— Доченька, это я, твоя мама... Ты не узнаешь меня? Я твоя мама... Меня долго не было, но теперь я вернулась, слышишь? Я насовсем вернулась, и мы больше никогда не расстанемся...
Но не слышала ее дочь, она кричала все громче и пятилась назад, выставив перед собой руки, словно и на расстоянии пытаясь оттолкнуть мать от себя, и Дарийка наконец остановилась, огляделась с недоумением, пытаясь понять, что так могло испугать ее дочь... И увидела, что она совсем голая, если не считать лохмотьев черного платья, висевших на плечах. А дочь продолжала кричать. Дарийка посмотрела на нее — и никого не увидела. И стало вдруг очень темно, па смену голубому и синему цвету пришел черный, и в этой все сгущавшейся тьме среди гор и над Озером продолжали звучать долгие крики дочери... И тогда Дарийка закричала сама — и проснулась от этого крика. Тело ее сотрясалось от бешеных ударов сердца, что-то большое и черное склони
лось над ней, и не сразу Дарийка узнала лицо Мурата, обросшее щетиной.
— Что с тобой? — тихо спросил Мурат.— Ты так кричала... Нехороший сон приснился?
— Да, — прошептала Дарийка,— сон...
Она глубоко вздохнула и закрыла глаза. Что может значить этот сон? Наверно, дочка скучает по ней... А почему она голая, и эти черные лохмотья?
Скоро она снова заснула, и вновь был все тот же сон, точно так же Дарийка стремилась к дочери, а она убегала от нее, и они не могли соединиться, и снова Дарийка проснулась от своего крика, но теперь уже боялась заснуть, смотрела на свет уходящей, бледной уже луны, начинался рассвет... И так же не спал Мурат, а вскоре проснулась и Сакинай, они недолго поговорили, а когда стало светло, поднялись, быстро позавтракали и тронулись в путь.
Мурат для очистки совести попытался пройти с Алаяком- вверх хотя бы сотню метров, но неподкованные копыта сразу заскользили по обледеневшей тропе, и он остановился.
— Ничего не выйдет, придется его разгрузить. Хорошо, если пустой доберется невредимым.
— А как же мешки? — задала Сакинай неуместный вопрос.
— А никак...— криво усмехнулся Мурат.— Бросим на съедение шакалам... Что нам стоит, мы же такие богатые, закрома от зерна ломятся... Глупостей-то не говори! — Он повысил голос.— Не кочан же капустный у тебя на плечах!
Сакинай обиженно отвернулсь. «Еще и обижается,— со злостью подумал Мурат.— Тут и так тошно, а она...»
Они сняли груз с Алаяка, Мурат отсыпал полмешка и полез вверх, строго приказав женщинам:
— Сидите и ждите меня!
Разбитые сапоги скользили по тропе, и Мурат с невеселой усмешкой подумал: «Меня тоже не мешало бы подковать, да вот нечем...» Придерживая одной рукой мешок, он другой цеплялся за камни и упорно лез вверх. Невольно вспомнилось, как в прошлом году он шел по этому перевалу, и запоздалые мурашки побежали по спине. Ведь такая метель была, ни зги не видно, каким же чудом сумел он удержаться на тропе, не свалился вниз вместе с лошадьми? Ведь даже сейчас смотреть страшно... Нет, видно, не суждено ему было тогда умереть, не все предназначенное исполнил он на земле...
Есть, есть на свете какая-то справедливость, нечего зря бога гневить, не на этом проклятом перевале истлеют его кости... Сейчас-то что — благодать! Солнце светит, тепло, все прекрасно видно. А что на своем горбу приходится мешки таскать — так это ерунда. Было бы что таскать... А тут всего-то четыре ходки придется сделать. Жаль, что не сорок... Но и эти два мешка спасут их. Один пустить на семена, другого хватит до урожая. И молоко же есть...
