он ничуть не тяжелее первого. Разве что на килограмм- два, но это же ерунда».
Он опустился на одно колено, взялся за узел и с громким натужным криком взвалил на спину. И снова камни уходили из-под ног, но он благополучно добрался до вершины «лестницы» и немного постоял, прежде чем столкнуть мешок в убежище. Толчок не получился, мешок скатился вниз, увлекая за собой камни.
Мурат сел, тупо глядя на серый мешок внизу. Наверно, это псе, безразлично подумал он. Надо подождать до завтра. Ведь сегодня он все равно не тронется в путь. Да, так он и сделает.
Он посидел несколько минут, спустился вниз и стал укладывать скатившиеся камни. Нельзя было оставлять эту работу на завтра. Он явно болен, и может случиться так, что завтра он не то что мешок, но и руку не поднимет... А если не тащить мешок на спине, а попытаться вкатить его наверх?
С минуту он обдумывал эту идею — и отказался от нее. Вкатить-то можно, наверно, но как поднять его, стоя на скользких камнях?
И снова с яростным возгласом взваливал он мешок на спину, карабкался с ним наверх. И мешок на этот раз скатился в убежище. А дальше было уже совсем просто. Узел с одеждой хотя тоже был не из легких — шуба, два полушубка, рукавицы, носки, да еще курджун с кормом для лошадей, но по сравнению с мешками показался чуть ли не пушинкой.
Вот теперь действительно было все... Но что-то подспудно тревожило Мурата, наконец он догадался. Ну конечно. Надо разбросать камни. Хоть и маловероятно, что кто-то из людей окажется здесь, но все-таки это нужно сделать. Всякую работу надо делать хорошо...
Он перевалился в убежище, аккуратно уложил мешки и накрыл их чапаном и сверху положил камни. И еще подумал, что нужно сделать.
На этот раз действительно было все. Он направился к Алаяку, осмотрел его ногу. Опухоль еще увеличилась. Сможет ли он добраться до дома?
Здесь, в урочище Конул, Мурат и заночевал. Есть ему не хотелось, но он заставил себя пожевать хлеба, запивая джармой. Всю ночь его бросало то в жар, то в холод, и опять мучили кошмары. Но в конце концов усталость взяла свое, под утро он провалился в глубокий сон и проснулся уже на рассвете.
Опухоль на ноге Алаяка заметно спала. Мурат поводил его, конь уже довольно уверенно ставил больную ногу на землю. Но когда Мурат сел верхом на него, Алаяк вдруг весь прогнулся, задрожал всем телом и тревожно заржал. Мурат тут же соскочил, ругая себя на чем свет стоит. Несколько минут он гладил шею коня, ласково приговаривая:
— Прости меня, не подумал. Были бы дома, ничего подобного не случилось бы... Ничего, все будет хорошо. Дойдем потихоньку, слышишь? Ну, пошли, пошли... Дома нас ждут, наверно, уже все глаза проглядели... Пойдем, пойдем...
И они пошли — впереди человек, едва передвигающий ноги от усталости и болезни, и прихрамывающий конь с большой, понуро опущенной головой.
Бушевала весна. Лучи солнца играли на верхушках скал, весело шумела река. Вот только коню и человеку было невесело. Мурат думал: что же он скажет дома? Что не сумел пройти, погубил коня, а подарки фронту спрятал в какой-то
яме? И ничего не узнал ни о Тургунбеке и Дубаше, ни о том, что делается на фронте?
Солнце уже было высоко, когда он подошел к слиянию двух речек. Присев на замшелый камень, он задумался. Он так устал, что хотелось лечь на землю и никогда уже больше не вставать. Есть по-прежнему не хотелось, но он заставил себя выпить джармы и огляделся.
Вон перевал, где он позавчера едва не погиб. Если и сейчас там вдруг разыграется метель, ни у него, ни у Алаяка не хватит сил выбраться оттуда. А если попытаться перевалить хребет левее? Там как будто пониже...
Туда он и направился и уже в сумерках добрался до подножия горы, где и решил остановиться на ночлег. Ему удалось отыскать пещеру на склоне горы, там он и улегся у самого входа, задав Алаяку остатки корма. Расседлывать его он не стал — все теплее будет.
На рассвете его разбудил какой-то шум. Это были дикие голуби. Оказалось, весь потолок пещеры был облеплен их гнездами. И как он вчера не заметил их?
Алаяк бродил поодаль с пустой торбой на голове. Мурат направился к нему — и вдруг застыл на месте. Перед ним, свесившись через валун, лежал скелет человека с пробитым черепом. «Наверно, пуля»,— подумал Мурат, поеживаясь. Рядом со скелетом валялась старинная кремневая винтовка со сгнившим прикладом. «Охотник? Может, кто-то случайно застрелил его? Но тогда его не оставили бы здесь... А если убийство, труп куда-нибудь спрятали бы... Что же здесь произошло?»
