— Я обманул вас. В прошлый раз я не доехал до центра. Здесь,— он повел головой,— был обвал, Торкашка провалился в трещину... Я ничего не мог сделать. Хорошо еще, мешки удалось спасти. Алаяк повредил ногу, дальше было ехать нельзя. Вот я и спрятал мешки здесь... А правду сказать — духу не хватило...
— Значит,— прерывающимся голосом спросила Дарийка,— война не кончилась?
— Не знаю, — не сразу отозвался Мурат.— Я ничего не знаю. Может быть, и не кончилась...
Дарийка, не выпуская полушубка из рук, села прямо на землю и заплакала. Молча стояла Сакинай, тупо глядя перед собой. Она как будто не понимала еще, что произошло. Мурат встал и направился к Алаяку.
Когда он вернулся с конем, женщины сидели рядом на мешке с зерном и даже головы не подняли на него. Присел и Мурат. Дарийка, разглядывая свои руки, спросила:
— Что делать будем, Мурат?
— Как что делать? — не понял ее Мурат.— Немного отдохнем, погрузим на Алаяка мешки и пойдем домой. Ведь мы же за зерном шли. Вот оно, зерно...— Дарийка молчала. Мурат повторил упавшим голосом: — Ведь мы же за зерном шли...
— Я не вернусь,—тихо сказала Дарийка, не глядя на него.— Я должна уйти вниз, к людям...
Сакинай с изумлением взглянула на нее.
— Как это не вернешься? — спокойно спросил Мурат, еще не понимая, не желая понимать смысла ее слов.
— Так... Я не вернусь, Мурат... Мне надо вниз. Домой... Я не могу больше... Мне надо дойти до центра. Мне кажется, я целую вечность не была там...— Дарийка, сощурившись, посмотрела в ту сторону, где был райцентр.— Там, наверно, уже яблони зацвели.— Она взглянула на Мурата и тут же опустила глаза.— Мне надо туда, Мурат. Я соскучилась по Дубашу, по дочке. Но дело не только в этом... В общем... мне нужно туда. Спасибо вам за все. Особенно тебе, Мурат... Не думай обо мне плохо... Передайте привет Айше-апа, поцелуйте Изат... Ну, давайте прощаться...
Но Дарийка оставалась сидеть, понурив голову. Мурат, расстегнув ворот рубашки, сдержанно заговорил:
— Ты что надумала, Дарийка? О чем ты говоришь? Ты хочешь бросить нас? Мы сделали тебе что-нибудь плохое? Как же мы без тебя будем? Там старая женщина, маленькая девочка, Сакинай, ты сама знаешь, больна, от Гюлыпан тоже толку немного. Я только на тебя и надеюсь, ты моя главная опора... Как же я без тебя буду? Подумай об этом...
— Я думала, Мурат... Много думала. Но другого выхода нет. Ты уж, пожалуйста, потерпи еще немного. Я вас в беде не оставлю... Доберусь до центра, расскажу обо всем, к вам обязательно пошлют людей.
— Да кого они могут прислать? — вмешалась в разговор Сакинай.— Они давно уже сделали бы это, если бы было кому ехать. Наверно, война еще не кончилась, все на фронте, кого посылать?
— Но есть же там кто-нибудь,— попыталась возразить Дарийка,— не забрали же и женщин на фронт...
— Да что женщины,— махнула рукой Сакинай,— для них ли эта дорога... Они даже не знают, как ехать сюда. Если уж ты, зная наше положение, решила бросить нас, что требовать от незнакомых женщин? Кому мы там, внизу, нужны?
— Ну и что из того, что я знаю о нашем положении? — вскинулась Дарийка.— Что я могу сделать? Я не могу больше, понимаешь? С меня хватит! Тебе-то что, рядом муж в постели, живой-здоровый, те тоже втроем живут, а я? Я же одна! Хватит! А в центре поймут, когда я расскажу. Может быть, те, кто должны были заботиться о нас, ушли на фронт, а другие просто не представляют, каково нам приходится... Но я все расскажу им, и к вам обязательно кто-нибудь приедет. Не может такого быть, чтобы вас бросили
к беде... И не уговаривайте меня, я должна идти вниз...