На седловине перевала он сбросил мешок, выпрямился и снял шапку. Вроде бы и не в первый раз здесь, но сейчас как-то особенно поразила его красота окружающих гор. Белые, голубые, синие, серые вершины, языки ледников, прохладный бодрящий ветер и какой-то необыкновенный аромат... А откуда вообще здесь взяться какому-то аромату, ведь нет никаких трав, только горы и солнце... «Значит, это запах солнца,— подумал Мурат и радостно засмеялся.— Нет, тебе меня не победить, Адольф Гитлер... Пусть я никудышный солдат, отощавший, припадочный, и все мое «воинство» — три женщины, старуха и ребенок, но тебе нас не победить... Никогда!»
Он направился было к женщинам, но тут же передумал, снова взвалил мешок на спину и стал спускаться по солнечному склону. Все равно придется на себе нести. Льда тут, правда, не было, только кое-где еще держался снег, но склон слишком крутой, на Алаяка навьючивать опасно, он — их последняя надежда. Лучше уж он сам все перетаскает на своем горбу... Ничего, не переломится...
Он опустил мешок на большой плоский камень, нагретый солнцем, и полез наверх. Он внимательно смотрел себе под ноги, цепляясь за камни,— и вздрогнул, увидев на вершине перевала, прямо перед собой Дарийку. Она сидела на мешке, тяжело дышала широко раскрытым ртом, и пот градом катился по ее серому лицу.
— Ты! — затрясся Мурат.— Я кому говорил, чтобы сидели и ждали меня? Ты что, человеческих слов не понимаешь?
— Не кричи, Муке,— тихо попросила Дарийка, и Мурат сразу сник, с горечью сказал:
— Ты хоть меня пожалей... Мало того что я тебя вниз не пустил, так получается, что я тебя, больную, еще и мешки таскать заставляю...
— Тебе же трудно... одному...
— А смотреть сейчас на тебя — легко?
Дарийка промолчала.
— Если уж ты пошла сюда — почему же Сакинай осталась?
— Она не может.
— Ну да, ты можешь, а она не может... Хоть бы немного в курджуне принесла... Не сиди на ветру, пойдем вниз, там тепло.
Мурат взвалил на себя мешок, который принесла Дарийка, и пошел вниз. Дарийка брела следом, камни то и дело срывались у нее из-под ног. Мурат несколько раз оглядывался и видел, что она еле идет. «Господи, вот еще беда-то... И чего ей не сиделось внизу? Ведь ясно же сказал — ждите меня. Нет, ей обязательно надо было тащить этот мешок в гору. Такой уж характер, все норовит побольше на себя взвалить... Не то что Сакинай...»
Дарийка почти упала на теплый камень, прислонилась к мешку, Мурат хотел оставить ей свой чапан, но она запротестовала:
— Не нужно, Муке, здесь тепло, а наверху ветер, ты простудишься... Возвращайся поскорее.
— Только, ради бога, сиди и никуда не ходи! — взмолился Мурат.
— Хорошо, Муке,— улыбнулась Дарийка.— Иди...
Когда Мурат подошел к Сакинай, она пригоршнями накладывала в курджун зерно. «Хорошо хоть догадалась неприязненно подумал Мурат и резко спросил:
— Зачем ты отпустила Дарийку, да еще с мешком? Она же больна!
— Я ей говорила: не ходи, но разве она послушает... Что, плохо ей?
— Да чего хорошего,— буркнул Мурат.— Ладно, ты не очень-то увлекайся.— Он отобрал у нее курджун, взвесил на руке. Кажется, не очень тяжелый, донесет Сакинай.
Как и в прошлый раз, он оставил пол мешка и с сожалением отказался от мысли взять все одной ходкой. Оставшееся зерно и узел с одеждой можно навьючить на Алаяка, груз получался небольшой, но ведь вести его в поводу он не сможет, а привязываться нельзя,— если Алаяк поскользнется, то и его потянет в пропасть. На том склоне будет неопасно, а здесь, на льду, рисковать нельзя...