Мурат торопливо направился к пещере. Пройдя несколько шагов, остановился, вглядываясь в сумрачное пространство. И ноги его словно приросли к земле. В глубине пещеры, прижавшись к стене, сидел еще один скелет. Вероятно, женский, потому что руки прижимали к пустой грудной клетке крошечный скелет ребенка... Что же тут произошло?
И уже через секунду Мурат понял все. Вот почему Айша- апа в прошлом году объехала это место. Вот почему побледнела, когда Изат нашла обломок копья... Значит, это одна из дорог в Китай, по которой бежалд люди в дни страшного Урку на...
Уркун...
Рассвело. Всюду взгляд Мурата натыкался на кости людей и животных, на, деревянные части юрт и детские люльки из арчи... Он вспомнил рассказы Айши-апа об Уркуне, и в его ушах зазвучали выстрелы и крики обреченных людей,
все поплыло перед глазами, и вдруг он с ужасом понял, что у него начинается приступ. Он услышал скрежет своих зубов, ощутил подергивание щек и шеи и опрометью кинулся из пещеры. Успеть бы добежать до Алаяка, надергать волосков из его гривы и пожевать их. Мурат знал, что сейчас только таким способом можно ослабить приступ. И понял, что не успеет,— челюсти его были сжаты с неимоверной силой, пена выступила на губах, он уже не мог дышать. Не добежав до Алаяка несколько шагов, он с размаху упал лицом вниз и задергался в конвульсиях, судорожно хватаясь за горло руками.
Он не знал, сколько времени прошло, прежде чем сознание вернулось к нему. Медленно открыв тяжелые веки, он увидел над собой высокое голубое небо, с трудом повернул голову, не понимая, где он. Горы... Голова кружилась, саднило разбитое лицо, и все тело болело так, словно его долго и жестоко избивали. Он попробовал встать, но ноги не держали. Словно только что родившийся олененок, он стоял на четвереньках, покачиваясь, руки его подломились, и он снова упал лицом в пыль. Перевернувшись на спину, он приказал себе: «Спокойно... Надо еще полежать... Такое уже бывало с тобой, и все проходило. Пройдет и сейчас...»
И наконец он поднялся, с трудом добрел до речки, умылся и оглядел себя. Вся одежда была в пыли, левая штанина разорвана, на колене еще кровоточила ссадина. «А ведь я мог умереть здесь,— подумал он,— и никто не похоронил бы по-человечески, завернув в белый саван, стервятники выклевали бы глаза, звери обглодали скелет...» Он даже пожалел о том, что не знает молитв, поблагодарить бы всевышнего за спасение жизни...
Они снова тронулись в путь. Опухоль на ноге Алаяка уменьшилась, но он все еще хромал, и Мурат решил не садиться на него, хотя от слабости у него кружилась голова и подташнивало. После обеда он перевалил через отрог и спустился в зеленую долину. Здесь уже вовсю пахло весной, солнечные склоны давно освободились от снега, и Мурат решил передохнуть, повалился на теплую землю, закрыл глаза. И снова перед глазами встала страшная картина. Уркун... По рассказам Айши-апа, это было глубокой осенью, почти зимой... Вероятно, люди жестоко страдали от холода, но они еще не знали, что ждет их впереди. Свинцовый пулеметный смерч, громы винтовочных залпов, а все их оружие — старые кремневые ружья да копья... Откуда они могли знать, что обрушится на них? Наверно, они еще верили в белого
царя... Белый царь... Скорее уж черный, черный, как сама смерть... Интересно, кто был тот бедняга, который до последней минуты своей жизни пытался защитить жену и ребенка?
Мурат почувствовал, как сдавило сердце, и приказал себе: не думать об этом, нельзя, иначе может случиться еще один приступ, а во второй раз уже вряд ли повезет. Надо идти дальше...
К своему дому он подходил в сумерках. Все встречали его. Айша-апа взяла чашку с водой, повертела ею над головой Мурата и выплеснула за ворота, чтобы все плохое осталось снаружи. Все молча смотрели на него. У Мурата отросла борода, губы потрескались, лоб наискось прочерчивала кровавая ссадина с подсохшими струпьями. Правая подошва на сапоге отвалилась и была привязана какой-то веревкой. Он тяжело дышал и едва держался на ногах.
Вопросов никаких не было.
— Воды, Сакинай! — прохрипел Мурат.
— Дай ему чая,— торопливо сказала Айша-апа.— Есть у тебя чай?
Сакинай бросилась в дом и принесла чай в деревянной чашке. Мурат дрожащими руками поднес ее ко рту — и застонал от боли в потрескавшихся губах. Но все-таки выпил всю чашку. Его под руки ввели в дом и уложили на постель. Все закружилось перед глазами, и на какое-то время он потерял сознание. А когда выплыл из темного беспамятства, то увидел столпившихся вокруг женщин.