Мурат покачал головой.
— Нет, Дарийка... Не то ты говоришь... В конце концов, есть и такое понятие, как долг...— Мурат чувствовал, что это он, а не Дарийка говорит «не то», но не мог найти других слов.— Нельзя в такое время бросать друг друга... Даже если нам суждено умереть,— значит, умрем вместе,— опрометчиво добавил он, и Дарийка тут же подалась к нему, выкрикнула:
— А я не хочу умирать! Долг, говоришь? А у меня тоже есть долг! Я женщина, мать и хочу исполнить свой материнский долг, если уж ты заговорил такими высокими словами! Но что ты в этом понимаешь... Отпусти добром, Мурат, не становись на моей дороге!
— Да как я тебя отпущу? — разозлился Мурат.— Дорога дальняя, людей поблизости нет, если с тобой что-нибудь случится, что я отвечу Дубашу?
— Дубашу? — Дарийка тяжело, исподлобья взглянула на него.— Идиот! О чем ты говоришь? Ты уже давно ответил Дубашу! Теперь поздно об этом думать!
Мурат побледнел. А Сакинай в недоумении смотрела на них, пытаясь понять, что имела в виду Дарийка.
— Послушай меня...— негромко заговорил Мурат. — Ты не должна уходить... Дело даже не в том, что нам нужна твоя помощь... То есть... не только в этом... Ты всем нам нужна... мне нужна... Нам без тебя будет очень плохо...
— О господи! — Дарийка закрыла лицо руками.— За что вы так мучаете меня?
— Ладно, — сказал Мурат.— Если ты так хочешь — уедешь. Но не сейчас. Отвезем зерно, посеем, а потом я сам отвезу тебя в центр. Мне все равно нужно туда ехать. Через неделю, самое позднее через десять дней, мы вместе поедем вниз.
Дарийка покачала головой:
— Нет...
— Да что может случиться за десять дней? Обещаю тебе: как только засеем поле, на следующий же день я отвезу тебя в центр!
— Нет, Мурат, нет... Я должна уйти сейчас...
— Но почему? Ведь ты...
— Нет, Мурат... Я должна уйти сейчас, понимаешь? И ни о чем не расспрашивай меня. Я терпела, сколько могла, но больше не могу...— Дарийка с мольбой смотрела на него.— Отпусти, Мурат. Там осталось не так уж много работы, вы
и без меня справитесь, ты же сам говорил, что главное сделано... А я доберусь и одна, дорогу знаю, и сейчас ведь не зима, что может случиться со мной? Отпусти, Мурат, прошу тебя!
Опустошающее чувство безысходности овладело Муратом. Что он еще мог сказать Дарийке? И спокойствие покинуло его. Он вскочил с мешка и заорал:
— А-а! Ладно, иди! Иди!!! Там ведь в самом деле уже яблони цветут! Там у тебя дочь!..— Он резко выбросил руку, показывая на Сакинай: — И ее забирай, она мне не нужна! Она же спит и во сне видит, как бы тоже вниз уйти! Идите, все идите! Я как-нибудь и сам доберусь! И тех тоже прогоню вниз, они ведь тоже хотят уехать! Вы думаете, я ничего не вижу, ничего не понимаю? Все вы, бабы, такие, только о себе и думаете! А я не уйду! Как-нибудь и один проживу, но станцию не брошу! Ну, что ты стоишь? — яростно выкрикнул он, приблизившись к Дарийке.— Проваливай!
И Дарийка не выдержала, слепо шагнула к нему — слезы застилали глаза,— положила ему руки на плечи:
— Муке... Прости меня... Как нам оставить тебя?!