На седловине Мурат приказал Сакинай спускаться к Дарийке, а сам вернулся к Алаяку. Налегке Алаяк шел довольно уверенно, и спуск прошел без приключений, Мурат даже повод отпустил, конь сам выбирал, куда ступать.
Дарийка стонала, обхватив руками живот, растерянная Сакинай сидела рядом и явно не знала, что делать.
— Что с ней? — испуганно спросил Мурат.
— Не знаю...— Сакинай готова была расплакаться.— Что-то с животом. Наверно, оттого, что тяжелое подняла...
Мурат опустился на колени, осторожно сжал ладонями голову Дарийки:
— Дарийка, скажи, что с тобой? Что у тебя болит?
Дарийка не отвечала, кусала распухшие губы, потом вдруг
резко вытянулась, плотно сжав ноги, дрожь волной пробежала по ее телу.
— Дарийка...— простонал Мурат, увидев, как буквально на глазах синеют ее губы.— Скажи что-нибудь...
— Боже мой, Мурат, сделай что-нибудь! — взмолилась Сакинай.— Что это за болезнь?
— Мне-то откуда знать, ведь не я, а ты училась на доктора,— сердито отозвался Мурат.
— Да какой из меня доктор, я даже училища не окончила... Что же делать? — Сакинай стала вытирать платком, потное лицо Дарийки.— Ведь только что была здоровая...
— Что? — Мурат посмотрел на нее.— О чем ты говоришь? Она же еще вчера заболела...
Мурат осекся. Господи, о чем они говорят? Надо как-то помочь Дарийке, но как? Они даже не знают, что с ней... Теперь уже не только губы, но и все лицо Дарийки приобрело синеватый оттенок. Мурат приподнял ее голову и закричал:
— Дарийка! Открой глаза! Скажи что-нибудь! Где у тебя болит?
Веки ее дрогнули, она еле слышно прошептала:
— Я слышу, Муке... Я, наверно, измучила тебя... Бедненький...
— Не надо так,— потерянно сказал Мурат.— Это я всех вас измучил... Я во всем виноват...
Но Дарийка не слышала его — она была без сознания, сквозь неплотно прикрытые веки виднелись синеватые белки ее закатившихся глаз. Через несколько минут она пришла в себя, прошептала:
— Отойди, Муке... Сакинай...
Мурат, не понимая смысла этой просьбы, отошел, сел на камень, повернувшись к ним спиной. «Наверно, что-то женское», — тупо подумал он, прислушиваясь к тому, что делала Сакинай, но ничего; кроме глухих стонов Дарийки, не было слышно.
И еще однажды, уже под вечер, она пришла в себя,
открыла глаза и, когда Мурат склонился над ней, попросила:
— Воды... Очень хочется пить...
— Воды...— повторил Мурат, глядя на Сакинай.— Где у нас вода?
— Я не знаю...— Сакинай беспомощно пожала плечами.
Мурат поднялся и, пошатнувшись, едва не упал — у него
вдруг закружилась голова. Он отвязал притороченный к седлу Алаяка чанач и быстрыми неверными шагами спустился к ручью. Ручей тек в тенистом распадке, берега его были покрыты льдом, и Мурат, не догадавшийся придержать шаг* поскользнулся и с размаху грохнулся навзничь, заскользил к воде. В самый последний момент он успел зацепиться за камень, ободрав ладонь, но даже не заметил этого. Торопливо набрав воды, он вскарабкался наверх — и застыл от громкого резкого плача Сакинай. Уткнувшись головой в ноги Дарийки, она раскачивалась из стороны в сторону. «Что?!» — хотел крикнуть Мурат, но язык не повиновался ему, раздалось лишь какое-то мычание. Тяжелыми непослушными ногами преодолел два десятка шагов, отделявших его от Дарийки, и, еще не видя ее лица, Мурат уже знал, что она мертва.