— Я дома? — еле слышно спросил Мурат, все еще не веря, что дошел.
— Дома, родной, дома,— ласково сказала Айша-апа и, видя, что Мурат пытается подняться, тронула его за плечо.— Ты лежи, Муке, тебе нельзя вставать.
— Значит, я все-таки дошел...
— Да, сынок, ты дошел... Как там наши родные, живы- здоровы? — осмелилась спросить Айша-апа.
— Да, апа... Все... хорошо. Война кончилась. Мы победили. Солдаты... все... возвращаются... домой. Так мне сказали... внизу... Так... сказали...
И Мурат окончательно впал в беспамятство.
Только на седьмые сутки Мурат полностью пришел в себя. Всю эту неделю жешцины по очереди дежурили около него и лечили как могли. Сакинай предположила у него двустороннее воспаление легких, и вряд ли она ошибалась, хотя ее медицинские познания широтой не отличались. Он стонал и хрипел, температура к вечеру подскакивала до сорока, а лекарства в их аптечке годились разве что для лечения насморка. Есть он почти не мог. Они зарезали для него самого жирного барашка, но даже в редкие минуты просветления он не мог сам выпить шурпу, и его приходилось кормить с ложечки. Айша-апа делала настои из целебных трав, их она прихватила с собой из аила,— вот и все лечение. Дважды им казалось, что Мурат умирает. И все-таки он выжил. Пришел наконец день, когда он взглянул на них осмысленными глазами и больше не терял сознания. Но до чего же он был худ и слаб... Еще чуть ли не неделю он не мог подняться с постели, говорил с трудом, каждое движение требовало усилий, казалось, неимоверных, и лицо его тут же покрывалось крупными каплями пота.
В первый же день, как он пришел в себя, Мурат спросил о станции. Его успокоили: все в порядке, показали ему тетрадь с записями. И даже сказали, что были на леднике и сняли данные и оттуда. «Откуда вы знаете, как там снимать, я же вам не показывал?» — хотел спросить Мурат, но промолчал.
Теперь, когда необходимость в постоянных дежурствах отпала, много времени рядом с ним проводила Изат. Уроки с ней продолжала, Гюлыпан, но Изат была недовольна тем, как она учит ее, и часто, прихватив книжки, усаживалась у постели Мурата. Была бы ее воля. Изат вообще, наверно, не уходила отсюда. Но Айша-апа забирала ее, говоря, что Мурату надо отдохнуть.
Мурат иногда просил Изат почитать вслух. Книг было совсем немного — отдельные части «Манаса» и «Сказания о Коджоджаше». Читала Изат хорошо, многие места знала наизусть, память у нее оказалась отличная. Но еще больше Мурат любил просто поговорить с ней, порой удивляясь верности ее рассуждений.
Однажды Изат спросила:
— Дядя Мурат, что бы ты сделал, если бы был волшебником?
Она говорила ему то «вы», то «ты», в зависимости от обстоятельств. На уроках, например, только «вы».
— Ну откуда мне быть волшебником? — улыбнулся Мурат.
— Ну а если бы?
— А ты? — в свою очередь спросил он.— Что бы ты сделала, если бы была волшебницей?
— Я? — Изат зажмурила глаза и ответила почти не задумываясь: — Я бы превратилась в Алп Кара Куша. Посадила бы вас всех на спину и полетела в аил. Ведь Алп Кара Куш тоже вынес богатыря Тоштука из-под земли. А здесь мы ведь тоже живем как в зиндане.
— Это почему же как в зиндане? — озадаченно спросил Мурат.
— Да, в зиндане,—упрямо стояла на своем Изат.— Смотрите, со всех сторон у нас горы...
— Ну да, горы. А горы — это не зиндан, это — возвышенность.
— А вот смотрите: чем выше горы, тем глубже ущелье между ними. А мы ведь живем в ущелье. Вот и получается — все равно что в зиндане.
«А ведь она права,— подумал Мурат, любуясь девочкой.— Мы в самом деле живем как в зиндане...» Он спросил:
— Ну а что бы ты еще сделала, если бы была волшебницей?
— А потом я отвезла бы вас к большому доктору в очках, и он бы тебя быстро вылечил. А потом я бы снова вас посадила на спину и полетела навстречу дяде Тургун- беку... Вот тогда было бы здорово, правда?
— А с чего ты взяла, что дядя Тургунбек возвращается? Ведь война еще не кончилась.
Изат удивленно раскрыла глаза.
— Как это не кончилась? Вы же сами сказали, что война кончилась, мы победили и все солдаты возвращаются домой. Вы же говорили так, я сама слышала!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38