И плачущая Сакинай обняла его. Мурат, отвернув голову, смотрел на горы, смаргивая предательские слезы...
Он шел впереди, ведя в поводу тяжело нагруженного Алаяка. Конь, хоть и прихрамывал — видно, сказывалась та же травма, — но шел довольно бодро. Хорошо, если бы он выдержал до конца... Мурат с грустью вспомнил погибшего Торкашку. Вот когда он пригодился бы... Торкашку держали исключительно как вьючную лошадь. Конечно, работы для него на станции было не слишком много, но в подобных случаях он был незаменим. Приезжавшие сюда геологи всегда оставляли своих лошадей, предпочитая Торкашку и Карагера.
Геологи... Мурат вздохнул, вспомнив о них. Когда только они снова появятся в этих местах...
Когда приезжали геологи, на станции сразу становилось оживленно, Мурат старался каждую свободную минуту проводить с ними, жадно слушал их разговоры, расспрашивал о непонятных для него вещах, и они охотно объясняли ему. Не однажды и в горы с ними ездил. Навьючивали на Торкашку и Карагера приборы, ящики с динамитом, похожим на куски хозяйственного мыла, и забирались в самые глухие места. Иногда геологи надевали каски и становились похожими на скалолазов. Хотя это были не просто геологи,
а геофизики... Они делали взрывы и тут же снимали показания приборов, установленных в отдалении. И Мурат тоже надевал каску и помогал геофизикам. А по вечерам шли нескончаемые разговоры о том, что будет здесь через пять, десять, пятнадцать лет... Поначалу Мурат просто не верил в то, что когда-нибудь в этих глухих горах проведут дороги, построят поселки и рудники, проложат высоковольтные линии... Уж слишком дикими и неприступными казались горы... Но однажды вместе с геологами приехал инженер, специалист по мостам и дорогам, он несколько дней расхаживал с теодолитом и рейкой, что-то записывал в блокнот, рассказывал о том, как они строили Боомскую дорогу, и получалось из его слов, что динамитом можно поднять на воздух целую гору, пробить туннели, сделать плотину... Если инженер и преувеличивал, то, наверно, совсем немного. И Мурат поверил, что все так и будет — и дороги, и поселки, и электричество... Иначе зачем было инженеру приезжать сюда? Да и геологи, конечно, не ради простого любопытства каждую весну появлялись здесь. Пусть не скоро, пусть через десять, через двадцать лет, но будет... Потому-то и Мурат здесь, и нельзя ему оставлять станцию. Женщины не понимают этого, даже Айша-апа, она просто верит, что Мурату необходимо быть здесь, и ни в чем не упрекает его... Мудрая Айша-апа... С каждым днем она все больше слабеет, и уж кому, как не ей, в первую очередь думать о том, что надо спуститься в долину, ведь там намного легче... Но она даже ни разу не заговорила об этом... А все-таки странно, что именно Дарийка сдалась первой... Как раз в ней Мурат был уверен больше, чем в ком бы то ни было... Что-то она скрывает... Но что? Теперь, конечно, бесполезно расспрашивать. Если уж ночью не сказала, когда они были вдвоем, то при Сакинай и вовсе говорить не станет...
А Дарийка все больше жалела о том, что не сумела настоять на своем. Конечно, Мурат ни о чем не догадывается и не может понять, почему ей так срочно нужно в центр, но не могла же она объяснить ему, в чем дело... И без того у него много хлопот. А что теперь делать? Мурат обещал через неделю поехать вместе с ней и, конечно, постарается выполнить свое обещание. Но ведь не нами сказано — человек предполагает, а бог располагает... Пожалела Мурата, а... Ладно, что теперь об этом... И Мурата понять надо. Видно, совсем у него сил мало осталось, если так держится за нее. И то сказать — ни Сакинай, ни Гюлыпан ему не помощники, а о Айше-апа и Изат и говорить не приходится... И, наверно,
дело действительно не только в том, что ему тяжело физически. Наверно, никто толком не понимает, что его держит здесь. А сама она понимает? Понятно, что станция, что надо следить за приборами, но неужели эти короткие ежедневные записи настолько важны, что шесть человек должны жить в таких мучениях? Наверно, многого она просто не понимает...