Тяжелое закатное солнце зависло над вершинами гор, его косые красные лучи пронзительно высвечивали каждую травинку, подкрашивали кровавым цветом широко открытые мертвые глаза Дарийки. Мурат попытался закрыть их, но они не закрывались. Дарийка продолжала смотреть мимо него в высокое чистое небо. Он осторожными, бережными движениями, словно боялся причинить ей боль, развязал платок на ее голове и прикрыл лицо.
Сакинай уже не кричала, она неподвижно сидела в ногах у Дарийки, и лишь иногда редкие крупные слезы скатывались по ее неподвижному лицу.
А Мурат плакать не мог. Он немигающим взглядом смотрел на резко высвеченные уже скрывшимся солнцем вершины гор и не сразу понял, что сказала ему Сакинай.
— Что?! — громко переспросил он.
— Кровь, — спокойно повторила Сакинай, глядя на него пустыми бессмысленными глазами.— Вся кровь из нее вышла. Ничего нельзя было сделать...
Он молча смотрел на нее, и Сакинай тем же спокойным, ровным голосом пояснила:
— Это был мальчик. Наверно, трехмесячный, не меньше...
«Что?!» — одними губами, безголосо спросил Мурат, и Сакинай добавила:
— Выкидыш...
Мурат встал и пошел прочь. Ухватившись левой рукой за камень, он почувствовал что-то вроде ожога и только теперь заметил, что кожа на ладони содрана до крови. Он привалился спиной к выступу еще не остывшей скалы. Как просто все оказалось... Почему же ему в голову не пришло, что Дарийка может быть беременна? Вот почему она так рвалась вниз... А он ничего не понял... Если бы он отпустил ее, Дарийка не потащила бы в гору тяжелый мешок с зерном и наверняка осталась бы жива... Правда, она еще вчера была нездорова, но это наверняка было обычное женское недомогание, связанное с беременностью... Она добралась бы до центра и осталась жива... А теперь она мертвая... И ты, Мурат Бекмурзаев, виноват в ее смерти... Вот так...
Быстро темнело. Скала остыла, и Мурат спиной ощутил холод. «Остыла... Ну да, — он передернул плечами,— солнце зашло, камень остыл... Надо обмыть Дарийку, пока тело не закоченело. А утром похоронить. Здесь. Увезти ее домой не удастся. А как здесь хоронить? Ведь кругом одни камни... Но даже если удастся найти клочок мягкой земли, копать могилу все равно нечем. Ничего, утром что-нибудь придумаем. А пока что надо обмыть тело...»
Он вернулся. Сакинай по-прежнему сидела неподвижно у ног Дарийки и как будто не слышала его шагов. Мурат развел костер, вылил из чанача воду в походный казан и подвесил его над огнем. Сказал Сакинай:
— Раздень ее.
Она медленно повернула голову и уставилась на него непонимающими глазами.
— Раздень ее. Надо обмыть, пока не застыла.
Чувство тупого, животного страха мелькнуло на лице
Сакинай.
— Я не могу.
— Можешь,— равнодушно уронил Мурат.— А не можешь — уходи, я сам все сделаю.
Сакинай, помедлив, на коленях подползла к Дарийке и дрожащими руками дотронулась до ее груди, стала расстегивать пуговицы на платье. Мурат отвернулся.
Страшно было Сакинай... Тело Дарийки показалось ей необыкновенно тяжелым, ей с трудом удалось снять с нее платье. Из него выпал небольшой сверток. Сакинай развернула его — и увидела маленькую расшитую тюбетейку. «Для
дочки»,— догадалась Сакинай. И ей снова захотелось закричать в голос, но она сдержала себя.
Через час она позвала Мурата:
— Все. Иди сюда.
Он медленно подошел, споткнулся о камень и едва не упал. Яркая холодная луна выкатилась из-за гор, и в ее мертвом свете небритое лицо Мурата казалось очень черным. Он сел рядом с Сакинай, и она прижалась к нему, невнятно сказала:
— Холодно...
Потом Мурат спросил:
— Она что-нибудь сказала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38