Дарийка вспомнила, в каком состоянии был Мурат, когда вернулся с ледника и там увидел, что все приборы поломаны. Словно любимого человека потерял... Они пытались успокоить его, как-то утешить, но, должно быть, говорили такие глупости, что Мурат только озирался, словно затравленный зверь, и уходил от них... Что ж, Мурат — мужчина, и дело для него — превыше всего. Особенно сейчас. Он, похоже, до сих пор не может смириться с тем, что его не взяли на фронт, и решил, что его фронт — здесь, в горах, и уйти без приказа он не имеет права. Что ж, если уж они и не могут толком понять его, важность его работы, надо смириться и принимать Мурата таким, какой он есть...
Мурат думал в этот же день дойти до подножия перевала, но им это не удалось. Все заметнее хромал Алаяк, все медленнее продвигались они по каменистой тропе. Для Мурата это не было неожиданностью. Чудес на свете не бывает... Надо бы подковать Алаяка, но не то что новых подков, и старых-то не осталось. На станции хромота Алаяка почти не замечалась, но сейчас, после трехдневного пути по камням, да еще с тяжелым грузом, он сдавал на глазах. А что будет на перевале? Ведь на теневой стороне еще лед, как неподкованный Алаяк взберется с грузом наверх? Не дай бог покалечится... Ладно, что об этом думать сейчас, надо останавливаться на ночевку, утро вечера мудренее...
И хотя день еще не кончился, Мурат остановился, как только увидел подходящее для ночлега место. Теперь день уже ничего не решал, можно было не торопиться. Мурат развьючил Алаяка, насухо вытер его и пустил пастись. Но даже без груза Алаяк продолжал хромать.
Сакинай размешала толокно и протянула чашку сначала Мурату, потом Дарийке. Та взяла чашку, поднесла было ко рту, но вдруг быстро поставила ее на камень, вскочила и опрометью кинулась к реке. Рвота. Сакинай переглянулась с Муратом, хотела пойти следом, но почему-то не решилась.
Вернулась Дарийка не скоро, лицо у нее было бледное. Сакинай протянула ей чашку с толокном, но она помотала головой:
— Нет, не буду.
— Тогда ложись.— Сакинай торопливо расстелила на земле одеяла, положила в изголовье свернутые мешки.— Ложись, я тебя укрою.
Сакинай осторожно легла, повернулась на бок. Дарийка укрылась ее полушубком, с тревогой взглянула на Мурата. Он отвернулся. Что можно было сделать? Хорошо еще, что не пустил ее одну в центр...
Солнце скрылось, в ущелье стало темно, но скоро появилась луна, протянулась по реке серебристая дорожка... Все трое, утомленные дорогой, спали.
И снился Дарийке сон...
Навстречу ей, раскинув руки, бежала ее дочь, Гюльзада, развевался на ветру подол голубого платьица, в стороне виднелось голубое Озеро, и синее небо опрокинулось над голубыми горами. Но странно — солнца не было видно. Куда оно делось? Если нет солнца, то почему так светло? И оглушающая тишина царила вокруг... Но ведь на голубой глади Озера виднелось множество птиц, и еще больше их летало в голубом небе, но они почему-то не кричали...
А ее девочка все замедляла бег и наконец остановилась совсем, и Дарийка видела, как исчезло радостное выражение с ее лица, отчетливо различимое издали, большие ее глаза с явным осуждением смотрели на мать.
— Гюльзада! Светик мой...— Дарийка распахнула объятия, шагнула к дочери, но та в ужасе попятилась от нее и вдруг громко, отчаянно закричала. Дарийка медленно шла к ней, говорила тихим задыхающимся голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38